Человек отменяется

— Вы не знакомы с христианской идеей апокатастасиса, идеей всеобщности спасения? — желая охладить пыл молодого человека, спросила Чудецкая. — Лучшие произведения религиозных философов восходят к этой идее. Вы призываете к какой-то дикой селекции и даже к ненавистническому уничтожению всей высшей популяции! Виктор Петрович, не забывайте, пожалуйста, в нашей ментальности все же матрица идеала — христианство. Именно поэтому мы понимаем, что каждый человек незаменим, каждый, как бы он ни был ничтожен, в какие обстоятельства жизни ни попал бы, сколько бы за ним ни числилось грехов, — он сын Божий! Один человек сделать ничего не сможет, только все вместе. И чем больше он будет совершенствоваться как личность, чем продуктивнее станет развиваться разум, тем неприемлемей окажется для него мысль, что такое великолепный сосуд, — она рукой указала на Ольгу, — должен быть обращено в прах… Прошу прощения, но согласитесь, что ресторан не лучшее место для таких дискуссий. Давайте сменим тему. Вот сегодня у Табакова мы вечер проведем с «Гамлетом». Человек стремится не только к праздности, но и к соприкосновению с вечностью.

— А может, Виктор Петрович пересядет за другой стол и найдет себе достойных собеседников? — Ольга Пурга явно теряла терпение. — У меня отличное настроение, я предвкушаю вечер любви и ласки, а не бредовые споры насчет силовой разборки с милыми человеческими слабостями. Если олигарх Влад заинтересован в этом разговоре, то пусть они вместе и двигают отсюда. Мы вас не приглашали, господа! Тема ада, мучений, апокатастасиса, покаяния и прощения меня нисколько не волнует.

Дыгало встал, молча поклонился Чудецкой и отошел. Лицо его будто окаменело. Казалось, в нем не осталось ничего человеческого.

«Ох, как резко, зачем она так безжалостно? — сокрушалась про себя Анастасия. — Это совсем не наш с ним стиль. Конечно, ему ничего другого не оставалось, как бежать от нашей компании. Разговор о крайних полюсах ада и рая чреват душевными травмами. А идея трансцензуса человека, его выхода за свои пределы, перерастания себя, воспаляет ум… Нет, Ольга не права. Надо мягче, деликатнее. Во всем должна быть мера!»

— Я не совсем понял, — что этот парень собирается сделать? Уничтожить все человечество? Ха-ха-ха! — зеленый глаз Влада налился кровью и точно впился в Ольгу, а немигающий карий оставался бесстрастным. — Он что, сумасшедший? А выглядит как нормальный! Но все же если возникнет селекция, то могу гарантировать вам, Ольга, что заплачу комиссии, чтобы нас оставили на нужной стороне от шлагбаума. Сколько это может стоить? Миллион, десять, сто? Абсолютно не важно. Заплатим. Другой вопрос: а если так много жизни в загробном царстве, нужно ли столь усердно цепляться за земную? Что это, жадность душит? Хочется и здесь все свои дни использовать, и там груши околачивать. Я нередко задумывался, какая температура в котлах ада, если грешники целую вечность в них варятся и никак свариться не могут. Что за великое терпение проявляют адовы менеджеры? Казалось бы, поддай жару, и за час все в бульон превратятся. Так что эта история смущает нелепостью — не исключаю, что грешники не варятся, а нежатся. Тогда это как раз для нас. Я сам люблю нежиться в теплой воде. С массажем, педикюром и благовониями. — Олигарх оглядел молодых женщин и, заметив, что они его почти не слушают, перешел к деловой части. — Предлагаю вам отличную программу. Мой шофер везет вас в театр. А в конце спектакля я вас встречаю, а Ольгу приглашаю в роскошное место по ее выбору. Если найду приятеля и он понравится госпоже Анастасии, то придумаем что-нибудь вместе. А пока пообщаюсь с этим странным парнем. Что-то меня в нем заинтересовало. Правда, пока не понимаю, что. Принимается предложение? Если встретите более достойного, чем я, не стану обижаться. В жизни всегда должен быть выбор.

— Принимается, — буркнула без энтузиазма Ольга. Подруги встали. Поднялся и Влад.

— Позвольте проводить вас к моему «Бентли»? Шофер доставит вас в театр, — предложил он.

Ольга заметила, что мужчина передвигается на цыпочках и это делает его выше. Она усмехнулась, и что-то шепнула Чудецкой.

Глава 18

Господин Гусятников никак не ожидал встретить в холле гостиницы «Националь» своего римушкинского обитателя Григория Ильича Проклова. Постоялец шестого барака смотрел на него с иронической улыбкой. «Что ему здесь надо? — подумал Иван Степанович. — Может его появление — укор моей неудачной попытке вонзить в висок неизвестного атлета острый камень? Что иное может означать неожиданное появление этого типа? Он собирается меня смутить? Позубоскалить? Дескать, помещик, хоть ты и владеешь парой сотен душ в Орловской губернии и приличным состоянием, а не смог осуществить вполне тривиальное действие. Это же так просто — убить человека. Я уверился в твоей полнейшей никчемности. Как же можно управлять людьми, если в тебе нет решимости прикончить любого? К чему тогда стремиться к богатству, если оно лишь в кармане или на банковском счете. Состоятельный человек во все времена был хозяином жизни, он сам позволял себе все, вплоть до умерщвления неугодных». Тут Гусятников поймал себя на мысли, что эти вопросы исходят не от Проклова, а от него самого. «Значит, — думал он, — это меня мучают сомнения в собственной состоятельности. Хотя я пытался дать ему по башке, но силенок не хватило. А что скажет Григорий Ильич, еще неизвестно. Вступить с ним в контакт или пройти мимо? Знает ли он, что я наблюдал, как он расправлялся с военнослужащим, а затем с этим жалким пареньком…» Не успел Иван Степанович принять какое-то решение, как Проклов обратился к нему с порога ресторанчика «Зимний сад»:

— Для чего это вы меня освободили, Иван Степанович? Зачем я вам понадобился? Благодаря некоторым связям, я узнал, что был амнистирован по вашему настоятельному ходатайству. Чем привлек вас каторжанин с тремя судимостями? Не знающий ни отчего дома, ни материнской ласки, ни даже родительских имен? Взращенный волком! Я сгораю от любопытства и желания узнать об этом. Где это видано: помиловать такого мерзавца, как я? Чувствую какое-то серьезное обязательство перед вами. Надо же чем-то отплатить за освобождение. Чтобы в следующей дальней командировке в кандалах опять на вас рассчитывать… Скажите, что вы от меня ждете? Чем услужить вам?

— Как вы здесь оказались? Впрочем, с вашим опытом, вы можете сбежать, откуда угодно. Но вы когда-нибудь пытались улизнуть от самого себя? Советую попробовать. Интереснейшее занятие. Я часто с удовольствием пускаюсь в это путешествие. Пойдемте, сядем за стол, — дружелюбно произнес Гусятников.

— Если человек доволен собой, то бежать от самого себя нет никакого смысла, — с улыбкой заявил Григорий Ильич. — Как раз наоборот. Когда душа радуется, необходимо расширять себя в пространстве. Почему попса торжествует? Потому что у нее неограниченные возможности увеличиваться. Если раньше насилие являлось частью жизни элитарного общества — вспомните дуэли, рыцарские турниры, убийства из-за дележа наследства, — то теперь оно стало атрибутом попсовой культуры, широко распространяющейся в массах. Человек без выраженной агрессивности, не взрывающийся от малейшего дискомфорта — выглядит в России жалким, как увалень, тюфяк.

К ним подошла официантка:

— Что будете заказывать?

— Мне черный кофе! — сказал Гусятников.

— Всю жизнь мечтал выпить кампари с апельсиновым соком. Можно? — спросил Григорий Ильич.

— Принесите две, нет, три порции кампари с соком.

— В одном стакане? — удивилась официантка.

— В трех! Каждые десять минут новый стакан, а потом посмотрим, — бросил Иван Степанович.

— Для меня? — поднял густые брови Проклов.

— Да. Ведь вы же первый раз станете пить кампари с соком. Надо распробовать.

— Спасибо. Балуете меня, господин Гусятников. Еще не заслужил.

— Так что вы говорили о насилии?

— В последние десять-пятнадцать лет оно опять стало расти. Распад СССР, перераспределение собственности, откат от идеологии, смена жесткой власти на либеральную при Горбачеве — Ельцине — все это способствовало росту насилия. Да и сам жизненный климат стал агрессивным, глобализационные процессы ожесточились, борьба за насыщение людских потребностей приобрела невиданный размах, ислам бурлит злобой, во многих странах растет национализм, в прайм-тайм все чаще показывают бокс, теквандо, кикбоксинг, бои без правил. Да и остальное время на телевидении заполнено выстрелами, убийством, насилием. Что в этих условиях можно ждать от простого человека? Определяющее свойство истории — ее никто никогда не помнит.

— Минутку, минутку, во все времена насилие и злоба шли рядом с развитием цивилизации. В двух мировых войнах двадцатого века погибли шестьдесят миллионов человек, плюс еще десять в региональных конфликтах. А в девятнадцатом только в Китае погибло более двадцати миллионов. Если же посчитать все войны, то легко наберется все пятьдесят. При этом плотность населения была низкой. Я бы не драматизировал наблюдавшийся рост насилия, все это с человеком уже было и будет. Насилие в его сути. Ни имущественный достаток, ни уголовный кодекс, ни конституция это явление не смогут побороть. Ни греки, ни римляне, ни церковь в разные эпохи не могли погасить страсть к дуэлям, к силовому единоборству, к жестокости. Даже угроза отлучения от церкви и лишения права на обряд христианского погребения, в сущности, не изменила статистику дуэлей. Здесь можно надеяться совсем на другое, скорее всего внешнее, не земное, вмешательство. Силу и мощь Творца! Но я хотел бы вот что понять. В «Римушкине» мне пришлось наблюдать, как вы разделались с военнослужащим. Достаточно мерзкая картина. Но ведь убить человека не каждый способен. Меня интересует, какая сила поднимает нож, спускает курок, подливает яд, подкладывает бомбу? Чего в вас больше, чем в вашей жертве? Способен ли я сам на убийство, а если нет, то почему? Чего мне не хватает, чего во мне нет, что необходимо выработать, чтобы камнем расквасить голову любому? Могу предположить, что такая идея посетит мое сознание. Хочется быть ко всему готовым. — «Может, станет ясно, почему у меня ничего не получилось с этим атлетом, — подумал Гусятников. — Ну, легонько спятил, одурел. Daihan! (Сноска, с китайского — придурок ) Стал называть меня Химушкиным, но ведь я совсем другую цель ставил, а она не была достигнута. Убить-то я не смог! Лишь синячок на память оставил. Тьфу!»

— Право, не ожидал от вас такого вопроса. Я прежде думал, что богатые люди занимают себя другими мыслями. Зачем вам все это? Имея в достатке деньги, я бы больше думал о любви. Но их нет, потому лишь насилие мутит мой рассудок. Если у вас увели бабу, о чем вы подумаете? Только честно? «Ну и дура, — скажите вы себе, — надо другую найти. Алло, Вася, пришли мне на выбор с десяток телок, чтобы отобрать достойную деваху». А мне что делать? Мне, у которого в кармане одни дырки? Уже почти сорок, а у меня нет банковского счета, на котором хотя бы один рубль лежал. Как вам такая комбинация? Какие страсти во мне взорвутся, если кто-то уведет у меня девку? Или сопрет единственное пальто? Или попытается отнять свободу — то единственное, чем я пока владею? Что, глотать горькую слюну? Утешать себя, что являешься несчастным человечком, подставлять себя под новый удар судьбы? Или ощетиниться, дать волю соблазну хоть на несколько минут почувствовать себя хозяином своей и чужой жизни? Убить, раздавить, сжечь, уничтожить!.. Ведь этих мгновений хватит на несколько лет душевного спокойствия. Убивать — это же чисто человеческое занятие. В чем-то надо же состояться! Я наблюдал, когда в тюрьме становится особенно тоскливо, когда души заключенных разрываются от печали, они спасаются по древнейшей методике: начинают хлопать мух, бить клопов, давить тараканов. И апатия отступает. Каждый смотрит на себя уже не с траурной гримасой, а с чувством собственного достоинства. Срок заключения представляется не таким уж долгим, собственная жизнь поднимается в цене. Так что проявление насилия — защитная реакция человека на невзгоды судьбы. Одни утверждают себя, совершенствуя внешность, другие — успехами в бизнесе, в политике, в науке, но есть люди, — и их немало, — которым ничего другого не остается, кроме как проявить себя в насилии. Я не думаю, что вы сегодня способны убить человека. Для этого вам необходимо пострадать, измучить себя чувством собственной никчемности, поголодать, в конце концов. Если в течение месяца-двух десяток людей начнут преследовать вас оскорблениями, издевками, грубостями, тогда у вас, да и у любого другого, обязательно получится. Решение кого-то убить будет выстрадано не той минутой возбуждения, а всеми предыдущими переживаниями. Аффект на голом месте не возникает, выброс смертельного поступка можно сравнить с вулканом, в котором долгое время творится черт знает что, а потом в один момент колоссальной силой это черт знает что извергается наружу. Пусть никто не зарекается! Не тешит себя иллюзией, что с ним такое не случится. Случится, случится! Впрочем, я вам так благодарен за собственное освобождение, что готов выполнить любое поручение. Назовите имя, и я безжалостно убью этого типа лично.

— Нет-нет, спасибо, таких планов у меня нет. Значит, насилие помогает вам самоутверждаться? А почему у вас не возникает идеи попробовать себя на другом полюсе, на стороне добра? Каждому должно быть интересно познать себя во всех крайностях. Ведь вполне возможно, что талант творить добро у вас намного выше, чем способность расточать насилие. Что добро увлечет вас больше, чем злодейство.

— Уважаемый Иван Степанович, наивный вы человек. Добру учиться надо, его необходимо взращивать полезными книгами, идеями всепрощения, надо принимать участие в церковных бдениях, посещать синагоги и мечети. Тогда созревший дух благодушия может стать поводырем по тропам жизни. А в дикой человеческой природе, кроме распущенности, озлобленности и инстинкта насилия, мало что встретится. Этим можно объяснить нашу вечную тягу к пьянству, принуждению и разврату. Ведь разврат — одна из форм ненависти, а принуждение — яркая страница в сознании дикорастущего люда. Тут уместно заметить, что у нас полстраны взрослеет на улице. Поэтому в людях так много ненависти. Тюрьмы забиты насильниками и убийцами всех мастей. Мы издеваемся над другими, потому что не уважаем самих себя. Но скажите, из каких источников брать с раннего детства до глубокой старости пиетет к себе и к окружению? Нет ни семьи, ни близких! Родители нищие, алкаши, озлобленные, бездуховные, несостоявшиеся, асоциальные. Улица, город — это разрастающая материя жестокости! Она усиливает в человеке все низменное: беспощадность, агрессивность, гиперсексуальность, мизантропию, распущенность. Таким образом приходит в упадок, разрушается нация! Кончается человек! Во мне, признаться, человек, о котором говорят художники и философы, закончился! Точнее, он и не начинался. И я нисколько не стесняюсь этого, не браню судьбу. Потому что он и не мог состояться в тех условиях, в которых я жил. Как из волка никак не выйдет домашняя собака, так из меня никогда не получился бы законопослушный гражданин. А из вас не состоится матерый убийца! Вы росли, видимо, в тепличной, комфортной среде. Богатые люди, которых мучают подобные вопросы, больше склонны к самоубийству, чем к насилию. Признайтесь, что-то подобное вы испытывали?