Человек с того света
Шрифт:
— Немного есть…
На кухне Мари что-то уронила, загремела посудой, засмеялась. Боб покачал головой и потянулся к фужеру.
— Не этот, Боб, — остановил его зять. — В нём снотворное. Мерфи вопросительно вскинул брови.
— Видишь ли, я не хочу, чтобы она присутствовала на старте. Ей не следует этого вадеть.
— Почему, Меф?
— Даже тебе, человеку с крепкими нервами, будет не по себе…
Опустившись на тот подлокотник, на котором недавно сидела жена, и положив руку на плечо Боба, Артамонцев продолжил:
— Ты, очевидно, плохо представляешь, как выглядит процедура старта… Меня скрутит судорога, затрясёт в конвульсиях. От нехватки дыхания захриплю, стану выворачиваться, возможно, кричать… Одним словом, я буду умирать… Понимаешь?.. А
— Как бы там ни было, Боб, вид смерти, согласись, штука пренеприятнейшая.
Ошарашенный нарисованной зятем картиной, Боб с минуту молчал.
— Полёт через смерть?.. Так я понял? — переспросил он.
Артамонцев досадливо поморщился.
— Не смерть… Во всяком случае не такая, к какой привыкли люди. Это — полёт. Сам увидишь. Он продлится всего сорок минут. И через сорок минут я, как говорится, воскресну…
— Ты с ума сошёл, Меф… Ты подумал о Мари?
— Боб, я должен был отказаться? — заглядывая в лицо тестю, спросил Меф. — Отказаться от своей идеи? От всего созданного мной? От возможности проникнуть Туда?! От возможности узнать то, о чём люди только догадываются?!. От возможности вернуться и рассказать им, что такое они, почему они, откуда они?!
— Да, должен был! Идеи-идеями, а жизнь — жизнью. Только для идиота, мой мальчик, потусторонний мир дороже этого.
— Что ты знаешь о том мире, Боб? Да и кто знает?..
— И незачем знать! Если уж на то пошло, каждый в своё время уйдёт Туда. И Там, если уж так хотелось, всё и узнает.
— Ну что ты выходишь из себя?.. Всего сорок минут. И я снова буду с вами.
— Ты ей заговаривай зубы, — Боб подбородком показал на кухню. — Тут, на мой невежественный взгляд, вы с Сато можете рассчитывать на три варианта. Либо за эти сорок минут ты, родившись там, снова отдашь концы. То есть, вернёшься, ничего не поняв. Либо за эти минуты ты проживёшь там сто лет и вернёшься сюда без нас. Либо, о чём страшно подумать, вовсе не вернёшься.
Мефодий молчал. Крыть было нечем. Ни он сам, ни Кавада, ки Готье — никто-никто не сказал бы с уверенностью ничего конкретного по этому поводу. О вариантах того, куда тебя выбросит и как всё будет происходить, можно только строить догадки. А к какому из них себя готовить, какой просчитывать — поди знай… Спросить у макак, побывавших Там? Много от них узнаешь! Они, дуры, бессмысленно таращатся да скалятся. Судя по всему, им было хорошо.
— Я вернусь, Бобби, — проговорил Артамонцев. — Я это чувствую. Всеми своими потрохами чувствую.
— Да что ты мелешь?! Ты… Ты… — Мерфи задохнулся от ярости. — Ты, как все русские, самоуверенный фанатик…
— Папа, оставь его. Не надо. После моего нытья, твое—перебор, — остановила распалившегося отца Мари.
Меф поймал жену за руку.
— Я виноват, конечно, перед вами, — сказал он, глядя перед собой. — Перед ней особенно… Простите. Если можете…
— Аминь! — прорычал Мерфи. — Настала пора и выпить.
Потом Боб сидел с ними так, как ему всегда хотелось — на диване, в обнимку. Увлёкшись очередной байкой из своей жизни сыщика, которые Мари любила слушать, он вдруг заметил, что дочь совсем его не слушает. Опустившись на ковёр она положила голову на колени Мефодию и, не спуская с него замутившихся дрёмой глаз, чему-то тихо улыбалась. Так она и уснула. Мефодий унёс её в спальню.
Мари спала, а мужчины ещё долго сидели, перебрасываясь редкими, ничего не значащими фразами. Им не спалось. И говорить тоже не хотелось. После одной из долгих пауз, Артамонцев спросил:
— Ты меня проводишь?
— Провожу, — буркнул Мерфи.
— Я пойду к ней… Ты оставайся у нас… Не уходи…
У дверей спальни Артамонцев обернулся.
— Там, у капсулы, Боб, перед… — Мефодий усмехнулся и, чуть помедлив, продолжил: — Перед стартом я хотел бы видеть тебя.
Больше они не сказали друг другу не единого слова. До самого прихода Кавады, когда Мефодий, погладив рогатую
голову Лешего, объявил:— Боб, если не возражаешь, оставлю Лёшку тебе и Мари… Держи его включённым…
Допущена неточность. Судьба робота обговаривалась нами за пару дней до старта. В тот день я, Готье и Артамонцев прорабатывали всевозможные варианты последствий полёта, вносили изменения в проект межправительственной Инструкции по оказанию содействия МАГу в обеспечении послеполётной безопасности бихронавта. В нее мы внесли новые пункты, предписывающие государственным органам и службам круг обязанностей, которым они должны неукоснительно следовать в случае возможного появления бихронавта на их территории. Такой поворот событий исключался. Обсуждение и прокрутка представляемых вариантов заняли у нас чуть ли не весь день. Леший добросовестно фиксировал каждую высказанную кем-либо из нас мысль, напоминал о ней, если она забывалась, уточнял и время от времена непреклонным машинным мышлением настаивал на довольно дельных дополнениях…
Именно тогда мы решили в течение шести месяцев после полёта, если в том будет необходимость, держать Лешего на стартовой площадке СПВ. В непосредственной близости к Kanctле с телом Артамонцева. Только шесть месяцев, так как медики не гарантировали нам большего срока действия механизма жизнеобеспечения оставшегося в СПВ человека. И тогда Мефодий предложил, чтобы я, если он к тому времени не вернётся, передал Лешего Роберту Мерфи. Кстати, он сказал, что если из-за фокуса Пространства-Времени ему придётся вернуться на Землю через несколько лет и в ином обличье, первый, кто его обнаружит и признает — будет Леший… И мне тогда пришла идея о пароле, который знали бы только мы двое — он и я.
Рассвет начинается не с солнца. Он начинается с запахов. Мефодий всегда просыпался от них. И, не глядя на часы, знал время. Он чувствовал рассвет по его дыханию.
В разные времена года, во всех городах, в самых глухих деревушках, в каждом доме и везде-везде рассветы пахнут. Душисто и бодряще. Весной в Подмосковье они благоухают сиренью, летом — скошенной травой, осенью надкушенным яблоком, зимой — горячим хлебом и хвоей. На Гавайях — океаном и волосами Мари, а здесь, под Калькуттой, — жасмином. И ливень, бьющий из-под душа, был напитан соками жасмина. И волосы Мари — тоже. Поцеловав её, он вышел в гостиную, где его уже поджидал Кавада, Готье и Мерфи. Было ровно четыре часа.
Не доезжая Калькуттской кольцевой магистрали, сидевший за рулём Готье свернул направо, в тёмную чащу небольшого леса. Опустив стекло и подставив встречному ветру лицо, Мефодмй прикрыл глаза. От этого поворота к замку магараджи — езды минут десять с хвостиком. А но автостраде надо ехать чуть ли не втрое дольше. И то, если не пропустишь отнюдь не броского указателя с тремя полустёршнмпся буквами МАГ. Ночью они, правда, светятся, но с такой чахоточной бледностью, что если не будешь нацелен па них, то наверняка проскочишь. Может быть, сейчас иначе. А может быть, всё так же. Ведь он по той, далёкой отсюда дороге, проезжал всего один раз. Больше за два проведённых здесь года не приходилось. Пользовался той дорогой, по которой ехали сейчас.
V
Артамонцев улыбнулся. Ему припомнился тот первый визит к Президенту МАГа, оказавшемуся славным мужиком по имени Саго Кавада. Припомнилось по ассоциации. Тогда он, как сейчас Готье, сидел за рулём. Его точно так же обвевал запахом жасмина встречный ветерок. Жадно вдыхая его, он тщетно пытался определить, чем это пахнет и едва не «зевнул» указатель, о котором его предупреждал Скарлатти. Хорошо, рядом сидел Леший. Обиженный на Мефодия, он самозабвенно заливался пением. «На дальней станции сойду, трава по пояс…» — выводил он, отвернувшись от Артамонцева. С таким азартом Леший пел, верней, создавал иллюзию собственного вокального мастерства, когда ему надоедало спорить с хозяином.