Человек с яйцом. Жизнь и мнения Александра Проханова
Шрифт:
Это не первый и не последний, надо полагать, его опыт в этой скользкой юмористике: были и шуточки про заминированные плакаты «Смерть жидам», и прибауточки про «дерево-антисемит» — липу, поваленную бурей и раздавившую сходку у московской синагоги, и каламбуры августа 1998 года про «курс доллара семь-сорок».
— И анекдот так себе, и вообще: антисемитизм — это ведь дурной вкус.
— Это тема. Дурной ли вкус показывать женские соски? В искусстве нет дурного вкуса. Даже худо написанный фрагмент, если поместить его в золотую раму, начинает сверкать. Если угодно, я маэстро дурного вкуса, маэстро высокого стиля. В искусстве нет дурного вкуса. В политике есть: когда начинают дымить крематории или когда для достижения локального военного успеха тратятся дивизии. А в искусстве — что противопоказано пуританской Англии, то на индуистских барельефах открыто. Современное искусство прекрасно, потому что устраняет иерархию. Антисемитизм — пикантная тема для людей культуры.
Психобиографу могли бы дать материал для размышлений следующие эпизоды. Первая и
Любопытный момент: в романах Проханова — где есть и «электронные еврейские баобабы», и гигантские семисвечники, лазерными лучами уничтожающие русское воинство, — ни одна реплика, которую можно квалифицировать как антисемитскую, ни разу не приписана протагонисту — Белосельцеву или Коробейникову. Почему? Проханов уверяет, что его герои вообще больше слушают и, кроме того, «там нет серьезных дискуссий по еврейскому вопросу. Это все-таки ремарки. Еврейская проблематика проходит там фоном, мои герои не исследуют серьезно достоверность сионских мудрецов, или талмудистский характер большевистской революции, или серьезность политических или национальных намерений сегодняшних еврейских олигархов». Мог ли бы он написать действительно антисемитский роман? «Мог бы. Но мне кажется, что такая угрюмая, прямая и ограниченная антисемитская риторика и тематика сужает уровень катастрофы, происходящей в мире. Я не являюсь расистом. Но еврейский вопрос — это данность, он вездесущ, вокруг еврейского вопроса клубятся дискуссии, это вопросы, которые занимают таких значительных людей, как Шафаревич и Солженицын. Это сущностные вопросы, их нельзя обойти. Но вникать в них, строить на этом сюжет, создавать роман такого рода — видимо, я не способен на это. Я не носитель расовых теорий. Я скорее касаюсь еврейской проблемы, поскольку она очень актуальна и трепещет в сегодняшнем социально-политическом контексте. В советское время было полное умолчание этой темы. Ее не касались. А она странно и мучительно проступала в текстах, о ней можно было как бы догадываться, а сегодня это все вышло на поверхность, и это так же значимо, как, скажем, осень за окном. Художник не может пройти мимо этой темы. Но идеально было бы в нее не вмешиваться. Он просто фиксирует появление этих пузырей страдания, ненависти, негодования, конфликты, но не принимает в них особенного участия, потому что, повторяю, лучше бы художнику быть все-таки не участником эксперимента мирового, а наблюдателем. Наблюдать за этой странной социальной ящерицей, которая ползет перед ним, не тревожа ее, и постараться не обратить ее внимания на себя, иначе она может оглянуться и сожрать тебя. Я люблю природу, я люблю войну, я люблю открытое зрелище, а все они не укладываются в этот узкий лабораторный масонско-талмудистский контекст. Мир шире, хотя я постоянно жил и живу в атмосфере, где эта проблема ставится и так или иначе решается». Что значит «решается»? «Например, отец Лев считал, что Конец света и вообще вся эсхатология связана с судьбой как русских, так и евреев. Русско-еврейская драма лежит в основе онтологии мира. А поскольку он относился к русско-еврейскому конфликту не как Гитлер, не как к конфликту банковских вкладов, экспансий и конфликту различных центров влияний, а религиозно, он, конечно, решал его не примитивно, поскольку евреи без русских невозможны, и русские без евреев невозможны. И Конец света, эта огромная драма, будет проходить в недрах этой встречи». Значит ли это, что русские и евреи — это воплощения добра и зла? «Просто русские должны выкликать Второе пришествие Христа, причем выкликают ужасным для себя образом, они приносят постоянную жертву, гибнут, умирают, исчезают в муках и в катастрофах, умножая тем самым сонмище святых и молельщиков, и, по существу, это должно привести к полной аннигиляции. А евреи, вторгнувшиеся в Россию, способствуют вот этому перемалыванию, этому уничтожению: ГУЛАГи, которые возглавлялись евреями, первое большевистское правительство, которое, по существу, пустило под нож три русских сословия. И в этом — тоже миссия еврейства. И возмездие, которое постигнет евреев за то, что они участвовали в этом пребывании зла, если угодно, оно будет ужасным, оно сделает их народом сатаны, народом, среди которого родится князь тьмы, антихрист, и когда антихрист будет низвергнут в результате победы Нового Иерусалима, вместе с антихристом будет низвергнут и еврейский народ, который его породил, который его выпестовал, который ему предложил мир. Ну, это православная, вообще общехристианская концепция». Ясно.
По существу, «еврейская мелодия» в творчестве и жизни Проханова распадается на несколько тем.
Есть фундаменталистское окружение, ветераны «русской партии». Есть политика газеты, которая публикует передовицы о «гнилой сперме» Гусинского, «беличьих глазках» Березовского, а также интервью с Макашовым, Баркашовым и лидерами «Хамас». Значит ли это, что «Завтра» — антисемитская газета? «Нет, это неправда, и не стоит путать газету с людьми, пишущими на форуме». В «Завтра» никогда не было дискриминации персонажей и авторов по национальности. В кабинете у Проханов почти с равной вероятностью можно увидеть и казачков, на вопрос «Как дела?» отвечающих «Жиды замучали!», и профессиональных гебраистов, и чуть ли не раввинов. В этой газете действительно чаще, чем в «Новой», встречается прилагательное «еврейский» с пейоративным оттенком значения, но при этом у газеты — и лично у Проханова — было и есть много союзников-евреев: от покойного Льва Рохлина до здравствующего Исраэля Шамира. Отдельно проговаривал в печати эту тему писатель Шурыгин в интервью с А. Гордоном: важна не национальность, а отношение к родине, и судят именно по этому.
Есть соратники по политической борьбе и есть Проханов — автор множества колонок с названиями вроде «Макашов, мы с тобой!». Бравирует ли он дружбой с «Шинелью номер Пять»? «Нет, я не бравирую. Скорее, я намеренно беру на себя часть того негативного поля, которое сложилось вокруг Макашова, умышленно, как бы отнимая это поле от него. Макашов генерал, герой 93-го года, мученик-радикал, за ним гораздо больше харизмы, чем за многими нашими патриотами. Я считал, что обязан заслонять и защищать своих товарищей, если у меня потенциалы вековые больше, чем у него. Может, это выглядит как бравада. Это момент тонкий, психологический». Не стыдно ли ему за него? «Нет, я не стыжусь, потому что Макашова я числю среди своих товарищей, своих друзей. Политкорректность — ужасная вещь на самом деле. В последнее время я сам себя ловлю на этой политкорректности. Ведь я кочую по всем этим программам».
В середине 90-х годов, в разгар кампании по обвинению Макашова в «русском фашизме», разжигании национальной розни и публичных оскорблениях еврейского народа («жидов», в его терминологии), «Завтра» тиснула рассказ И. Тургенева «Жид» и, чтобы не оставалось сомнений, о чем и о ком идет речь, проиллюстрировала его рисунком: на дереве висит герой, «жид», с лицом Березовского, а рядом с ним — офицер с лицом Макашова. И? «Мне передавали, что Береза был в бешенстве, грозил мне расправой».
Дочь бонзы Союза писателей Вадима Кожевникова Н. Кожевникова, изумляясь «хазарским» страницам «Гексогена», вспоминает, что в молодом Проханове «этого» не было в помине, и приходит к выводу, что «сволота (либеральная. — Л. Д.) наградила его антисемитизмом, как сифилисом».
Разумеется, можно объяснить все. Пусть «фашист» — вовсе не синоним эсэсовца из лагеря смерти, а — человек преодолевающий, преступающий грань дозволенного, нонконформист. Пусть «жид» — это не еврей вообще, а архетип «антихриста», «плохого чужака», злокозненного выжиги, негативно влияющего на популяцию русского населения и его перспективы в будущем, посыпающего солью раны народа, коллективный, так сказать, абрамович, существо, смирившееся с тем, что оно демонизировано. Пусть так — но и не стоит, в таком случае, рассчитывать на то, что посторонние будут скрупулезно отделять его безгрешный «идеологический антисемитизм» от «зоологического расизма», ему не свойственного. С другой стороны, он и не рассчитывал на то, что кто-то станет вникать в эти тонкости. В конце концов, если «сволота» и наградила его антисемитизмом, «как сифилисом», то он никогда и не пытался «вылечиться» от этой инфекции. Он тоже — рядом со своим «Жидом» — висит на этом своем «иудином дереве» или «дереве-антисемите» и, как ни странно, чувствует себя в этом положении и в этой компании достаточно комфортно. Еще один штришок к портрету одного из самых выдающихся эксцентриков нашего времени.
В Бужарово он осваивает приемы и навыки ведения сельского хозяйства — запрягания лошади, трансплантации саженцев, косьбы.
В сущности, лес был банком стройматериала для крестьян, и надо было управлять им с некоторой степенью мудрости: не позволять расхищать социалистическую собственность не обладающим лицензией крестьянам, но смотреть сквозь пальцы на то, как подворовывают свои лесники, и одновременно приглядывать и за ними, чтобы, таща, те знали меру. Были и более мелкие мероприятия, не связанные, собственно, с объездами лесов и убережением от браконьерства. Например, учет веников. Приезжала машина с грузом веников, в накладной обозначавшейся цифрой 350 штук. Все? Все, божился шофер. Беглеца от цивилизации, однако ж, на мякине было не провести: он пересчитывал, и не зря, потому что веников было, например, 300. «Там же я материться научился», — флегматично комментирует он этот эпизод.
Зарплата был по советским меркам минимальной, но он не жаловался — благородная бедность входила в стоимость путевки, кроме того, у него было не так уж много потребностей. Ему не надо было поить девушек шампань-коблером, не нужно было тратиться на одежду — резиновые сапоги, роба и брезентовый рюкзак не снашивались, в сущности, ему нужна была лишь небольшая сумма денег на собаку. Собаку звали Сигнал, с ней он ходил на охоту, стрелял вальдшнепов и белок. Судьба этого Сигнала неизвестна, но в «Господине Гексогене», когда Белосельцев, прикованный к трубе в обреченном доме в Печатниках, вспоминает свои грехи, он признается в том, что в юности разъяренные соседи однажды осадили его дом с жалобами на то, что его собака ворует у них кур; так и не сумев отучить пса от этой привычки, он вывел его в поле и пристрелил.
Зимой, облачившись в валенки и долгополую шинель, он становился на огромные деревянные лыжи; две красные ладьи под ногами завораживали его своим видом, и он готов был кататься на них целыми днями. Все эти сосны он воспринимал не столько как склад лесоматериалов, сколько как банк впечатлений, натуральный капитал. «Восхитительная природа. Два года я видел все ее малейшие изменения, жил ею». «Инспектор метелей», он чувствует себя как живописец начала века, уехавший в Париж почувствовать атмосферу эпохи. По его мнению, изучать эту атмосферу следовало в истринских лесах.
В его подчинении были несколько лесников, все на сколько-то старше его. «Вы были менеджером?» «Топ-менеджером», — со значением поправляет он. Топ-менеджер представлял интересы администрации, являясь промежуточной ступенью между рабочими и чиновниками — и одновременно исполнителем непосредственных дел по ведению лесного хозяйства.
Всего в этой зондер-команде служило человек шесть хорей и калинычей, все они проживали в окрестных деревнях, прошли войну и были старше своего начальника. Двое из них — Виктор Ратников и Геннадий Филиппович, последний более известный как Хохол, как ни странно, живы и здравствуют — мы обнаружили их в деревне Мартюшино. Ратников — прототип Гришки Ратника, лесника из «Иду в путь мой». Именно вместе с ними Проханов был сфотографирован однажды корреспондентом местной газеты на истринской дороге. Посреди тракта, пролегающего через заснеженные поля, позируют трое мужчин в валенках, на деревянных лыжах с веревочными креплениями: один здоровый битюг, второй постройнее, третий помозглявее — «Лесничии обходят свои владения. На их участках все в порядке». В центре, в островерхом, с капюшоном, балахоне — Проханов, по бокам — Виктор Ратников и Геннадий Филиппович. Три богатыря.