Человек с яйцом. Жизнь и мнения Александра Проханова
Шрифт:
Нельзя сказать, что он сидел там безвылазно. Он бывал дома, в редакции, посещал митинги, дни рождения и рестораны, он знал, что если хочешь написать роман, нельзя ждать, что роман придет к тебе просто так, — надо жить соответствующим образом. «Я по-прежнему ощущал, что складывается романная ткань. Я всю жизнь знал, что все эти эпизоды, все эти переживания так или иначе лягут в тексты, станут плотью романа. Я видел, что опять возникает историческая конвульсия жизненная, такое сжатие, сюжет, и я предвидел, как он будет разрешаться. Кроме политических, была еще задача художественная: все это увидеть, пережить, поставить себя на место всего этого, и я был на заседании штаба, наблюдал процедуры, фиксировал поведение всех и вся — на демонстрациях, под землей, в столкновениях с ОМОНом».
2 октября 1993 года ему в редакцию позвонил будущий путинский идеолог Владислав Сурков, в тот момент один из руководителей МЕНАТЕП. Им уже приходилось до этого однажды встречаться, поэтому Проханов без особого удивления принял
Они действительно не дотянули. Уже 2-го произошла генеральная репетиция большой бойни — на митинге. Именно там он успел выкрикнуть в микрофон, пока омоновцы стаскивали его с трибуны, «Держись, народ!» (а я не попал из-за этого инцидента в Музей кино).
— Что еще интересно: вон, напротив дерева, стоит крестик, поминальная часовенка такая. «Вечная память священнику отцу Виктору, мученику за народ. 1993 год». Это был один из священников, тут много было духовенства, в Белом доме, батюшки всевозможные, и некто Виктор Станев, поп без прихода, блуждающий, кочующий. Он во время штурма взял икону и пошел на пулеметы, на бэтээр, образумить их — и исчез. Сохранилась легенда, что его убили на том бэтээре. А потом, через полтора года, он ко мне в редакцию пришел.
— То есть в каком плане пришел? Живой?
— Да. И дал интервью, рассказал, как он выжил, прошел через бэтээры, солдаты увидели — поп — и не стали в него стрелять. Он все время хочет, чтобы сняли это, а народ — нет: убит, мученик. И он ничего не может сделать, так что стоит тут такой вот памятник. Он потом уехал куда-то в Якутию, с Макашовым до сих пор дружит, иногда появляется.
— Хороший сюжет.
— Тут много разных. Еще есть наша мифология, что раз в году в кабинете Черномырдина, а это был кабинет Хасбулатова, появляется страшное жуткое пятно крови, до сих пор у Фрадкова оно возникает. А вот колумбарий — фотографии убиенных, кто был опознан. Родители приходили ко мне, в газете писали обо всех.
— А в том углу?
— Венки. Сюда люди приходят, водку пьют, поминают. Целое творение такое народное. Много крестов появилось… Еще была группа «Центр», с Днестра приехали какие-то ребята с пулеметами. А тут были русские предприниматели-бандиты, которые держали оборону, Союз офицеров, добровольческий полк, состоявший из отставников-ветеранов. Весь дом был поделен на рубежи обороны, и каждый свой участок занимал.
Но настоящая бойня началась 3-го, когда ОМОН пошел на штурм, а Руцкой пытался вызвать на Москву боевую авиацию.
Утром Проханов поехал в редакцию, где читал материалы и раздавал указания корреспондентам. Во второй половине дня он отправляется на день рождения одного бизнесмена, который не следовало пропускать даже в такой напряженной ситуации. То был человек, для которого обязательно нужно зарезервировать место в энциклопедии эксцентриков своего времени, — азербайджанец, русофил, сталинист, зоологический антисемит, в советское время мафиози-теневик, отсидевший и при этом считавший коммунизм самой совершенной системой. Факт тот, что он спонсировал оппозицию: платил зарплаты сотрудникам «Дня», покупал костюм Зюганову, а впрочем, для отвода глаз, спонсировал и газету демократа Борового. Разумеется, он часто встречался с Прохановым, расспрашивал его о новостях патриотического движения и приглашал на дни рождения. День рождения этого удивительного человека праздновался в ресторане. Друзья подарили ему малахитовую вазу, наполненную виноградом, произносились тосты. По счастью, там оказался телевизор, по которому вдруг сообщили, что у Белого дома идет стрельба. Проханов тотчас же откланивается, мчится туда и поспевает ровно к штурму мэрии, бывшего здания СЭВ. Только что прорвали оцепление, вокруг валяются мотки спирали Бруно, толпа неистовствует, баркашовцы гвоздят из автоматов по окнам-витринам. Ворвавшись на первый этаж, он увидел, как баркашовцы выводят пленных милиционеров и солдат. За несколько минут до его приезда здесь подстрелили Владислава Шурыгина, корреспондента газеты «День». Ему очень сильно разворотило ногу, и его разверстую рану спустя много лет жадно опишет Лимонов, в тот момент оказавшийся с ним рядом. Когда весной 2005 года мы ехали в прохановской «Волге» отмечать выход книги Шурыгина «Письма мертвого капитана», тот показал нам фонарь, у которого он лежал, — «вон, где тетка
с сумкой пошла»; «было просто такое ощущение, что, как в детстве, со всей силы по ноге палкой ударили». Шурыгин истек кровью, потом много времени провел в больнице, и коллеги тайно навещали его, опасаясь репрессий.— Пойдемте сходим туда, к мэрии? — показываю я на протоптанную в сугробах дорожку.
— Да далеко, замерзнем, там, может, до сих пор стреляют.
В октябре 1993 года его это не остановило, побывав в мэрии, он тут же принялся прорываться в Белый дом, где только-только начинали осознавать, что началась настоящая гражданская война: здесь бродили «белый как мел Бабурин», «Ачалов, который хромал, он упал, поскользнулся, у него была температура 38°». Остатки дня он проводит в лихорадочном общении, «колоссальном безумии, коловращении», собирая материал для газеты, интервьюируя участников и пытаясь выяснить, что будет дальше, есть ли стратегия. Газета, кстати, к тому времени уже была запрещена, и даже типография отказывалась печатать «День». (Любопытен финальный номер этого исторического издания — за конец сентября 93-го. Первые семь полос выполнены в стандартном режиме: банду Ельцина под суд, портрет Ельцина, напечатанный вверх ногами, и проч. Выбивается из формата последняя полоса, занятая полосной рекламой популярного ваучерного фонда: «Ставка на лидера. МММ.». Это последнее, что было напечатано в этой газете.) Чтобы продолжать работу, они зарегистрировали дубль, называвшийся «Газета духовной оппозиции», с подзаголовком «выходит вместо запрещенной газеты „День“».
Затем начался отчаянный баркашовско-анпиловский рейд на Останкино, и, разумеется, без него они бы не управились; проблема состояла в том, как добраться: свою машину он отдал сыну. Тут он неожиданно увидел у Белого дома одного своего знакомого, мелкого бизнесмена, занимавшегося дорожным строительством. На баррикады тот прорвался прямо на своем самосвале. Проханов окликнул его и предложил рвануть в Останкино, вслед за Макашовым и казаками. После тренировок на мариоттских лесах забраться в высокую кабину КАМАЗа труда не составило, и они помчались сквозь пустую, затаившуюся Москву.
На улице Академика Королева они нарисовались ровно в тот момент, когда макашовцы начинали штурм главного здания. Забаррикадированные двери пытался протаранить грузовик, у него не получалось, он отъезжал, разгонялся снова, долбил и долбил. Из телецентра при этом раздавался голос в мегафон: «Товарищи, просьба разойтись…». Это вещал, как потом выяснилось, Мисюк, глава спецподразделения внутренних войск «Русь», а внутри стояли бэтээры. Товарищи, однако ж, не особенно прислушивались к этому голосу и продолжали долбить портал и рваться в вестибюль. Кто-то выстрелил внутрь из подствольного гранатомета, оттуда полетели искры, стали тлеть ковры — и в этот момент сразу в нескольких местах зажглись слепящие прожекторы и прямо из здания выползли бэтээры, постреливая в толпу крупнокалиберными. «Это было странное ощущение: ты стоишь в толпе, а мимо тебя несутся эти трассеры, пробивают, отрывают какие-то куски от людей, все валится. Ужас такой был». Толпа кинулась врассыпную, он тоже — в парк через дорогу, где сейчас находится ресторан «Твин Пигз». «Страха не было, а было желание это видеть. Первый шок кончился, и я опять вместе с людьми вылез из этих деревьев, из этого парка — на улицу Королева».
Схема боя 3 октября 1993 г., начерченная генералом Макашовым в тюрьме.
— На обложке амфоровского «Красно-коричневого» написано, что вы сами кинули бутылку с горючей смесью в бэтээр.
— Это тоже было зрелище: по этой улице носились сумасшедшие бэтээры, видимо, стрельба по толпе тоже произвела на механиков впечатление. Они делали крутые виражи, заваливаясь на эти скаты свои, и двигались, разгонялись и стреляли вдоль толпы; крики раненых, вопли; а молодые парни отвинтили крышку у бака «Жигулей» и сливали бензин в пивные бутылки. Наполнив их, они приделали к ним нечто вроде запала. И молодой, лет восемнадцати, парень, красивый, румяный, ставил эти бутылки. Я взял одну, и когда бэтээр прошел, я в него ее швырнул, в корму. Промахнулся. В романе двойник Проханова, редактор оппозиционной газеты Клокотов, погибает у Останкина.
Останкинская бойня продолжалась еще долго. Он успел встретить Анпилова, потерянного, одинокого, обескураженного. Приведя с собой толпу пешком, тот отстал от первой группы, приехавшей на машинах, на два часа, которые оказались роковыми. Проханов разыскал свой самосвал и попросил отвезти его домой. Были уже сумерки, он был абсолютно опустошен увиденным. На Тверской ему встретились толпы, выглядевшие не так, как его союзники: это были добровольцы, подтягивавшиеся к мэрии после телеобращения Гайдара. «Я пришел домой, там жена, детей нет, все уже знают об этой бойне в Останкине, и что будет? И я думал: или мне уйти к Дому советов, или готовить материалы для выпуска газеты, которая должна была выйти наутро, про все эти впечатления от Останкина. Сил не было, и я остался писать, писал до трех ночи, а мимо моего дома шли эти люди. Рано утром, проснувшись, включаю телевизор и вижу кадры CNN: идут эти бэтээры, и десантный Нарофоминский полк штурмует Дом советов.