Человек случайностей
Шрифт:
В гостиной допил коньяк, сидел взволнованный, удивленный, мысли были ясными, и чувствовал он себя довольным, будто обогатил свою коллекцию еще одним необыкновенно красивым экспонатом.
– Вот вернемся, и я тут же пойду навестить Дорину, – сказал Людвиг.
– Как хочешь, – ответила Грейс.
Они сидели на маленьком, со всех сторон закрытом пляже. Солнце пригревало. На полоску горячего песка лениво набегало море. Был отлив. Песок усеивали мелкие белые ракушки, каждая из которых казалась маленькой игрушкой. За песчаной полоской, сверкая всевозможными оттенками серого,
Море у берега было золотистым, затем переливчато-пурпурным, дальше простиралось великолепие синевы, до самого того места, где темная линия горизонта отделяла море от неба. Там, на горизонте, возвышался величественный, похожий на крепость маяк Фастнет. Нигде, даже в Америке Людвиг не отрешался так глубоко от повседневных дел этого мира. Ему было хорошо и вместе с тем чуть тревожно. Он впервые оказался с Грейс в полном уединении.
Грейс пускала по воде камешки. Ей удавалось бросить так, что они подскакивали несколько раз. У него вообще не получалось. Брошенные им просто падали в воду и сразу тонули.
Оба были в пляжных костюмах: Грейс в купальнике в цветочки с юбочкой, Людвиг – в черных плавках. Но в воду входил только он. Грейс не решалась, говоря, что вода еще слишком холодная. Она и в самом деле была ледяная.
– Я хочу навестить Шарлотту, – сказал Людвиг, сидя на камне.
– Тебе Мэтью подсказал? – Грейс бросила очередной камешек.
– Нет.
– Ты очень много разговариваешь с Мэтью, правда?
– Да, но не о Шарлотте.
– Ну хорошо, хорошо.
– Но ты на меня сердишься?
– Нет. – Грейс подошла к нему. Ее длинные стройные ножки были запачканы песком. Она прижалась к нему и лизнула в плечо. – О, соленое. Как вкусно!
– Нет, Грейс, ты сердишься, но не надо. – Людвига неприятно удивило открытие, что он до сих пор не отваживался сказать Грейс о желании встретиться с Дориной и Шарлоттой. На что будет похож его брак, если уже сейчас он боится заявить невесте о своих планах?
– Я не сержусь. Просто считаю, что из этого ничего хорошего не выйдет, одни только хлопоты. Ты такой сообразительный, а как до дела доходит, у тебя сразу соображалка отказывает. Если пойдешь к Лотти, она подумает, что ты делаешь ей одолжение, и будет права.
Людвиг вспомнил: то же самое сказал Гарс после своего визита к Шарлотте. Именно поэтому сам Людвиг не торопился к ней идти. И не только: были и разные другие мысли.
– И все же я считаю, что людей, которые оказались в трудном положении, надо навещать, что бы они при этом ни думали.
– Я знаю свою тетю, она будет считать, что ее унизили. Я позднее сама с ней поговорю о делах и все устрою. И можешь мне не верить, но она все поймет и согласится. Эти пожилые дамы так капризны, ты и представить не можешь.
– Может быть.
– Когда ты говоришь, что пойдешь к ней, то думаешь не о ней, а о себе. Тебе хочется испытать приятное чувство оттого, что ты как бы совершил небольшой подвиг. После этого уже можно забыть о страждущей, отдохнуть. Разве не так?
– Наверное, так, лягушонок. Ты такая умная!
– Да,
я знаю толк в житейских делах. А что касается Дорины, то здесь ты ничего сделать не сможешь. Еще два-три прихода – и Остин начнет ревновать. Может, уже ревнует. Чем больше ты будешь дружить с Дориной, тем для нее будет хуже. Ты же сам видишь…– Да. Но если бы все так считали, Дорина осталась бы в полном одиночестве.
– Выйдя за Остина, она выбрала свою судьбу.
– Нет, я все же, наверное, к ней пойду.
– Людвиг, это кончится плачевно. Ты же не считаешь, что я ревную, ведь нет?
– Нет, не считаю! В этих визитах нет ничего личного, ты же знаешь. Мне всегда хотелось, чтобы мы стали семейной парой, помогающей другим людям.
– Ужас! Как мои родители?
– Ну не совсем… Прости…
– Мой дорогой! Просто я ненавижу неразбериху, и эти сцены, и слезы, и всю эту чухню, в виде которой эти люди представляют себе духовную жизнь.
– Я не думаю, что Остин питает какие-то иллюзии насчет духовной жизни.
– Остин – непрошибаемый эгоист, неисправимый. Надутый, как жаба. Если бы у меня была вот такая длинная шпилька, я бы его проколола. И от него осталась бы лишь смятая кожица. Ненавижу таких, как он.
– А мне кажется, он в тебя влюблен.
– На вечеринке он вел себя ужасно. Но я, увы, еще хуже. Людвиг, ты меня простил, скажи честно?
– Ну конечно!
Грейс сильнее оперлась на него, и он свалился с камня. Они упали вместе на горячий песок. Лежали, обнявшись. Их тела теперь были знакомы одно с другим. Они лежали обнявшись каждую ночь в маленькой гостинице, глядя на отблески маяка в черном небе, отблески, говорящие о вечности и о верности.
Конечно, Людвиг простил Грейс. Конечно, он понял. Но боль осталась странным образом сильной и цельной – Грейс, которую обнимает Себастьян. Внутренняя рана пульсировала и превращалась в нечто вроде кровоточащего стигмата. Но он не отягощал этой болью Грейс, переносил молча, как ту тяготу, которой навьючивает любовь.
– Я не думаю, что Остин себя считает святым, но все же он придает такое значение собственной особе, что можно подумать и так. Если бы существовал злой бог-эгоист, то его можно было бы представить в облике Остина.
Людвиг рассмеялся. Ему хотелось заняться с ней любовью на берегу моря. Но хотя пляж всегда был пуст, Грейс никогда не соглашалась. Как чудесно, подумал он, было бы овладеть ею прямо тут, на песке…
– Грейс…
– Нет, Людвиг, прошу тебя. Кто-то может прийти.
– Ну тогда едем в гостиницу. Быстро.
– Сейчас. Ты теперь понимаешь, в какую историю тебя втянули? Тебя принудили сыграть роль в бездарной постановке под названием «Остин и Дорина». Им эта скукотища доставляет удовольствие, ты понимаешь?
– Но не Дорине.
– Нет, именно ей. Даже если она этого не понимает. Она относится к типу женщин, любящих склоки, выяснения, признания и тому подобное. Затаскивают тебя в западню и всему, что ты сделаешь или скажешь, приписывают самые разные значения, по собственному вкусу, приправляют собственным ядом. Брр!
– Ты слишком от этого переживаешь. Идем же!
– Ты не будешь к ним ходить, обещаешь?
– Да. Пошли уже, пошли.
Попутный автомобиль подвез их в гостиницу, розовые стены которой отражались в спокойной глади воды.