Человек, увидевший мир

Кэйдзи. Ну ладно, о названии достаточно. Между прочим, почему этот русский слепой был приглашен на собрание?

Журналист. Почему?.. Мне это тоже не совсем понятно… Видимо, здесь произошло какое-то недоразумение. Во-первых, я ни разу не читал его стихов. А считают, что этот слепой – поэт… Пригласили поэта, который не пишет стихов. Это стыдно для японского литературного мира. У нас достаточно много поэтов, пишущих стихи… Конечно, удачно еще получилось, что там не было ни одного писателя, который не писал бы литературных произведений.

Кэйдзи. Вообще-то мы лучше относимся к тем писателям, которые не пишут прозы, и к тем поэтам, которые не пишут стихов… Но этого слепого поэта все же нельзя было приглашать… Для слепого безразлично – "белая чайка" или "красная чайка". Кроме того, он вообще не различает цвета. Это самое опасное. Он не может определить разницу между белой и желтой расой. Более того, он не считает это для себя зазорным, а, наоборот, бравирует этой своей особенностью.

Если бы, допустим, он жил в Америке и агитировал за равенство между белой и черной расой, тогда мы, наверное, еще могли бы с ним согласиться. Но разве может быть на свете что-либо хуже, чем говорить, будто нет разницы между русскими и японцами, как он утверждает. Для зрячего человека сразу видно, что у японца красивое лицо, что он изящнее и значительно превосходит европейцев. Но слепой – этого никогда не поймет. И в этом отношении он очень опасен. Конечно, вы-то знаете, что белая чайка гораздо красивее, чем красная.

Журналист. Я, конечно, это знаю.

Кэйдзи. То-то. Но для слепого это непонятно. Да он никогда и не поймет. Поэтому ваше общество "Белая чайка", которое вы с таким трудом организовали, из-за этого слепого в один прекрасный день может превратиться в "Красную чайку". Вот я и говорю, что приглашать его очень опасно".

Комментируя этот очерк, Р. С. Белоусов предполагает, что в нем описан случай, действительно происшедший со слепым поэтом. Думаю, что так оно и было: в очерке не только отражены некоторые факты биографии Ерошенко, но упомянут и близкий приятель поэта политический деятель Оидзуми Кокусэки. Но "Беседа" представляет интерес не только с точки зрения содержания. Ее можно рассматривать как попытку Ерошенко вырваться из удушающих объятий цензуры и, отбросив тесный костюм аллегории, назвать вещи " своими именами.

(12) Кэйдзи – агент полиции, сыскной агент, сыщик.

"Мы защищаем истину революции"

Японские критики отмечали, что в 1921 году Ерошенко почти не писал сказок, он обратился к социальной сатире. В общем, это было закономерно для Ерошенко той поры – он отзывался на требование жизни. Но в это же время произошло и еще одно событие, не замеченное критиками: сказочник стал также оратором и публицистом (13). Весной 1921 года, в пору подъема социалистического движения, Ерошенко чаще можно было увидеть на трибуне, чем за письменным столом.

16 апреля общество "Гёминкай" организовало собрание в столичном зале "Канда". Было заранее объявлено, что Василий Ерошенко прочтет лекцию… о вреде пьянства. Затем состоится обсуждение подготовки первомайской демонстрации, кстати второй за всю историю Японии.

Огромный зал был полон. В первом ряду сидели кэйдзи и шеф токийской полиции Кавамура. Выступил первый, второй, затем третий оратор. Слушая людей, поднимавшихся на трибуну, Кавамура то и дело восклицал: "Докладчик, берегись!" или "Докладчик, запрещаю!" Никому из выступавших так и не удалось закончить речь.

Когда в зал вошел Ерошенко, все три тысячи человек обернулись к нему с немым вопросом, захочет ли он выступить в такой обстановке. Но русский вел себя так, словно полиции не было в зале. Он демонстративно подошел к Такацу Масамити, одному из основателей "Гёминкай", который лишь недавно был исключен из университета Васэда и находился на подозрений у властей. Такацу познакомил Ерошенко со своей семьей, которую привел в зал "Канда", а потом представил его прогрессивному журналисту из "Иомиури симбун" Эгути Кану (14).

Председатель собрания Такасэ Киёси предоставил слово писателю из России. Ерошенко, по воспоминаниям Акита, поднялся на трибуну, поддерживаемый студентом, и с согласия аудитории опустился на стул. Он достал рукопись речи и начал говорить, повернувшись слегка вправо, в то время как пальцы его скользили по выпуклым точкам текста. Повышая голос, Ерошенко слегка покачивал головой.

– С далеких времен древней Греции и Рима до наших дней, – говорил он, – несчастные, обездоленные люди боролись, стремясь освободиться от тирании. Рабы Греции и Рима стремились избавиться от своих жестоких деспотов, крестьяне Франции – от ненавистной аристократии, русские рабочие и крестьяне – от безграничного произвола… Много раз угнетенные жертвовали жизнью и осушали полную чашу страданий… Но мы надеемся, что для несчастных и обездоленных эта горькая чаша будет последней…

Зал напряженно слушал. Такацу Масамити, сидевший рядом с трибуной, прошептал:

– Да он же настоящий агитатор!

Шеф полиции Кавамура недоумевал. Оратор не употреблял "крамольных" слов: Ленин, Россия, революция. Да и тема выступления была вроде бы разрешенной – о вреде алкоголизма (Ерошенко ловко манипулировал словами "рюмка водки" и "чаша страдания"). Однако аудитория, по словам Акита Удзяку, хорошо поняла смысл его речи: чтобы освободить человечество, необходима революция, необходимо идти по пути русских.

Ерошенко говорил о том, как заблуждаются отставшие от жизни люди во взглядах на социалистическое и рабочее движение:

– Говорят: исчезают крысы – значит, в доме начнется пожар. Но на самом деле .крысы потому и покидают дом, что в нем уже вспыхнул пожар. Говорят: муравьи бегут с плотины – быть наводнению. Но потому-то муравьи и бегут, что наводнение уже началось. Люди, отставшие от жизни, утверждают, что раз социалисты и рабочие бунтуют, значит мир стал плохим. А на самом деле, потому они и бунтуют, что мир давно уже плох…

Ерошенко говорил так минут сорок, ни разу не запнувшись. В зале не было ни одного человека, кого бы не захватили его слова. Мягкий европейский акцент, красивый тембр голоса, искреннее увлечение, с которым он говорил, – все это очаровало зрителей. Оратору, вспоминал Эгути Кан, не раз и от всего сердца аплодировали.

Вслед за Ерошенко на трибуну поднялся Такацу Масамити. Он обратился к залу:

– Товарищи! Мы должны стать свидетелями большого события…

Такацу собирался говорить о праздновании Первого мая, и все этого ждали. Но тут кто-то из зала выкрикнул:

– Ага, революция!

– Арестовать его, – распорядился Кавамура.

Полицейские бросились к трибуне.

В это время с одного из кресел поднялся человек. Это был недавно приехавший из США пролетарский писатель Маэдако Коитиро. Он с улыбкой оглядел зал и проговорил:

– Товарищи, успокойтесь. – И, как бы сдерживая волнение слушателей, поднял обе руки.

– И этого арестовать, – проговорил Кавамура и приказал закрыть собрание. Ерошенко беспрепятственно ушел из зала "Канда". Его не схватили скорее всего из опасения, что это вызовет массовый протест. А может, он уже тогда, по мнению властей, зашел слишком далеко в пропаганде революции, и полиция просто выжидала время, чтобы расправиться с ним.