Человек в углу

По всему выходило, что по его душу явилась старость, если уже ничего нельзя. Он не пил, не курил, не бедокурил по женской линии, и тем не менее противопоказания от Маевкиной вгоняли его в тоску. Очевидно было, что жизнь кончена, впереди только медленное умирание от сахарного диабета, гипертонии, ишемической болезни сердца и бессонницы, не считая надвигавшейся слепоты, однако представлялось чрезвычайно странным, что такое случилось с ним, точно кто вдруг явился и обобрал. Разумеется, Целиковский осознавал, что со временем к каждому человеку непременно приходит старость как нормальный этап развития организма, если, понятное дело, ты в молодые годы не умер от неизлечимой болезни, не отравился зонтичными грибами, не стал жертвой бандитов, не подох с голоду, не утонул во время купания в водоеме, не угорел... ну и так далее, но то, что его самого постигла эта гнилая участь, казалось ему удивительным и обидным. В конце концов, смерть не так уж и страшна: ну подумаешь, вырубился, как заснул, разве что навсегда, о чем, между прочим, даже и не узнаешь, а вот когда старость тебя обкарнает со всех сторон, когда сегодня того нельзя, завтра сего нельзя, так это, пожалуй, будет похуже смерти, поскольку ты заживо сознаешь, что мало-помалу превращаешься в огарок человеческий, которому требуется, чтобы его только не шевелили и позволили самостоятельно догореть. А так - ничего не жаль: ни города Грибоедова, который и без него будет постепенно рассыпаться в прах, пока его не покинет последний житель, ни жены, которая поплачет-поплачет и успокоится, ни ветхого своего домишки, которому осталось стоять максимум десять лет, ни бессмысленной природы, которой ни до чего нет дела, а жаль милого своего угла, единственного прибежища во вселенной, где и думается привольно, и дышится хорошо. Да еще жаль своего знания о мирах, потому что его некому передать, потому что ни одна зараза по-настоящему не интересуется знанием о мирах. А так ничего не жаль. Кстати заметить: как, в сущности, разумно устроена утомительная русская жизнь, что смерть тут как бы освобождение, а не смерть.

Досадно также, что вместе с его трупом зароют тонкое знание о мирах. Между тем жизнь на Земле уладилась бы куда лучше, если бы люди умели настроить свой разум на глас небес, если бы они слышали сообщительные шумы...

А вот и сообщительные шумы: откуда-то издалека и сверху донесся ровный, приятный гул, точно по небу, разрезая воздух, на большой скорости шел троллейбус, и вот уже первый из посланцев нечетко мелькнул в окне...

Вошла жена и спросила вкрадчиво:

– Ужинать, Валя, будешь?

Валентин Эрастович ответил резко, со злобой:

– Нет.

Он вообще был плохой едок, и это неудивительно, ибо семья Целиковских, за редкими исключениями, питалась картошкой, капустой и огурцами, а на сладкое подавали одну и ту же шарлотку из сухарей.

Все-таки человек - поразительное создание, а люди с областного радио того пуще. Нет, редкие чудаки эти люди с радио, ей-богу: говорят, будем делать передачу о нашем советском Леонардо да Винчи районного масштаба, который и рисует, и изобретает, ну только что не поет... Отлично, говорю, давайте я вам про ангелов расскажу... Нет, говорят, про ангелов нам не надо, это не созвучно, а лучше расскажите про смесь против пожара или про всесезонный велосипед. Ну чистые дети: дурням предлагаешь отведать хлеба, а им подавай гвоздика пососать...

Грибоедовское общество охотников помещалось в том же доме, что и парикмахерская, районный земельный отдел и управление леснадзора, - в небольшой комнатке в конце длинного и темного коридора, за легкой фанерной дверью. Председателем его был отставной генерал Букетов, маленький бойкий старичок, подстриженный под мальчика, в синих штанах с малиновыми лампасами, в генеральском кителе без погон и с металлическими зубами. Когда Валентин Эрастович пришел записываться в охотники, то даже не сразу его увидел, так как Букетов некоторым образом терялся за несоразмерно большим канцелярским столом, крашенным под орех, среди шкафов для входящих и исходящих, заставленных почему-то банками с заспиртованными пресмыкающимися, и прочих предметов, вроде несгораемого шкафа общества "Саламандра", головы лося на стене с окаменевшими рогами и обиженными губами, наградных вымпелов, ведерного самовара, надраенного до солнечного сияния, копии перовской картины "Охотники на привале"... даже не так: словно генерал Букетов представлял собой деталь обстановки, вроде несгораемого шкафа общества "Саламандра", и поэтому сразу его было не углядеть. Это помещение показалось Целиковскому настолько неприспособленным для деятельности человека, что он сел на венский стул и ни с того, ни с сего спросил:

– А где же вы проводите отчетно-выборные собрания?

Генерал сказал:

– Да в клубе фабрики "Красный мак".

– Так-так, - как бы одобрил это сообщение Валентин Эрастович. Скажите, пожалуйста, а бывает у вас охота на барсуков?

– Хоть на бегемотов, если имеется охотничий билет и лицензия на отстрел. Но вообще, доложу я вам, последнее время пошла нестоящая охота. Дичи мало, зверь измельчал, хоть прямо со скуки стреляй ворон! Это, конечно, не то, что прежде...

– Когда прежде-то?

– Да хотя бы в гражданскую войну. Бывало, заберешься в плавни с ручным пулеметом системы "Максим" и давай сшибать лебедей, - тем, собственно, и кормились.

– Неужели вы участвовали в гражданской войне?
– усомнился радостно Целиковский, поскольку Букетов казался скорее чином старичок, чем возрастом старичок.

– Да захватил немного, как раз двадцатый, последний год. Воевал я в армии краснознаменного товарища Жлобы, отделенным в Седьмом запасном полку. Это, доложу я вам, опасная считалась должность, потому что попади я в плен, сразу мне пулю в лоб. У черного барона Врангеля было такое правило: весь командный состав вплоть до отделенных - к стенке, а рядовых в строй. Так у нас рядовой состав и таскался туда-сюда, сегодня за единую и неделимую, завтра за Третий Интернационал. Только в последний месяц перед вторжением в Крым наши красноармейцы в плен мало сдавались, зубами колючую проволоку рвали, а в плен не шли. Это потому, что барон Врангель сильно Красную армию разобидел...

– Чем же он ее разобидел?
– с душевным участием спросил Валентин Эрастович, которому очень понравился и рассказ генерала Букетова, и сам генерал Букетов.

– Да тем, что он стал к нам за линию фронта уголовников засылать. У черного барона было по суду только три приговора: смертная казнь, каторжные работы и высылка в Советскую Россию. За военные преступления смертная казнь, за спекуляцию продовольствием - каторжные работы, те строили ветку Джанкой - Юшунь, а обыкновенное ворье барон высылал за линию фронта, в Советскую Россию. Вот за это оскорбление мы на него и озлились.

Целиковский отчего-то почувствовал в Букетове родственную душу и вдруг спросил:

– А скажите, генерал, вам ангелов видеть не доводилось?

– Об ангелах ничего не скажу, а вот черта видеть доводилось, причем настоящего, при рогах. В сорок третьем году у нас начальник СМЕРШа помер своею смертью, все мужики как мужики погибали на поле боя, а этот загнулся от рака прямой кишки. В госпиталь он под дулом пистолета не шел, потому что опасался за свою часть, как бы немец не разложил ее изнутри, и под конец донельзя стал плохой. Выписали к нему жену, а он ее даже не узнает. Она приносит ему обед из офицерской столовой, а он ее спрашивает: "Ты, женщина, кто такая?" Та спокойно так отвечает: "Я, Константин Константинович, ваша супруга Тая".

– Ну а черт-то тут при чем?

– Черт при том, что у этого смершиста, доложу я вам, рога выросли после смерти. Лежит он в гробу, а у него по бокам головы два таких нароста, ну точь-в-точь похожие на рога!

– А вот мне, поверите ли, генерал, ангелов доводилось видеть, - сказал проникновенным голосом Валентин Эрастович, и в его глазах, как в двух лампадках, затеплились зеленые огоньки.

– Охотно верю, - сказал Букетов.
– Если я лично видел черта, то, наверное, и ангелов можно видеть.

– Сердечно рад, что вы меня за сумасшедшего не сочли. А то ведь люди обыкновенно верят в привычные вещи, будь они даже самого фантастического накала. Это как в религиях, которые все, как ни странно, основываются на том детском убеждении, что истина содержится, например, в Коране, а все остальное - литература.

– И как же они выглядят, ангелы-то эти, как в церквях нарисовано или как?

– А примерно так и выглядят, как в церквях: тела мало, головы много. Правда, глазки у них крошечные, носик крошечный, ушков почти не видать, это, наверное, потому, что органы чувств им заменяет разум и они практически не едят. Интересно, что они не видения какие-нибудь, а физически существующие существа, способные как-то передвигаться в космическом пространстве, может быть, просто усилием воли, а может быть, они сами по себе летательный аппарат. Полагаю, что ангелы представляют собой конечный пункт эволюции человека.

– Да где же они водятся, эти ангелы? Откуда они прилетают к нам?!

– Во всяком случае, мы с ними разнопланетяне. Видимо, где-то в бесконечных просторах вселенной человек развился до того пункта, что сделался ангелом, то есть таким существом, которое живет не интересами плоти, а интересами разума и души. У этой гипотезы имеется то подтверждение, что в каждом новом поколении люди становятся чуточку лучше, незаметно для глаза, а точно лучше, - это как деревья растут: глазу не видать, а они растут. Я по своим детям сужу, которых у меня народилась целая волейбольная команда: что-что, а нервная система у них потоньше. Я как-то прижился, притерпелся к нашим героическим будням, а они - никак. Старший сын под электричку бросился, дочь молодой умерла, консервами отравилась, вторая дочь повесилась ни с того, ни с сего, младший сын в тюрьме сидит за политику...