Чемоданный роман

Сперва я не стремилась непременно понравиться японцам: обычная одноразовая халтура, и ни на какое продолжение банкета рассчитывать не приходилось. Поскольку фильмов было пять, понравиться мне удалось. Более того, мой гонорар увеличился вдвое уже к съемкам второго, потому что в конце съемок первого я показала Хирумицу свою собаку. Она испортила весь кайф нашему переводчику, но Хирумицу остался ею доволен.

Переводчика звали Костя. Он был юн, интеллигентен и немного странен. Он был из Мск, где только что окончил какой-то тамошний востфак. И дело вовсе не в том, что, как и весь обслуживающий персонал в начале своей карьеры, Костя искренне верил, что главное действующее лицо на саммите — это официант, расставляющий на столе переговоров бутылки с минеральной водой. Переубедить Костю казалось делом нереальным, да и незачем это было. В конце концов, бутылку с минералкой всегда можно передвинуть так, чтобы стало видно лицо визави. Дело было в том, что Костя испытывал сексуальное возбуждение всякий раз, когда я начинала попадать мимо нот. Однако музыкальный Костин слух был таким парадоксальным, что вначале я просто терялась. Переведенное с русского на японский, мое отчаянное вранье становилось похожим на правду, а правда — на такое бездарное вранье, что своим извращенным восприятием музыки Костя почти не оставлял мне выбора. Каждый раз, когда он переводил мою правду на язык работодателя, тот клал правую руку на воображаемый эфес, страшно напоминая картинки из книжки про самураев.

Тогда, в первую нашу встречу с Хирумицу, Костя мог и не переводить — все было ясно и без его вмешательства. Но он переводил. «Этого не может быть», «Это неправда», — говорил Костя, и чувствовалось, какое садомазохистское удовольствие доставляет ему тот факт, что господин Хирумицу не верит ни единому моему слову.

— Это совсем неправильно, — сказал Костя, краснея и почти проваливаясь от удовольствия сквозь пол ресторана гостиницы «Гавань» — нам подали совершенно ужасающее морское ассорти. Это ассорти было скомпоновано из крабов, гребешка и креветок, не более недели назад сваренных бережливыми работниками тамошней кухни, увенчавших композицию горкой совершенно каменной лососевой икры.

Никогда не водите японцев в ресторан гостиницы «Гавань», слышите? Никогда. Там очень шаткие стулья. Например, недоверчивый Хирумицу чуть не сделал кульбит, когда в очередной раз взялся за меч, для чего ему пришлось сместить центр тяжести — и стул под ним опасно покачнулся, а спинка издала предупредительный выстрел в воздух.

Хирумицу спросил меня о способах легализации машин, угнанных в Японии и привезенных в Россию. Он спросил, а я ответила. Нормальное дело. Но после моего ответа стул Хирумицу выстрелил, а Костя едва не испытал оргазм. Он сказал, что этого не может быть — и перевел, почему именно. Выслушав изнемогающего Костю, я от изумления очень резко откинулась на спинку своего стула. Так между мной и Хирумицу произошла перестрелка, а после нее воцарился худой мир, который, как известно, лучше, чем самая добрая ссора. Но сперва у нас состоялся примерно такой диалог:

— Я понимаю, что можно сделать фальшивые документы, — сказал Хирумицу-сан, — но ведь на двигателе есть номер?

— Номер с двигателя обычно сбивают еще в Японии, — ответила я, немного удивившись наивности журналиста, работавшего, по словам Кости, в Афганистане и еще в какой-то не сильно гуманитарной стране.

Костя перевел, а Хирумицу открыл стрельбу.

— Этого не может быть, — простонал Костя сквозь участившееся дыхание.

— Почему? — Я съела креветку и почувствовала свою перед нею вину: таких стареньких не едят, таких стареньких относят на гору Нараяма.

Хирумицу тем временем что-то отвечал.

— Потому что если сбить с двигателя номер, двигатель поломается, и машина никуда не поедет, — прошептал Костя и закрыл глаза.

Что мне оставалось делать? Я взяла с блюда еще одну креветку, а затем бабахнула из стула. А могла бы просто тихонько сойти с ума.

Тишина была убита окончанием перевода:

— Хирумицу-сан считает, что вы недостаточно хорошо владеете темой, — сказал Костя уже почти нормальным голосом и закурил сигарету.

После этих слов я могла совершить несколько действий на выбор:

1) встать, попрощаться и уйти;

2) встать и уйти не прощаясь;

3) начать стрелять очередями, но стул был способен лишь на одиночные выстрелы;

4) показать Хирумицу какую-нибудь глупость руками;

5) остаться сидеть на месте, широко открыв рот;

6) попытаться спасти ситуацию, а вместе с нею — ускользающий заработок.

Я решила, что буду бороться за гонорар.

Не то чтобы я владела темой достаточно хорошо. Я владела ею замечательно. Я и не могла владеть ею как-то иначе, потому что (но как было сказать об этом Хирумицу?) специфика города В. еще в начале девяностых была такова, что и я, и бывший муж, и практически все мои друзья, и друзья моих друзей, и друзья друзей друзей так или иначе хотя бы вскользь занимались торговлей японскими машинами, часть из которых — увы и ах — была нормально угнана с территории этой благословенной в своей наивности страны. Правда, к угонам приложили руку совсем другие люди, но что это меняет? — начало начал всегда и везде отягощено криминальной аурой, зато потом служит благотворительным целям и пополняет ряды налогоплательщиков.

— Хорошо, — сказала я, проглотив наконец креветку, — хорошо. Завтра у нас в расписании — интервью с Интерполом в 10 утра, а завтрак в 8-30. Завтрак переносится на обед, а обед — на ужин. Ужин отменяется. Костя, ты переводишь? — От приятного ужаса Костя снова начал было возбуждаться, но я сделала вид, что не обратила на это внимание: — Скажи ему, что завтра в восемь мы едем в автомастерскую, где ремонтируют ихние тачки. Я хочу — скажи ему, — чтоб у Хирумицу-сан немного прояснилось сознание. Ты перевел? Спасибо.

Вечер у меня был очень продуктивным. Расставшись с Костей, Хирумицу и молчаливым оператором Токадо, я ехала домой, злая и серьезно струсившая. Я вдруг усомнилась в технической возможности удаления с двигателя металлической планки с номером: нет ничего более абстрактно-тревожного, чем чужая убежденность в чем-то конкретном.

Я щипала себя за руку и вызывала в памяти образ цифр, многажды виденных мною под капотами разнообразных авто, которые прошли через наши с Яхтсменом руки. Я помнила эти номера, как живые, и категорически не понимала, как в чьей-то голове — пускай и такой непредсказуемой, как японская — может угнездиться версия о невозможности замены одних цифр на другие. Я недоумевала так сильно, что не заметила, как начала делать это вслух.

— А в чем проблема-то? — спросил вдруг молчавший до этого Валера.

Я сконцентрировала интеллект и прояснила суть вопроса. Когда мы чуть не въехали в опору моста, Валера включил аварийку и остановил машину на обочине.

— Ну бля, ну бля, — резюмировал он в конце концов, а затем перевел дыхание и присовокупил основную мысль: — Я чуть не сдох.

С Валерой вместе мы решили, что ехать надо будет на такую стоянку, где делают сразу все: продают, покупают, шаманят кузовщину и меняют нутро. Владелец одной был у Валеры в приятелях, так что слишком большой неожиданностью визит японских телевизионщиков для приятеля бы не стал. «Да пожалуйста, — сказал он, — только в левом углу не снимайте, ну его нахуй, там как раз это самое». Я пообещала в левый угол японцев не водить, и мы ударили по рукам, так и не увидев друг друга: договоренность была достигнута, как и водится меж приличными людьми, по телефону.

Наутро мы заехали за съемочной группой в «Гавань» («чтоб китайцев там нежило» — таково было условие, решившее для меня выбор отеля в пользу «Гавани»), Хирумицу-сан садился в автобус, всем видом показывая, что завтрак, купленный ценой ужина, стоит гораздо дороже, чем предстоящая попытка откорректировать ситуацию, которую уже не исправить ничем. Костя выглядел изможденно, Токадо — ровно никак, а мы с Валерой были сдержанно-вежливы и деланно-доброжелательны.

Первым и единственным живым человеком, встреченным нами в столь ранний час на автостоянке-шиномонтажке-разборке, оказался мужчина в шлеме танкиста, сильно из-за этого походивший на куколку капустницы. Лицо его было такого радостного цвета, что даже издали делалось ясно: куколка уже опохмелилась. Мы вышли из машины, а мужчина опустил проволоку, должную обозначать запертые ворота. Представился он дядей Васей, сообщив, что ждет нас уже полчаса, если вообще не двадцать пять минут. И хотя ничто — с моей точки зрения — не предвещало сексуального удовольствия, Костя стал мучительно разглядывать асфальт.

Хирумицу-сан вежливо поклонился дяде Васе и зашел издалека. Для начала он спросил, много ли в данном сервис-центре бывает работы. Костя начал переводить. Затем, глядя на разнообразные кузова машин, аккуратно составленные вдоль забора вперемешку с какими-то совершенно непотребными на вид железяками, Хирумицу поинтересовался спецификой дядивасиного труда. Костя переводил спокойно, но как-то, на мой взгляд, излишне подробно. Минут через пятнадцать, когда дяде Васе стало уже совершенно необходимо добавить, а я тихонько показала ему из рюкзака горлышко стеклянной посуды, Хирумицу-сан, не меняясь в лице, направил свой самолет на миноносец противника.