Чемульпо-Владивосток [СИ, финальная редакция, том 1]

Вадик невольно поеживался под пронизывающим взглядом внимательных, светло-серых глаз комфлота. Макаров определенно чувствовал вранье за версту. Но удар нужно было держать. Иначе, расскажи он сейчас о том, что "Варяг" вовсе не на дне Желтого моря, может вмиг разлетится вся конструкция их хитроумного плана. Тем более нельзя раскрывать и поручения Алексеева, не оправдать доверия наместника императора и главнокомандующего, это... Это просто по любому добром не кончится! И приходилось скрывать правду именно от того, кому, по идее, и надо было бы первому рассказать, что и как. Причем ВСЕ!

Оставалось только стиснуть зубы и молчать. Потому что перед ним сейчас сидел человек с таким темпераментом и такой энергетикой, что мог запросто на радостях приказать Вадику остаться при его штабе, или что нибудь еще в этом роде. Подумаешь, экипажи для трофеев! Будут трофеи, будут и экипажи! И ради этого лезть к царю?! Зачем, когда это его, комфлота уровень принятия решений? А молодые, храбрые и неглупые офицеры нужны для войны, а не для обивания порогов в приемных, что ж с того, что Алексеев разрешил? То, что храбр, ясно. Что не глуп - телеграммы читал. Раз-два, и будьте любезны... Будет еще один боец в моей банде единомышленников!

И что? Отказаться выполнить приказ вице-адмирала? Или ночью выбрасываться из поезда посреди сибирской тайги? Вадик вдруг почувствовал себя как тогда, на злосчастном экзамене по химии, когда вместо уже честно заработанного "отлично", змей Пал Палыч, или Падло Подлович, как поминали его многие из лоботрясов-студиозиусов, с милой, обезоруживающей улыбочкой провозгласил, "Ну-с... Друг мой, еще один дополнительный вопросик, и зачетку на стол!" Тогда это закончилось минут через двадцать позора желанным для полгруппы "удовл". А вечером ждала встреча с разъяренным папашей.

Макаров между тем продолжал методично обкладывать позицию Вадика со всех сторон.

– Понимаю, что у Вас, Михаил Лаврентьевич, выпытывать о маневрировании в бою, стрельбе, противнике и тому подобном больше, чем Руднев написал сам, занятие глупое. Ваш медицинский отчет великолепен. Анатолий Павлович Филиппченко, ваш старший коллега и великий профессионал, это мое мнение полностью разделяет. Так что можете не сомневаться, кое какие решения я уже принял, вы свой долг исполнили сполна. Он хотел сам с Вами поговорить, но сейчас прикорнул маленько, опять всю ночь бумаги писал. Пусть поспит. Или у Вас что-то особое для него имеется?

– Никак нет, все в отчете, Степан Осипович.

– Тогда не буду будить...

В общем, в кухне на мостике вы не участвовали. Это понятно, но... Вот смотрю я на Вас, и нутром чую, не договариваете вы что-то. Ведь то, что происходило после боя, так или иначе мимо вас пройти не могло. КАК погибал "Варяг"? КОГДА и ПОЧЕМУ Руднев отдал приказ на эвакуацию раненых? Был ли крейсер на ходу в этот момент, имел ли крен, дифферент, заводили ли пластыря, были ли потушены пожары? Ну, хоть что-то из этого у Вас в памяти отложилось? Вспоминайте!

– Степан Осипович! Виноват, но не могу я ничего связного Вам доложить, потому как сам был здорово контужен в голову, и к тому моменту еще не отошел... Поэтому меня с ранеными и отправили, по-видимому... Толку на борту от меня никто уже не ждал. Крейсер имел крен на правый борт, градусов пять... Может чуть больше. Пожар в корме был не ликвидирован, дым из иллюминаторов шел, да и над палубой тянуло. Как раз он то и беспокоил офицеров и командира. Слышал, что говорили об остатке угля, что даже до Сайгона вполне хватит... Потом, со мной ведь не всех раненых погрузили, там еще оставались. А на воде меня мгновенно укачало, и я отключился... А когда очнулся, в сумерках уже, мне машинный квартирмейстер доложил, что там, куда "Варяг" ушел, был мощный взрыв и зарница яркая...

Вадика трясло от нервного напряжения. Как там у Штирлица... "Он никогда не был так близко к провалу!" Но к счастью Макаров истолковал возбужденное состояние и срывающийся голос Банщикова как искреннее горе по погибшему кораблю и боевым товарищам, и вызванный переживаниями первого в жизни боя нервный срыв. Взгляд адмирала вдруг потеплел, и он по отечески, взяв Вадика за руку, заговорил:

– Эх, каких людей, какой крейсер мы потеряли... Ну, успокойтесь, Михаил Лаврентьевич. Держитесь, мой дорогой. Это война. Штука она тяжелая. Без потерь не бывает... Сейчас вот валерианы вам накапаю... Жена снабдила. Как в воду глядела, бывает настойка сия весьма необходима... И часто, благодаря нашей российской традиции: бесподобного сочетания лености и тупости. Вот вчера, к слову, когда четыре часа паровоз меняли, употребил. Помогает.

В Питере дела закончите, возвращайтесь скорее. Надо японцев колотить... Если, конечно, Император Вас при дворе в адъютантах не оставит!
– Макаров вдруг задорно рассмеялся, - Ну, голубчик, доброго Вам пути. Не могу задерживать долее, мы сейчас трогаемся, каждый час дорог, всю дорогу ведь держим... И возьмите, пожалуйста, у штабных от меня письма и бумаги в МТК и ГМШ. Вы быстрой скоростью идете, будете в столице раньше любого курьера. А там писанины много, телеграммой не отстучишь. Вас это не обременит, надеюсь?

– Будет исполнено, ваше превосходительство!

– Вот и прекрасно, с Богом, в добрый час! И надеюсь до встречи...

Вывалившись от адмирала, Вадик забрал пакеты с корреспонденцией и откозыряв штабным, спрыгнул с подножки в тот самый момент, когда локомотив поезда командующего тихоокеанского флота, дав протяжный гудок и окутавшись облаком пара, прокрутил колеса. Состав лязгнул буферами и сначала медленно, затем все быстрее, вздымая вокруг мелкую снежную пыль, двинулся на восток. За ним потянулся очередной войсковой эшелон. Траннсиб тогда был однопутным: пока порция составов катилась в одну сторону, встречняки ждали на станциях и разъездах своей очереди. Пять пар двадцативагонных поездов в сутки по расчету. Четыре пары - по факту.

Вагоны, платформы с укрытыми брезентом грузами... Однако Вадим видел там и гражданских. Память подсказала, что это едут со своим добром мастеровые и кораблестроители с Питера во главе с полковником корпуса морских инженеров Николаем Николаевичем Кутейниковым. Едут через всю Россию чинить подорванных на рейде собственной базы "Ретвизана", "Цесаревича" и "Палладу".

"Да... Так вот мы готовы к войне..." - невесело подумалось Вадиму. И он вдруг с удивлением поймал себя на мысли, что вот только что, вот именно сейчас, он вдруг ощутил себя не гостем в этом мире и времени. Это была его страна. И его война... И его народ. Такой разный, такой непохожий на всех тех, кого он оставил в столетнем далеко. Но - его. И он сам был его частицей...

Где-то впереди, теряясь в оранжевом сиянии коснувшегося кромки леса заходящего солнца, поднялся семофор, и Вадима вывел из нахлынувших неожиданно размышлений свисток паровоза его литерного курьерского. "Слава Богу, Степан Осипович не узнал, что Алексеев выделил мне персональный вагон!" крутилась в голове назойливая мысль...

Несколько часов после столь содержательного общения с Макаровым, Вадик чувствовал себя как выжатый лимон. Сперва чуть было в трусости не обвинил! Хотя, если поставить себя на место Макарова, приходится признать, что повод для раздражения Степан Осипович имел. И не один. Кстати, первый свой орден он получил за поход "Великого князя Константина", в котором спас русскую полковую колонну Шелковникова от расстрела с моря турецким броненосцем, а не за перевозку раненых на катере... Потом припер так, что пришлось действительно трухнуть. И изовраться... Так противно! Но главным, однако, было то, что действительно необходимую информацию Макаров получил, а уж в том, что адмирал ее правильно использует, Вадик не сомневался. Так просто теперь убить себя не даст... В конце концов, хорошо то, что хорошо кончается. Что то еще ждет в Питере?