Чёрч. Книга 2

Тогда она уедет далеко-далеко. Обрежет волосы. Возьмет себе имя Бекки. Без разницы. Всё, что угодно. Всё. Ничто не может быть хуже такого существования.

Они остановились на красный свет, и она снова посмотрела в зеркало. Уже второй раз за утро она поймала на себе взгляд Джерри, и теперь он не отводил его до тех пор, пока не загорелся зеленый.

«Впрочем, когда дело качается Чёрча, все становится не тем, чем кажется».

ЧЁРЧ

Манипуляция — это язык.

Это подтекст, интонация и манера речи.

Это неуловимое движение глаз и легкий толчок локтем. Вздох здесь, взгляд там.

Иногда мне кажется, что я уже с этим родился, — не припомню, чтобы меня кто-нибудь этому учил.

Иногда я делаю это неосознанно.

Иногда — очень даже целенаправленно.

Может, это все манипуляции. А может, ничего такого и нет.

Может, они стали такой неотъемлемой частью меня, что мне уже сложно определить, когда я манипулирую людьми, а когда — нет.

Эмма знала. Она знала это с самого начала. Возможно, она не догадывалась об истинных масштабах всего этого, но подсознательно чувствовала, что происходит. И она не возражала. Она использовала меня, чтобы почувствовать себя любимой. Я использовал ее, чтобы ощутить контроль.

Сможет ли что-нибудь когда-нибудь стать таким же совершенным?

Думаю, нет.

Но держу пари, могло бы быть и лучше.

Там неуловимое движение глаз, тут — легкий толчок локтем, и мы могли бы стать гораздо лучше.

3

Солнечное, мать его, ранчо.

Какое ужасное название. Ни ранчо, ни солнцем тут и не пахло. Нет, это было большое готическое здание из песчаника, расположенное в живописном уголке штата. Оно выглядело довольно мило, если не обращать внимания на окружавший дом четырехметровый двойной забор и на установленные на окнах решетки.

Эмма это место терпеть не могла, но у него имелось одно преимущество — доктор Розенштейн. Его приемный кабинет располагался в Мемфисе, который находился за пределами штата, и ехать туда было слишком далеко. Однако по вторникам и пятницам он приезжал на «Ранчо», чтобы проведать некоторых пациентов. Когда она сначала попала в больницу, врачи попросили Розенштейна оценить ее состояние — по сути, именно он передал Марго опекунство. Хотя Эмма его не винила, Марго мастерски умела изображать из себя образцовую мать и добропорядочную гражданку.

Кроме того, именно он рекомендовал и способствовал переезду Эммы на «Солнечное ранчо». Он заверил ее, что это хорошее заведение с высокими показателями выздоровления, но на самом деле это ничего для нее не значило. Очевидно, что оно не было таким уж распрекрасным, раз ей так легко удавалось всех обманывать, и Эмма знала, что она такая не единственная.

Имелась и еще одна причина, по которой ей не нравилось «Солнечное ранчо».

— Эмма! Ты увидела за окном что-то интересное? Не хочешь рассказать об этом всей группе?

— Нет, — вздохнула она, не потрудившись отвести взгляд от вида за окном. — Просто наслаждаюсь хорошей погодой.

Групповая терапия. Если бы Эмма знала, что попытка покончить с собой в конце концов приведет ее к групповой терапии, она бы точно довела дело до конца. Она участвовала во всем, что ей навязывали в лечебнице, ходила на все назначенные сеансы к доктору Розенштейну, но на групповых занятиях поставила жирный крест.

Поставила жирный крест на Дрю “Каспере” Каспериане.

Он даже не являлся врачом, а всего лишь дипломированным психологом. Он был чем-то вроде домоправительницы «Солнечного ранчо». Каспер взял за правило обращаться по имени ко всем медсестрам, санитарам, уборщицам и пациентам. Он был для всех лучшим другом. Мистером Крутым, Мистером Клёвым, Мистером Мы-ведь-друзья-так-почему-бы-тебе-все-мне-не-рассказать?

Эмма могла поклясться, что с момента их первой встречи буквально кожей почувствовала его внутреннего извращенца. Она также не сомневалась в том, что не случайно восемьдесят процентов пациентов «Солнечного ранчо» составляли женщины — Каспер имел большое влияние в приемном отделении. Количество мест было ограничено, и кого попало туда не пускали. По-видимому, вагины нуждались в психологической помощи гораздо больше, чем пенисы.

После третьей недели проживания на «Солнечном ранчо» подозрения Эммы подтвердились. Войдя в свою комнату, она обнаружила, что ее новая соседка плачет, свернувшись калачиком у себя на кровати и накрывшись одеялом. Эмма не хотела причинить ей никакого вреда, она просто стянула с нее одеяло, чтобы посмотреть, что случилось. Но это только еще больше вывело девушку из себя, и вот тогда она заметила кровь.

Ее соседка по комнате была девственницей. Каспер обошелся с ней отнюдь не нежно. Эмма убеждала ее кому-нибудь об этом рассказать, кому угодно. Предлагала даже поговорить вместо нее. Но девушка отказалась. Она поступила на «Ранчо» из неблагополучной семьи и страдала расстройствами шизофренического спектра. Соседка Эммы знала, что ее изнасиловал психотерапевт, но также не хотела наживать себе неприятностей, а Каспер заверил ее в том, что, если она проболтается, они у нее появятся. Он сказал, что к тому же, она сама этого хотела, она к нему приставала, разве она не помнит? И, в конце концов, кто ей поверит?

Что за мерзкое существо.

Но Эмма находилась здесь не для того, чтобы спасать жизни, ее целью было выбраться, сойти за нормальную, и она знала, что свобода уже близка. Если ее соседка не хочет ничего предпринимать, то и она ничего не сможет с этим поделать. Были и другие девушки, много девушек с похожими историями, но все это держалось в большом секрете. Некоторые из них и правда подкатывали к Касперу — между пациентками и их психотерапевтами-мужчинами культ героя был весьма распространенным явлением. И некоторым из тех, кто не искал его внимания, в конце концов, оно начиналось нравиться или, по крайней мере, они себя в этом убеждали. Однако, большинству только увеличивали дозы их лекарств, и они старались держаться от него подальше.

Так что да, на его сеансах групповой терапии Эмма старалась играть пассивную роль.

— А как насчет тебя, Дженни? — спросил Каспер и, заглянув в свои записи, жестом указал на нового члена группы — сидящую рядом с ним бледную, испуганную девушку.

Понедельники были посвящены депрессии. Все сидящие в большом кругу, либо страдали какой-то формой депрессии, биполярного расстройства либо в какой-то момент пытались покончить с собой. Эмма скользнула взглядом по Дженни и тут же догадалась о самоубийстве. На обоих запястьях девушки виднелись одинаковые повязки.

«Как банально. Я хотя бы проявила изобретательность в том, где себя порезать».

Она подавила желание почесать шрам. Доктор Розенштейн сказал ей, что на самом деле зуд у нее в голове. Рана зажила отлично, даже быстрее, чем ожидали врачи. Розенштейн считал, что расчёсывание было чисто психосоматическим. Она создала себе момент времени и спроектировала его на свою ногу. Теперь, когда он забывался, ее сознание не хотело его отпускать.

— Ты должна об этом забыть, Эмма.