Черчилль

В тот момент Черчилль, как никогда, верил в свою звезду. Он не сомневался в том, что все счастливые и несчастливые случайности позади, что теперь-то уж судьба не даст его в обиду, ведь она уготовила ему самый высокий удел, который поставит его в один ряд с национальными героями, его кумирами. Ведь не зря теперь, говоря о Черчилле, цитируют слова Маколея о Питте I [246] : «Да, он стремился к власти, но у него были благородные мотивы. Он был патриотом в самом строгом смысле слова. (...)

246

Британский политический деятель (1708—1778), будучи премьер-министром и министром военного ведомства в начале Семилетней войны (1756—1763), привел страну к победе. — Прим. пер.

«Священное единение». В первом ряду — Эттли и Бевин, во втором — Чемберлен и Галифакс.

Эта карикатура Дэвида Лоу была напечатана в «Ивнинг Стандарт». 14 мая 1940.

Он любил Англию, как житель Афин любит свой город фиалковых венков, как римлянин любит свой Вечный город. На его глазах его родину оскорбили и унизили, его народ начинал терять мужество. Но он знал, какая сила дремлет в сердце империи, — нужен лишь энергичный человек, чтобы разбудить ее. И он чувствовал, что этим энергичным человеком был он сам. «Милорд, — говорил он герцогу Девонширскому, — я уверен в том, что смогу спасти эту страну, я и никто другой»» [247] .

247

Томас Б. Маколей, «William Pitt, Earl of Chatham» (1834 г.), Critical and Historical Essays, London, Dent, Everyman's Library, том первый, 1907 г., с. 396—397.

Глава шестая ЗВЕЗДНЫЙ ЧАС. 1940—1941

Англия осталась одна

Как только новый правительственный аппарат был налажен — военный совет, правительство, военный и гражданский секретариаты, связь с начальниками штабов, — руководство страны приняло первые решения, продиктованные нуждами военного времени. Положение было поистине тяжелым. Наступление вермахта сметало все преграды на своем пути, тогда Черчилль понял, что на карту поставлены, по его собственным словам, «дальнейшее существование Великобритании, ее миссия в мире и ее величие» [248] . 14 мая прорыв гитлеровских войск в Седане не на шутку встревожил британское руководство. Как оказалось, французская армия была неспособна противостоять стремительному натиску фашистских танков. 15 мая в половине восьмого утра Черчилля разбудил телефонный звонок обезумевшего Поля Рейно: «Нас разбили, мы проиграли сражение. (...) Фронт прорван». Председатель французского Государственного совета даже заикнулся о том, чтобы вовсе отказаться от борьбы [249] .

248

Эта запись была составлена как черновой материал для «Второй мировой войны», однако в книгу не вошла: см. Мартин Гилберт, шестой том «официальной биографии», 1940—1941, с. 322.

249

У. Черчилль, The Second World War, том второй, с. 38—39; перевод на фр., том второй, книга первая, с. 45.

Получив это тревожное известие, Черчилль решил съездить в Париж, чтобы подробно все выяснить и правильно оценить создавшееся положение. Он прибыл на набережную Орсэ 16 мая во второй половине дня в сопровождении небольшой делегации. На импровизированное заседание Верховного совета объединенного командования пришли убитые горем руководители Французского государства — Рейно, Даладье, Гамлен. Они говорили Черчиллю о том, что дорога на Париж открыта; тяжелую атмосферу заседания усугубляло зрелище горящих на лужайке архивов. А ведь еще утром Черчилль оптимистично заявлял: «Это просто смешно, Францию нельзя завоевать ста двадцатью танками». Теперь он с горечью осознавал масштабы разразившейся катастрофы. «Уинстон прибыл в пять часов вечера, — рассказывал советник посланник британского посольства в Париже, — вне себя от ярости, называл французов трусами (lily-livered), говорил, что они должны сражаться. Однако после разговора с Рейно он понял, что все гораздо серьезнее». Мало того, во время перерыва в заседании дипломат Ролан де Маржери отвел Черчилля к окну и без обиняков сообщил ему о масштабах катастрофы в Седане. Маржери поведал ошеломленному британцу о своем разговоре с Рейно, состоявшемся накануне. Они опасались, как бы на следующий день не пришлось отражать атаки гитлеровских войск на берегах Луары или Гаронны, а то и вовсе эвакуироваться в Северную Африку [250] .

250

Джон Харви, The Diplomatic Diaries of Oliver Harvey 1937—1940, London, Collins, 1970 г., с. 358—359; свидетельство автору предоставлено Роланом де Маржери (Р. де Маржери, глава кабинета в правительстве Рейно, в свое время был послом Франции в Лондоне и хорошо знал Черчилля).

С этого момента Черчилль должен был учитывать возможность выхода Франции из союза. Иными словами, возможность того, что Англия останется один на один с вермахтом. Впрочем, в тот же вечер дома у Рейно, где собрались убитые горем французские официальные лица, Черчилль произнес длинную напористую речь наполовину по-английски, наполовину по-французски. Он проклинал нацистский режим и попутно излагал свою глобальную стратегию, охватывавшую весь мир. Черчилль, ссылаясь на морское превосходство Британии, развитость англо-американской промышленности и предполагаемое вступление в войну Соединенных Штатов, утверждал, что соотношение сил обязательно изменится и Германия будет разбита: «И тогда мы будем разрушать их города, минировать их реки, предавать огню их поля и леса, пока не падет гитлеровский режим и пока мы не освободим мир от этой чумы».

Сила убеждения и непоколебимая решимость премьер-министра произвели впечатление даже на Поля Бодуэна, несмотря на его англофобию и неверие в силы союзников: «До часу ночи Черчилль рисовал нам картины апокалипсиса войны. Он уже видел Англию стертой с лица земли фугасными бомбами, Францию — лежащей в остывших руинах, а себя — в Канаде, руководящим битвой военной авиации Нового Света и Старой Европы, покоренной Германией. (...) Черчилль признавал лишь войну до победного конца». А три дня спустя Колвилл записал в своем дневнике: «Черчилль неукротим, если бы нацисты завоевали Францию или Англию, мне кажется, он сам отправился бы в крестовый поход против Гитлера с отрядом добровольцев» [251] .

251

Ролан де Маржери, неопубликованные отрывки из дневника; Поль Рейно, Memoires, том второй, Enversetcontretous, Paris, Flammarion, 1963 г., с. 355; Поль Бодуэн, Neufmoisaugouvernement, Paris, La Table ronde, 1948 г., с. 58; Джон Колвилл, TheFringesofPower, London, Hodder and Stoughton, 1985 г., том первый, с. 157.

После поездки в Париж Черчилль решил, что французы вот-вот сдадутся, как сдались поляки. Он потерял веру в объединенное командование.

Поэтому как ни тяжело ему было принять такое решение, но на настоятельные просьбы французского командования срочно прислать подкрепление он ответил отказом. Тем более что и командир истребительной авиации маршал Даудинг решительно этому воспротивился, заявив, что нужно беречь силы для защиты Британии. Одновременно, вернувшись в Лондон 17 мая, Черчилль создал специальный комитет. Ему было поручено разработать тактику Англии на случай, если Франция капитулирует и Англия останется одна [252] .

252

В официальных сообщениях это стыдливо называли «некоторой вероятностью»: см. Филип М. X. Белл, A Certain Eventuality: Britain and the Fall of France, Farnborough, Saxon House, 1974 г., с. 33. О духовном состоянии Черчилля в эти дни см. The Diaries of Sir Alexander Cadogan, 1938—1945 Дэвида Дилкса, London, Collins, 1970 г., с. 285.

На протяжении всей Второй мировой войны Черчилль работал в тесном сотрудничестве с сэром Александером Кэдоганом (1884—1968), бывшим в то время генеральным секретарем министерства иностранных дел. Кэдоган также принадлежал к знатному английскому роду, его предок, первый граф Кэдоган, был талантливым полководцем и правой рукой Мальборо во всех его военных кампаниях. Он внес немалый вклад в победы знаменитого герцога.

Вскоре стало ясно, что целью вермахта был вовсе не Париж, а устье Соммы и берег Ла-Манша. Немцы намеревались окружить передовые части французов и британский экспедиционный корпус, направленные в Бельгию, и взять их в плотное кольцо. 19 мая командир британского корпуса генерал Горт решил отступить к побережью и убраться восвояси. Вскоре разногласия между французами и англичанами обострились как по поводу ведения боевых действий и, в частности, возможного мира с Муссолини, так и по поводу эвакуации из Дюнкерка, начавшейся 27 мая. Так, на заседании Верховного совета объединенного командования, проходившем в Париже 31 мая, Черчилль и Эттли вновь в один голос заявили о непоколебимой решимости англичан продолжать борьбу, чего бы это ни стоило. При этом британский премьер-министр, зная, что на тот момент было эвакуировано сто пятьдесят тысяч английских солдат и лишь пятнадцать тысяч французских, и прекрасно понимая, что это не могло не произвести плохого впечатления на французское руководство, высказался за эвакуацию на равных условиях — «рука об руку» — британских и французских солдат.

В конце концов, когда 4 июня операция «Динамо» была завершена, оказалось, что всего эвакуировано триста тридцать тысяч человек — двести тысяч англичан и сто тридцать тысяч французов. Тогда Черчилль поспешил заявить в своей едва ли не самой знаменитой речи, что политика у него одна: война — война до конца, до победного конца. Он признал, что «эвакуациями войну не выиграть», и тут же воскликнул: «Даже если понадобятся годы, даже если мы останемся одни (...), мы не уступим, мы не сдадимся. Мы пойдем до конца, мы будем сражаться во Франции, на море и океанах, мы будем биться в воздухе с удвоенными силами и верой, мы защитим наш остров любой ценой, мы будем сражаться на пляжах, мы будем сражаться в местах высадки, мы будем сражаться в полях, на улицах, мы будем сражаться на холмах, мы никогда не сдадимся. И даже если, хотя я ни секунды в это не верю, наш остров или значительная его часть будет покорена и задушена голодом, наша великая Империя не погибнет в своем флоте и все равно будет сражаться даже по ту сторону океана, пока Новый Мир, сильный и могучий, с божьей помощью не придет на помощь Старому и не освободит его» [253] .

253

Выступление У. Черчилля в палате общин 4 июня 1940 г.: см. У. Черчилль, WarSpeeches, том первый; перевод на фр., L'Entreeenlutte, с. 260—265.

Страну потрясли эти слова, речь Черчилля стала настоящей сенсацией. Одна провинциальная англичанка, принадлежавшая к среднему классу, после того как во второй раз услышала обращение премьер-министра по радио, написала своим американским друзьям: «Вот уж действительно, г-н Черчилль настоящий бульдог. Он просто воплощение национального бойцовского духа, типичный англичанин в бою — никогда не уступает и готов с радостью распилить салонный рояль на дрова, лишь бы огонь в очаге не погас. (...) В конце концов, он приползет к нам на четвереньках, неузнаваемый, весь в крови, но счастливый и с сердцем врага в зубах. (...) Вручив ему свои удила и поводья, британский конь тем самым выбрал себе самого жестокого хозяина, которого только можно вообразить» [254] .

254

Марджери Эллингем (автор детективов), TheOakenHeart, с. 169. Цитата приведена Брайаном Гарднером в книге Churchill in his Time 1939—1945, London, Methuen, 1968 г., с. 57.

В данный момент Черчилля больше всего заботило положение на фронте, от которого напрямую зависела судьба Британии. Агония французской армии продолжалась, однако ее конец был близок. После того как линия фронта на Сомме и Эне была прорвана, правительство оставило Париж, и Черчиллю пришлось дважды ездить на Луару, чтобы отговорить совершенно деморализованное французское руководство от перемирия, с которым оно уже наполовину смирилось. В первый раз встреча союзников состоялась в Бриаре 11—12 июня. Черчилль и Петен крепко повздорили, сравнивая 1918 год с 1940-м, тогда как в кулуарах Вейган выразил свои сомнения в осуществимости военных планов британского премьер-министра. «Это невероятно», — сказал он. Во второй раз французы приняли Черчилля в Туре 13 июня. Он по-прежнему твердо стоял на своем и, несмотря на уговоры, не освободил Францию от данного ею обещания не подписывать сепаратный мир.