Чердак дядюшки Франсуа

— Не смущай ребёнка! — строго отозвался Клеран, оторвавшись от листа бумаги и не выпуская из руки линейку. — Национальную гвардию создали в тысяча семьсот восемьдесят девятом году, — повернулся он к Катрин. — А знаешь, что это был за год?

— Ну ещё бы! Когда взяли Бастилию! — твёрдо ответила девочка.

— Правильно! Ну так знай, с тех пор Национальная гвардия вела себя доблестно и храбро и участвовала в подавлении вандейских мятежей. [5] А меж тем кое-кому это именно не понравилось, и те, кому она досадила, хотели во что бы то ни стало лишить её той славы, какую она заслужила, стереть её подвиги из памяти французов… И вот три года тому назад… Так, Франсуа?

5

Ванде?я — один из департаментов Франции. Здесь имеются в виду реакционные мятежи в Вандее в 1793-1795 годах.

— Это было в тысяча восемьсот двадцать седьмом году, без малого три года назад…

— Я так и говорю. В то время любимцем короля был Виллель. [6] Он поставил его над всеми министрами. А мысли у этого Виллеля были самые чёрные, он всё хотел вернуть вспять… Хотел, чтобы король имел всё, а народ ничего… Тебе понятно?

Катрин безмолвно кивнула головой.

— И тут случилось такое дело. В большом почёте у короля были военные смотры и парады, и он вздумал устроить смотр войскам Национальной гвардии. Национальные гвардейцы встретили короля, как обычно, приветственными криками, и вдруг…

6

Вилле?ль, Жозеф (1773-1854) — в те годы глава кабинета ми нистров.

— Что вдруг? — Катрин так хотелось поскорее услышать продолжение рассказа, что она не утерпела и перебила Клерана.

— Вдруг кто-то крикнул: «Долой министров! Долой Виллеля!» За ним другой, третий… А ещё через несколько минут вся площадь гудела: «Долой министров! Долой Виллеля!» Один гвардеец даже схватил под уздцы лошадь короля и в самое лицо ему крикнул: «Долой Виллеля!»

— А король?!

— А король разгневался. «Я ждал, что услышу здесь слова преданности и любви к своему королю, — заявил он, — а вместо этого неблагодарные смеют давать мне советы»… Карл повернул коня, и смотр на этом окончился.

— Ну, а дальше, дальше…

— Дальше — смотр-то кончился, но дело с Национальной гвардией только началось. Карл поступил так необдуманно, как может поступить лишь властелин, который верит, что его власть неограниченна, и не замечает, что земля под ним дрожит…

— Вот именно дрожит, — перебил Франсуа. — И Карл решил, что проще всего распустить Национальную гвардию. Ту самую гвардию, которую, как ты сейчас слышала, славили в своих песнях поэты, ту, которая была опорой третьего сословия…

— Карл и захотел лишить буржуазию её военной силы и сосредоточил эту силу в руках дворянства и духовенства. Вот что решил Карл.

Катрин задумалась, руки её машинально теребили края фартука.

Увидев, какое сильное впечатление произвёл на его дочь рассказ Клерана, Франсуа притянул к себе девочку и сказал:

— Я тебя сейчас рассмешу, доченька. Ещё не успели газеты напечатать про роспуск национальных гвардейцев, а все про это уже знали. И знаешь откуда: в магазинах старого платья выставили поношенные мундиры национальных гвардейцев. А над ними повесили надпись: «Мундиры продаются за ненадобностью, а ружья подлежат сохранению!» Понимай как знаешь эти слова. А ты-то их поняла, Стрекоза?

Когда Франсуа бывал особенно доволен дочерью, он называл её — Стрекоза. Это прозвище оправдывало лишь то, что Катрин ни минуты не сидела на месте… Но сейчас, слушая рассказ Клерана и Франсуа, она ни разу не шевельнулась.

— Она не была бы дочерью Франсуа Гийу, если бы эти слова до неё не дошли, — многозначительно произнёс Клеран.

— Я всё поняла, — сказала с достоинством Катрин. — И запомнила!

Глава третья Мишель и Катрин

Декабрьское солнце ярко светило, заливая своими лучами чердак и дядюшку Франсуа, склонившегося над верстаком. Работая, он насвистывал какую-то песенку.

Катрин выглянула из кухни и, убедившись, что отец один, вошла в комнату. Кокетливый фартук девочки сверкал белизной. Голову украшал кружевной чепчик.

— Чего это ты вырядилась? — спросил отец.

— Мишель не приходил?

— А разве Мишель собирался зайти? — небрежно бросил отец, не поднимая головы от работы.

— Да, по одному делу, — с важностью ответила Катрин и снова скрылась в кухне.

Мишель Менье, рослый четырнадцатилетний мальчик, не заставил себя долго ждать. Возвращаясь из лицея, он по дороге домой забежал на чердак дядюшки Франсуа.

Вежливо поздоровавшись с Франсуа, он стал переминаться с ноги на ногу, но ничего не говорил.

— Тебе, наверное, нужна Катрин? — добродушно улыбаясь, спросил дядюшка Франсуа.

— Да, у меня к ней дело, — нерешительно объяснил мальчик.

— «Дело, дело»! Всё-то у вас дела! Ну, так пройди к ней в комнату.

«Хороший наследник у Жака! Красивый, стройный, мужественный! А какой умница! Всё понимает. Кажется, в нём сочеталось всё лучшее, что есть в Бабетте и Жаке», — подумал Франсуа, провожая Мишеля взглядом, полным нежности.

Каждый раз, когда Франсуа глядел на Мишеля и Катрин, он не без тайной радости и надежды думал: «Эти дети как будто созданы друг для друга! Уже и сейчас видно, что они составят такую же чудесную пару, как Жак и Бабетта, а когда-то я и Леони». И, как бы отвечая Жаку, с которым вёл мысленно бесконечный спор, возражал: «Знаю, знаю, вы с Бабеттой думаете не о том, о чём я. Вы хотите поженить Ксавье и Люсиль. Ну, что же, я не против. Совсем даже не против. Но надо подождать. Пусть сначала Ксавье кончит учиться. Я слишком горд, чтобы допустить его брак, пока он не встал на ноги. И без него у Жака семья большая. А впрочем, пока мы за них решаем их судьбу, они, кажется, сами ещё не знают, чего хотят. То они как будто вот-вот придут просить нашего благословения, то так себя ведут, что поневоле закрадывается сомнение: а вдруг они вовсе и не любят друг друга? У Люсиль ещё, пожалуй, более открытый характер, а Ксавье и вовсе не поймёшь. Вот Катрин — другое дело. Дома ей недостаёт женской ласки. Ей нужна мать, сестра. Что может быть для неё лучше, чем дом Бабетты и Люсиль. Но беда в том, что Бабетту и Жака беспокоит сейчас одна Люсиль. Ну, а если помечтать, — что может быть лучше, если и Ксавье и Катрин найдут счастье в семье Жака!»

Франсуа горячо любил сына, встречая с его стороны самую нежную ответную любовь. Но с Клераном, который был для Ксавье с самого его детства вторым отцом, юноша, пожалуй, дружил больше. Политические интересы Клерана, борца по самой своей натуре, находили больший отклик в душе Ксавье, чем расплывчатые взгляды мягкого и уступчивого отца.

Порой дружба Ксавье и Клерана немного уязвляла Франсуа. С годами она становилась всё крепче, и Франсуа с болью в душе видел, как в политических спорах, которые велись на чердаке, Клеран и Ксавье оказывались единомышленниками.

Пока Франсуа предавался размышлениям, в комнатке Катрин шёл такой разговор:

— Здравствуй, Катрин!

— Здравствуй, Мишель!

— Ну, как она?

— Посмотри, мне кажется, ей лучше…

— Лучше?

— Взгляни на неё… Но прежде скажи… ты ничего не замечаешь?

— Замечаю? Что?.. Где? Что случилось?

Мишель с недоумением оглядел стены, пол, даже, задрав вверх голову, скользнул взглядом по потолку.

Немного разочарованная, Катрин всё же не могла удержаться от весёлого смеха.