Череп епископа
Шрифт:
Если за это время тревожных вестей не придет — стало быть, обошлось, беспокоиться не о чем, и ополчение можно распускать.
Зализа с надеждой перекрестился. Он не знал, что в эти самые минуты кнехты Ливонского Ордена сушат свои штаны на печах тех самых изб в Лядах, где он собирался остановиться лагерем.
Утром третьего дня отогревшиеся, отдохнувшие и заметно повеселевшие кнехты спустились от изб к реке и бодро зашагали по льду вверх по течению. Всего пары дней покойной, сытой и теплой жизни им хватило, чтобы позабыть недавний позор, холод и горечь поражения.
Жечь избы сын великого магистра не стал — они еще могли пригодиться либо в случае отступления, либо для идущих следом
К вечеру боярский разъезд пересек Лугу, углубился в лес на противоположном берегу и остановился у двух пристроившихся рядом с общим овином изб. В урочище Лучищи бояринского сына Ерошу знали. И хотя на этот раз он приехал не с бояриным Николаевым, ушедшим в засеку, его все равно напоили, накормили и уложили с сыновьями спать на широких полатях. Покормили их и утром, пока смерды седлали отдохнувших коней, а потому с первыми лучами солнца разъезд выехал на звонкий лужский лед и широким наметом помчался посередь реки.
Огородившиеся высокими земляными стенами Раглицы они миновали уже через час, и теперь под копыта ложилась не нетронутая целина, а многократно истоптанный и наезженный снег. Торговый люд уже успел проторить новый путь. Один раз им встретился даже обоз из десятка саней. При виде четырех закованных в железо всадников, мчащихся с высоко поднятыми рогатинами, торговцы начали торопливо составлять сани в круг — но служилые люди пронеслись мимо, не тратя время на остановки и объяснения.
Временами они переходили на шаг, давая роздых коням, а когда те начинали дышать ровно, перекидывали седла на заводных, и разгонялись снова. Вскоре после полудня, во время точно такой же остановки, они не стали снимать седла, а отпустили подпруги и повесили на морды полотняные торбы. Люди в это время развели огонь, порезали крупными ломтями хлеб, положили поверх его вареную убоину, запили согретым на груди хмельным медом. Полчаса — и разъезд помчался дальше, кроша кованными копытами лед и заставляя виться за спиной вихри снега.
Ближе к сумеркам боярин, уводя за собой сыновей, свернул с Луги на узкую неприметную речушку, проехал по ней немногим дольше версты, после чего Ероша повернул в сторону берега, выбрался на широкое заснеженное поле, раскинувшееся от самой реки и до высоких земляных стен, над которыми поднималась в небо луковка с позолоченным крестом.
И здесь боярина в богатом доме рядом с храмом не оказалось — но и здесь воинов все равно встретили, вдосталь накормили и отвели широкую светелку для ночлега.
— Ну что, новику — поприветствовал утром младшего сына Ероша. — Пора тебе первое в жизни воинское поручение исполнять. Мчись сейчас назад, к Замежью. Как встретишь в пути ополчение, передай Семену Прокофьевичу, что в Бору на Луге все спокойно, и никаких ливонцев нет.
— Да, отец, — с готовностью вскочил мальчонка. — Все исполню в точности!
Уменьшившийся на двух коней и одного воина разъезд поутру выехал не в восточные, а в западные ворота Бора, легко преодолел полторы версты по ведущей к озеру утоптанной дороге и перешел на рысь, пересекая широкий водоем. Прямо напротив селения начиналась река Быстрица, соединяющая Черемецкое озеро с озером Врево. По льду скакать казалось очень просто — слои снега еще не доходил и до колена, и лошади раскидывали его просто и легко.
Выбравшись на соседнее озеро, разъезд повернул направо, так же легко и просто преодолел еще две версты, после чего врезался в высокие заросли камыша и перешел на неспешный шаг.
— Это надолго, — предупредил детей боярин, раздвигая камыши широкой грудью коня. — Здесь обычно ни зимой, ни летом хода нет. Летом топи открываются чуть не до самой Пагубы, зимой снег по грудь наметает.
Только сейчас пройти и можно.Так они пробивались чуть не весь остаток дня. Временами камыш расступался, но в ровных овальных проплешинах угадывалась не земля, а окна озер и бездонных омутов. Камышовые заросли оборвались только к сумеркам, когда бояре выбрались на берег реки Ширенки, вдоль которой вековые сосны встречались уже куда чаще, чем коричневые метелочки камыша.
Покормив коней, воины срубили две сухие ели, развели два костра и легли спать между ними, согреваемые теплом сразу с двух сторон. Время от времени, когда пламя начинало затухать, кто-нибудь из служилых людей поднимался и проталкивал толстые бревна дальше в огонь, заставляя костры разгораться снова.
В это самое время ливонская армия тоже располагалась на ночлег. Кнехты, пытаясь согреться, старались развести костры как можно выше и жарче, и возле каждого из них сажали дежурного, постоянно подбрасывающего дрова. Утром все те же дежурные поставили на огонь котлы, в которые сперва накидали снега, потом пшеничной крупы, а уже потом — настрогали нежные свиные окорока. Запах по округе растекся такой вкусный — что аж волки в лесах завыли.
На подъем и завтрак армия потратила немногим более получаса, после чего снова втянулась в движение, повернув с широкой Плесы на вдвое более узкую Пагубу.
— Сколько нам еще на снегу ночевать, господин епископ? — поинтересовался барон фон Кетсенворд, которому взамен погибшего у Чернево боевого коня пришлось довольствоваться трофейной лошадью, хотя и достаточно крепкой. — Вы ведь у нас вместо проводника.
— До Луги осталось пройти еще около пятидесяти миль, — откликнулся священник. — Вдоль нее у русских стоит много поселений, и далеко не все обнесены стенами.
— Да-а, пятьдесят миль, — вздохнул крестоносец. — Значит, еще не меньше двух ночей в снег заворачиваться придется. Надеюсь, хоть после этого Господь смилуется над нами и пошлет…
Впереди, на расстоянии нескольких полетов стрелы, вывернул из-за излучины отряд из трех всадников с заводными конями, и остановился, явно изумившись зрелищу наступающей армии. Спустя несколько мгновений удивление улетучилось, и они начали лихорадочно разворачивать жеребцов.
— Останови их! — во весь голос закричал дерптский епископ.
— Как? — развел руками барон.
Но демон Тьмы прекрасно понимал, к кому обращается священник — и в тот же миг боярин подумал, что убегать от врага: это стыд и позор! С врагом нужно сражаться. Боярский сын Ероша развернул коня, и помчался прямо на медленно наступающие по русской реке ордынские сотни. Рогатина в его руке медленно опустилась, выбирая цель.
— Он мой! — радостно завопил фон Регенбох, вонзая длинные острые шпоры в бока более ненужной кобылки. Впереди маячил отличный боевой конь — оставалось лишь выбить из седла владельца. Крестоносец опустил свой лэнс и нацелил его язычнику точно в подбородок.
Всадники сближались, дробя копытами растекающийся по поверхности реки снежок. Какое зрелище! Такого не сможет заменить никакая вечность…
— Давай, давай, — боярин уже и сам верил, что это именно он решил немного встряхнуть ордынцев, прежде чем вернуться к государеву человеку с важной вестью. Один хороший удар рогатины в щель остроклювого шлема — и можно уходить. — Давай!
Но когда двух воинов разделяли уже считанные шаги, обычная рыбацкая лошадка, привыкшая таскать только тяжелые телеги и мокрые сети, внезапно испугалась предстоящего столкновения и, не слушаясь поводов, попыталась повернуть. Кони столкнулись, одновременно рухнув на снег, а с них кубарем полетели на землю и оба рыцаря, рухнув на спины всего в паре шагов друг от друга.