Череп Шерлока Холмса

Священник начал отвечать, но мы с Холмсом уже закрывали величественную дубовую дверь «Альбиона».

На вечер у меня было запланировано несколько визитов. Холмс же посетил Королевскую Академию Наук, лабораторию электричества. Вернулся мрачный, как — извините за навязчивую ассоциацию — грозовая туча.

— Ну что, Холмс?

— Что-что. Ничего. Они говорят, наука еще не дошла до искусственной молнии. А с другой стороны, если бы и дошла, это направление все равно было бы засекречено. Майкрофт ничего не знает. Мне приходится опираться на пустоту, Ватсон! Громобойный аппарат есть. Мы видели итоги его работы. Но кто им владеет? Зачем он убивает этих подлецов? Мой человек проверил счета — один профессор-электронщик потерял двести фунтов на махинациях «КПДВ». Но чтобы из-за двухсот фунтов…

— Мы в тупике?

— Почти. На выходе из лаборатории меня поймал Биррел, кое-что рассказал. Найджет, начальник личной охраны Кларенса, первого убитого…

— Да-да.

— Найджет, выпив, сообщил Биррелу о некоей записке, которую его хозяин оставил на столе перед последним своим выходом из дому. Какая-то невнятица: «Он призывает меня», а потом вдруг отчетливо и ясно — новое завещание. Кларенс отписал все сиротам и вдовам.

— Через какой-то конкретный фонд?

— В том-то и загвоздка, что нет. В таких случаях делопроизводителя назначает суд, и кто-то, конечно, нагреет руки, но кто именно — заранее определить нельзя. Так что — ни мотива, ни подозреваемого.

— И где теперь записка?

— Найджет уничтожил ее. По первому завещанию ему выходила небольшая рента.

— Еще одна погибшая душа, Холмс.

— Что? Ах, да. Наверное, Ватсон. Вы знаете, я не люблю выходить за пределы своей компетенции. Я пробую определить значение этого самого он. К кому Готлиб Кларенс потащился бы на ночь глядя в лес, да к тому же без охраны? Министр? Лорд парламента? Или подымай выше…

— Я думаю, много выше.

— Да ну вас, Ватсон. В ваши годы ловиться на антураж. Если уж вы так набожны, так признайте: если даже в нужнике мистера Честера хватит удар, то и это Божий произвол. Молния — это как раз театральщина для маловерных. Не так?

— Вроде бы так. Вроде бы, Холмс.

Холмс вытащил из футляра скрипку и довольно сносно исполнил этюд Паганини.

— Что-то складывается, Ватсон, — прошептал он, — что-то складывается.

Я ушел в спальню. За окном в чистом темно-синем небе сияла луна. На ее фоне дважды взмахнула крыльями черная птица — и я провалился в сон. И вдруг вывалился обратно.

Ночь стояла тихая и нежная, дверь же моя тряслась.

— Не спится, Холмс? — спросил я, подойдя к двери и натягивая брюки. — Нужен доктор?

— Доктор, — угрюмо отвечал мой друг, — уже не нужен.

— Кто из двух?

— Начинайте с левой ноги, Ватсон. А насчет покойника — загляните в карман пижамы.

Я засунул туда руку, нащупал клочок бумаги и при свете луны прочитал: «ДЖОЙС».

— Ну, Холмс, это все-таки дешевый эффект. Убили бы Вордуорта, вы бы таким образом «угадали», кто остался в живых.

— Переверните листок.

Я перевернул и на обороте прочитал в свете все той же луны:

НЕ ВАЛЯЙТЕ ДУРАКА, ВАТСОН. УБИТ ДЖОЙС. ЯКОБЫ МОЛНИЕЙ.

Я задумался.

— Как брюки?

— Я уже завязываю галстук, Холмс.

— Этим вашим дурацким альпийским узлом… Ладно, ладно, дружище. Открывайте — и поедем.

В особняке Джойса во всех окнах горело электричество. Внутри я увидел знакомые лица: Биррел, белый как смерть или вчерашний Вордуорт; хмурый и заспанный Лестрейд; жизнерадостный профессор-электронщик.

— Где труп? — мрачно спросил Холмс.

Нас провели к телу. На левой стороне груди обгорел пижамный халат; ужасный ожог обезобразил кожу банкира. Неправдоподобно белело ребро.

— Что скажете, Ватсон? — сквозь зубы спросил Холмс.

— Сильнейший ожог.

— Это я и сам вижу. Чем?

— Медленно — чем угодно. Но если мгновенно…

— Ну!

— Шаровая молния, — сказал я, вздохнув. Подошедший профессор радостно хохотнул.

Холмс прошел в угол комнаты и взял бильярдный кий.

— Биррел! Этот кий был очень дорог покойнику?

— Покойник, — ответил подошедший начальник охраны, — никаких предметов не ценил выше их нарицательной стоимости.

Холмс кивнул, сломал кий в двух местах и вышел в другую комнату. Кто-то аккуратно взял меня под локоть. Я оглянулся — Лестрейд.

— Знаете, Ватсон, я только сейчас начал понимать, зачем служу в Скотланд-Ярде.

— Что вы имеете в виду, инспектор?

— Видите ли, мой друг, я немного туповат, и редко какое дело мне удается раскрыть. Но есть такие дела, которые надо закрывать, а не раскрывать. Для этого я здесь и нахожусь.

Он пожал мне локоть, подмигнул и вышел. Тут же вернулся Холмс.

— Есть ли в доме телефонный аппарат Белла?

— Есть. Даже два.

— Хватит одного. Свяжитесь с вашим коллегой Маггатом.

Через долгие гудки соединение произошло, Биррел открыл было рот, потом осекся, слегка послушал и поднял на нас изумленное лицо.

— Они все уехали в дом на побережье.

— Все? Кто же тогда с вами говорил?

— Луиза, глухая горничная. Она не слушает, а просто наговаривает в трубку одно и то же.

— Адрес дома на побережье у вас есть?

Мы мчались сквозь темноту в сторону моря. Лихой кэбмен подрядился довезти нас за две цены. Холмс согласился с таким выражением лица, будто намеревался оглушить беднягу по приезде. Что ж, алчность наказуема, как и всякий порок.

— Мы едем защитить мистера Вордуорта?

— Мы едем арестовать его, Ватсон. Этот бледный паук имел мотив — завладеть фирмой. Имел деньги, чтобы нанять ученых. Наконец, имел выходы на личную охрану своих компаньонов — через того же Маггата.

— Маловато для ареста.

— Он превосходно обставил три убийства под Господень гнев. И вспомните, Ватсон, когда этот длиннорясый обратился к ним за пожертвованиями, Джойс прояснил картину, доказав всем и себе, что ему незачем платить папе римскому — и не заплатил. А Вордуорт тихо раскошелился. Но почему?! Вы ведь, наверное, заметили, что покорность и слабоволие не входят в сонм его пороков.

— Почему же?

— Потому что Джойс все принял всерьез, за чистую монету, действительно сражаясь за свою ничтожную жизнь. А Вордуорт принял участие в фарсе. Обеспечил себе косвенное алиби: зачем бы он, мол, стал платить, если бы не боялся? И объяснение для обывателей: почему остался жив? — потому что откупился у Бога. Белыми нитками шито, Ватсон!