Черепашки ниндзя и Космический Агрессор

Пожалуй, ещё несколько месяцев назад, да что там – совсем недавно – принц боготворил отца и принимал всё, что творит Наринаго, как необходимость.

Князь Наринаго, сухощавый старец, в свои годы мог поспорить и выстоять в бою против мужа в расцвете лет. Кин-Чина восхищала мудрость отца и его выносливость.

Правда, порой Кин-Чин не одобрял суровость князя к слугам и воинам. Но отец объяснил, что лучше наказать за мелкую провинность, чем дожидаться настоящей вины. И принц, в который раз подивился: отец думает о будущем каждого человека в княжестве!

– Помни, сын, – говаривал князь Наринаго, – тебе в этом мире дана большая сила и власть. Не урони честь предков – пусть твоё имя само по себе служит предостережением для непокорных!

И Кин-Чин старался во всём подражать отцу. Так длилось до последнего праздника Трёх Лун. Праздник отмечали ежегодно, пышно и весело. Кин-Чин вместе со всеми жителями города прошествовал по главной улице под пение и музыку. Девушки осыпали проходящих парней пригоршнями лепестков и сладких конфетных шариков. Людская река бурлила. Тут и там раздавались восторженные крики. Весь день в городе звучала музыка. Бродячие артисты забавляли народ незатейливыми представлениями. Даже Кин-Чин сбегал посмотреть на чёрного ребёнка, кобру, танцующую в ивовой корзине, и грызущую жёлтые прутья пуму.

К вечеру городская площадь заполнилась – закончились приготовления к главному событию праздника.

Обычай выбирать князя Трёх Лун сложился в очень давние времена. И преступник, приговорённый к смерти, правил с заката до рассвета: в эту ночь дозволено все.

К площади начал стекаться народ ещё днём. Теперь было не протолкнуться. Стража едва сдерживала напор толпы. Кого-то сдавили слишком сильно: раздался крик, и упавшего затоптали.

Стемнело. На площади зажгли факелы. По лицам заметались тени. В этот раз преступников было трое. Их вывели на помост. Поставили лицом к толпе. Теперь народу решать, кому они отдадут город и себя на ночь.

Кин-Чину приглянулся младший, но его-то точно не выберут. Народ не доверит развлечения подростку со слабыми кистями. Немного радости, если князь Трёх Лун просто заставит полюбоваться на небесные светила да призовёт лечь спать. Придётся подчиниться.

А может, бывало и так, отдать город горожанам на разграбление. И тогда дом соседа – твой дом. И воины князя Наринаго сами будут тащить чужое добро.

Выбирать, это ясно, будут из двоих других. Князь Наринаго хмуро поглядывал на претендентов: худого, длинного, как жердь, мужчину лет тридцати и коренастого крепыша Ямато. Его нельзя было выбирать! У князя не было достоверных сведений, но слухи просачивались: мол, Ямато – сын того самого… Думать о прошлом не хотелось. Наринаго злил и дурацкий обычай, и подобранные претенденты на титул.

Однако дразнить народ не было нужды. В городе и так бродило недовольство из-за непомерных поборов князя. Отменить финал праздника – кончится бунтом.

«Ничего, – утешал себя князь, – что может случиться за одну ночь?»

А народ уже тянулся к преступникам на помосте. Выспрашивали, что наобещает новый правитель, приглядывались, сравнивали.

Ответы были на грани пристойности – крепыш отвечал с грубоватым смаком. Его товарищи по несчастью молчали, отстраняясь от особо активных, норовивших ухватить за край одежды.

Больше волновались по пустякам: настоящих ли преступников, не подставных ли, привели? Какие безумства сумеют придумать этой ночью? С нетерпением ждали голосования – бросали в урну один из трёх разноцветных камешков. Лидировал крепыш.

Человек – существо терпеливое. Он может сносить голод, унижения, раболепно гнуть спину перед плюнувшим в лицо. Но всякая обида накапливается. И наступает предел: ярость и слепое безумие, требующее выхода. В праздник Трёх Лун дозволено все.

Давай! Круши жилища, поджигай чужие конюшни. Бери этой ночью любую красотку, которую успел схватить в темноте.

Ночь Чёрных Слез обернётся праздником. Ну, что ж, придёт рассвет, нацепит тебе на шею ярмо – и покатится колесо. До нового праздника Трёх Лун.

– Его! – наконец, взревела толпа, поднимая над собой Ямато.

Многорукий монстр донёс Ямато до возвышения, где князь Наринаго готовился уступить своё место.

Князь поднялся. Ястребино глянул в пьяные лица. Бесчисленное море голов в темноте.

Ямато чуть кривил в ухмылке губы. Князь с трудом сдерживал дрожь в пальцах.

Ямато выжидал. Наринаго медлил: пока его ступни не коснулись земли, он всё ещё правитель и имеет право приказать. Наринаго опустился на колено, готовясь первым принести присягу на верность новому правителю. И вдруг рука князя упёрлась в грудь Ямато.

– Взять его! – бросил князь страже. Стража попятилась. Народ зароптал, но тут же утих. Ямато, воспользовавшись заминкой, оттолкнул Наринаго и прыгнул с помоста, прячась в толпе.

Ещё не бывало, чтобы правитель не выполнил условия обряда – Наринаго стал первым.

Воины князя ощерились копьями.

Люди бросились врассыпную, давя и калеча слабейших. Это стража с запозданием выполняла приказ. В толпу полетели стрелы. Кого-то накололи на копье. Стражи знали: князь простит, если жертвой станет и случайный ротозей; князь не спустит городу, если Ямато уйдёт.

Кин-Чин краем глаза видел, как двое оставшихся преступников сиганули с помоста вниз и были таковы.

Но юношу заботило иное.

– Отец! – Кин-Чин рванул князя за плечо. – Посмотри на меня! Наринаго следил напряжённым взглядом за удаляющейся погоней.

– Чего тебе, Кин-Чин? – нетерпеливо отмахнулся князь.

Было ясно: Ямато удастся скрыться. Уж слишком много недовольства горело в пьяной толпе – преступника спрячут.

– Отец! – повторил Кин-Чин отчаянно. – Ты нарушил слово! Ты не выполнил обряд!

Князь обернулся. Смерил сына с головы до ног. Сжал зубы, отчётливей проступили скулы:

– Ну, и что? Тебе пора повзрослеть и выбросить из головы младенческие бредни!

Принцу показалось, что его окатили ушатом воды.

А князь добавил, раздосадованный неудачей:

– Лишь глупцы, называющие себя праведниками, цепляются за правду.

Лишь недотёпы искренне верят в суд совести. Думай лучше вот о чём: что было бы со мной и с тобой, если бы этот мерзавец потребовал не бочку вина и девку, а мою власть? Моё княжество?

– Но ведь этого не просил ещё никто!

– Может, и так, – коснулась усмешка губ князя. – Но этот попросил бы, уверяю тебя!

– Отец! – не унимался Кин-Чин. – Но ты всегда говорил, что самое ценное – слово князя. И можно рискнуть даже жизнью ради чести. И даже если преступник в самом деле захотел бы присвоить власть, ты должен был уступить ему.

– Ты ещё поучать! – разъярился Наринаго.

Ответить Кин-Чин не успел. Перед ними, бледно-жёлтый, как коробочка созревшего хлопка, возник из темноты начальник стражи: