Через бури

— Совершенно так. В чем дело? Говорите кратко, — недовольно отозвалось в телефоне громкой связи.

— Вас беспокоят из Центрального Комитета партии. Голубцова, референт товарища Маленкова.

— Я весь внимание, товарищ Голубцова. Извините, я не знал, откуда вы.

— Государственный Комитет Обороны, возглавляемый товарищем Сталиным, получил, вероятно как и вы, судя по направленной вам копии, возмутительное письмо с доносом о якобы разбойничьем налете на склад, свято хранящий радиохлам. Все это, смею вас уверить, далеко не так. Приемники, хранившиеся на складе, были сданы в первые неудачные для нас дни войны, чтобы отнять у нацистов возможность влиять на население, сеять панику и неверие в наши силы. А ныне в этом хламе можно найти самые дефицитные детали, очень нужные сегодня для оснащения штабов наших армий.

— Прокуратуре ничего об этом не известно. Формально произведен грабеж со взломом. Похищение хранимой аппаратуры. Приказ исходил от комбата одной из воинских частей. Он приглашен для дачи объяснений.

— И для привлечения к уголовной ответственности — командира за ведение незримого боя с врагом?

— Но формально никакого боя не было, а взлом и хищение были, — пытался слабо возражать прокурор.

— А формальное отношение прокурора к сражению с гитлеровскими полчищами есть, и ГКО расценит это как враждебные действия и автора письма, и прокурора, вас лично. Таково мнение товарища Маленкова, доложившего дело это товарищу Сталину.

Чугунная лошадка даже задрожала, передавая интонацию собеседника Голубцовой.

— Я благодарю вас, товарищ Голубцова, за внесение ясности в открываемое мною дело. К сожалению, мы заскорузлые законники, но готовы защищать Родину любыми средствами.

— Один мудрый человек недавно сказал мне, что война — узаконенное беззаконие. Советую, считать законным все, что содействует Победе.

— Передайте товарищу Маленкову, а если можно, то и самому председателю ГКО, что помощь референта товарища Голубцовой принята с глубокой благодарностью. Разрешите повесить трубку.

— Вешайте. Мне это не требуется, — и она лукаво посмотрела на Званцева. — Очевидно, Долгушин предусмотрел конец связи?

— Да. Отодвиньте статуэтку. Она записала ваш разговор. Как мне благодарить вас за блестящую защиту? Вы поступили, как истинный парторг ЦК в нашем институте. И во мне вы найдете преданного помощника. Ведь меня затаскали бы по судам.

— Поблагодарите моего мужа, что ваша «Серенада Дон-Жуана» прошла для вас безнаказанно.

— Значит, вы замужем за умным человеком.

— Еще бы! А вы знаете, кто мой муж? Я ему много рассказывала об институте, о вас и вашей дерзости со взломом дурацких хранилищ радиохлама. И он одобрил.

— Кто одобрил?

— Муж мой, Маленков, Георгий Максимилианович.

Званцев вынул носовой платок и вытер влажный лоб.

— И знаете, что он сказал мне? Что мне не надо оставаться у вас парторгом и предложил стать ректором Московского энергетического института.

— В Лефортово. Напротив ВЭИ, где мы с Андроником работали. Конечно, это другой масштаб, почет командарма будущих армий энергетиков, а я, комбат, отныне стою перед вами навытяжку и сделать ничего не могу. Разве что послать к вам учиться дочь, нынче кончающую школу, надеюсь, с золотой медалью.

— Вот и прекрасно. Вступительных экзаменов сдавать не нужно.

— Буду рад за нее и хочу пожелать вам успеха на таком видном поприще.

— Я тоже желаю вам успеха и признаюсь, что мне жаль покидать ставший для меня школой кабинет неистового главного инженера, которому тоже нужен большой, даже глобальный масштаб, как в «Пылающем острове» или «Арктическом мосте». Прощаясь, не говорю прощайте, а до свидания. Подарите мне что-нибудь.

— У меня есть стихотворение «Подарок». Хотите?

— Очень.

Званцев, как и в прошлый раз, достал пишущую машинку и напечатал восемь строчек, протянув их Валерии Алексеевне. Она прочитала их вслух:

Что подарить вам, Женшине прекрасной. Прелестной, но огнеопасной. Я преподнес бы сердце в дар, Но может вспыхнуть ведь пожар. И все сгорит тогда дотла. Склонюсь я лучше, как ветла, Любуясь вашим отраженьем, Как неким сказочным виденьем.

— Можно подарить любой женщине. Каждая подумает, что это ей… — и она протянула ему руку. — И даже… я. А вы опасный мужчина, товарищ комбат. Я вижу в этих стихах ваш автопортрет…

Званцев склонился и поцеловал ее душистые пальцы, а она его в лоб.

Когда Саша рассказал об этом расставании Иосифьяну, он, взъерошив свои волосы, воздел руки к потолку и воскликнул:

— Ишаки! Ишаки! Знаю, она заходила ко мне проститься. Упустить такую орлицу и остаться с хилой ласточкой! Это же не пара пустяк, а пара ишаков! Ну, ничего, Саша, не поделаешь! Снимай свою гимнастерку со шпалами и надевай камзол, куртку, френч или… Как он теперь называется? С серебряными погонами с двумя просветами и большой звездой инженер-майора. Помнишь, полковник Третьяков намекал на эти изменения. Теперь вся армия переодевается и ходит в новых званиях. Так что, носи свой именной маузер с ремнем, переброшенным через новый погон на плече. Гитлеровцы со страху, что на них все былое русское офицерство поднялось на всех фронтах, побегут, и мы свои рации А-7 и другие новинки поставить в Красную Армию в погонах не успеем. На, инженер-майор, смотри, — и он протянул Саше отпечатанную на ротапринте бумагу с длинным списком офицеров за подписью Сталина в конце.

— А меня в Армении академиком выбрали. Переодеваться не надо. Хоть бы эполеты какие-нибудь выдумали, ишаки, шапочку с квадратной тульей или ленту через плечо, а то, как был профессор в галстучке, так и остался.

— Позвольте войти, товарищ академик, капитану инженерных войск Псчникову, — послышался знакомый голос. — Разрешите обратиться, товарищ инженер-майор, я вам новое обмундирование принес. С погонами.

Званцев прошел в свой кабинет и в примыкающей комнате, где жил ординарец Ваня Смирнов, переоделся.

Вернулся к своему столу, достал последнее письмо Ни-нуси из Барнаула. Крепкая была семья у Давидовичей. Когда в первые месяцы войны местные органы, стремясь показать свою бдительность, вспомнили, что Николай Иванович Давидович был депутатом Сибирской думы, ставящей своей целью отделение богатой природными ресурсами Сибири от России, его причислили к неблагонадежным и предложили выехать в глухое село Сорокине близ Кузнецка. Вся семья отправилась в ссылку за ним, включая и старшую дочь Катю. Она предпочла семью, во главе с отцом, малоудачному браку студенческих времен с Дубакиным. Нинуся была с ними, училась в сельской школе, пока ставшие классическими труды по сибирскому плодоводству не вынесли заслуженного плодовода на гребень волны, и его вернули в Барнаул, предоставили квартиру. Татьяна Николаевна в школе преподавала математику, в чем всегда была сильна, а Нинуся смогла учиться в Барнаульской школе, идя там на золотую медаль. И вот теперь появился серьезный шанс ей попасть в МЭИ, ректором которого стала Голубцова.

Смирнов вызвал Ходнева, и Званцев в самом радужном настроении поехал домой на улицу Воровского.

Инна, предупрежденная ординарцем, что Саша выехал домой с сюрпризом, ждала мужа на лестнице.

— Какой сюрприз? Я уже догадываюсь!

— Обо всем ты догадаться не можешь.

— Тогда пойдем домой, и ты все-все мне расскажешь.

— Прежде, чем рассказать, надо показать.

И Саша, войдя в квартиру, снял шинель. Инна ахнула.

— Что за маскарад? Почему погоны? Ты не генерал?