Через годы и расстояния (история одной семьи)

Эта схема действовала достаточно эффективно. Были заключены соглашение о сотрудничестве в строительстве морского порта в бухте Врангеля; три соглашения о сотрудничестве в разработке лесных ресурсов СССР и два о сотрудничестве в производстве сырья для целлюлозно-бумажной промышленности. Кроме того, были заключены соглашения о сотрудничестве в разработке Южно-якутского угольного месторождения, два контракта о проведении геолого-разведочных работ на Якутских газовых месторождениях, а также — в области разведки, обустройства и добычи нефти и газа на шельфе острова Сахалин.

На подходе был еще один, особенно крупный, проект — строительство нефтепровода из Сибири для подачи нефти в Японию. Однако неожиданно для посольства, да и для японцев, в Москве приняли решение вместо нефтепровода проложить на Дальний Восток вторую железную дорогу, которая впоследствии получила название Байкало-Амурской магистрали (БАМ). Японцам было предложено частично кредитовать ее строительство, за что советская сторона расплатится нефтью.

В беседе, состоявшейся в Москве, Брежнев довольно красочно расписывал, какие широкие перспективы развития Сибири и Дальнего Востока откроет эта магистраль. Возможно, в отдаленном будущем так оно и будет, однако у меня были серьезные сомнения насчет согласия Японии в кредитовании этого проекта, поскольку, во-первых, железная дорога — это отживающий свой век способ доставки нефти и газа, а во-вторых, — и это, может быть, главное, — японцы сразу восприняли эту магистраль как стратегическую, которая укрепит позиции Советского Союза на Дальнем Востоке и в районе Тихого океана не только против Китая, но и против Японии. Мои сомнения подтвердились, когда я услышал то же самое от Громыко, а именно, что произойдет настоящее чудо, если японцы согласятся кредитовать строительство БАМа. По возвращении в Японию мне довелось вести тяжелые беседы с соответствующими деятелями. Я даже организовал пресс-конференцию по этому вопросу, но чуда не свершилось.

Впечатляющий в целом прогресс в экономических отношениях с Японией кое-кто ставил нам не в заслугу, а в упрек, утверждая, что, продавая Японии сырье, мы-де превращаем Россию в сырьевой придаток. Однажды, будучи у Косыгина, я спросил его мнение на этот счет. Алексей Николаевич высказался вполне определенно. Он сказал, что с таким же успехом можно назвать сырьевым придатком Японии и Соединенные Штаты, ведь значительная, если не большая часть японского импорта из США состоит из сырья (лес, руда, уголь и т. д.), в то время как японцы поставляют американцам в основном, если не исключительно, оборудование, технику, автомобили. Да иначе и не может быть, так как у Японии практически нет сырья, которое она могла бы вывозить в другие страны. Иначе, добавил он с усмешкой, Японию пришлось бы просто закрыть. Продолжая разговор на эту тему, Косыгин посетовал на то, что дело не в вывозимом сырье, а в том, что соответствующие советские организации рационально не используют полученные от Японии взамен большие суммы для развития и реконструкции тех или иных отраслей народного хозяйства.

Работать в Токио было и легко и трудно. Легко, потому что круг людей с решающим голосом по крупным вопросам политики и экономики был довольно узок. Достаточно было знать и иметь доступ примерно к нескольким десяткам деятелей в политической и экономической областях, и вы были более или менее застрахованы от каких-либо крупных неожиданностей. В этом отношении Япония значительно отличается, скажем, от Соединенных Штатов, где решение в области политики и экономики зависит от множества различных сил, которые тянут в разные стороны. Это бывает менее ощутимо при сильном президенте и гораздо острее чувствуется при слабой администрации. И не только в США.

Но, с другой стороны, работать в Токио было тяжело по другой причине: японцы крайне упорные дискутанты. Они готовы спорить до последнего вздоха. Хотя бывали изредка случаи, когда согласовать спорные вопросы удавалось неожиданно быстро. И тогда наши японские оппоненты просили нас сделать вид, что переговоры еще продолжаются, иначе, мол, в Токио могут подумать, что с их стороны не было проявлено достаточного упорства.

И это не только в экономике или политике. Это в самом характере народа. Как-то в Японию приехала хоккейная команда ЦСКА во главе с Анатолием Тарасовым. Хоккей не был сильной стороной японцев, в то время они только начинали в него играть. Поэтому неудивительно, что к концу матча счет был 20:0 в пользу советской команды. Как потом говорил Тарасов, он был поражен: в эти последние минуты японская команда играла так, будто результат всей встречи зависел от их последних усилий.

Еще один пример несколько иного свойства. Борис Подцероб, бывший старший помощник министра иностранных дел СССР, рассказывал, что однажды он слышал, как Сталин поинтересовался у Молотова, кого из иностранных дипломатов, с которыми ему приходилось иметь дело, он назвал бы самым выдающимся. К удивлению всех присутствовавших, Молотов назвал Того, бывшего в конце тридцатых годов послом в Москве, а затем ставшего в конце войны министром иностранных дел Японии. Он объяснил, что Того очень упорен в переговорах и всегда до деталей знал предмет дискуссии. Впрочем, оценку Молотова можно понять: дипломат такого типа импонировал нашему тогдашнему министру иностранных дел, поскольку он сам в упорстве не уступал японцам.

Не могу не коснуться еще одной специфики работы в Японии — это отношения с японской коммунистической партией. Они были в те годы очень натянутыми. Может быть, то, что я скажу, покажется парадоксом, но я, будучи послом в Токио, считал (хотя особенно не распространялся на этот счет), что такая натянутость шла на пользу обеим сторонам. Во всяком случае, это было лучше, чем так называемые «братские отношения», которые в какой-то степени компрометировали бы как нас, так и их.

У меня сложилось впечатление, что руководство КПЯ умышленно сторонилось КПСС и ее представителей. Расчет заключался в том, что, занимая по ряду проблем позицию, отличную от советской, оно многое выигрывало и мало что проигрывало. К этим проблемам относился, прежде всего, советско-японский территориальный спор, а также позиция СССР в венгерских событиях 1956 года и в чехословацких — в 1968 году. Придерживаясь критической линии и демонстрируя свою независимость от Советского Союза и КПСС, японские коммунисты не противопоставляли себя общественности, а потому и сохраняли неплохие позиции в стране и в парламенте. Их газета «Акахата» («Красное знамя») имела весьма солидный тираж и приносила партии немалый доход. Идеологией партии был еврокоммунизм в его азиатском варианте, причем руководство Коммунистической партии Японии стало придерживаться такой линии значительно раньше, чем ее европейские собратья.

Еще до моего назначения в Токио руководство КПСС предприняло попытку создать в Японии альтернативную компартию, ориентирующуюся на Советский Союз. Был инспирирован отход от КПЯ группы коммунистов во главе с Иосио Сига. Эта попытка с негодными средствами была заранее обречена на провал. Через некоторое время — и это уже при мне — стало очевидным, что группа Сига не в состоянии соперничать с КПЯ. Тогда в начале 1968 года в Токио прибыла делегация во главе с Михаилом Сусловым и Борисом Пономаревым с целью попытаться нормализовать отношения с КПЯ.

За день или два до этого на платформе вокзала в Нагое было совершено нападение на Николая Байбакова, заместителя Председателя Совета Министров СССР и Председателя Госплана СССР, прибывшего в Японию с визитом. Молодой японец ультраправых воззрений набросился на него и на глазах у большого отряда полицейских в форме и штатском нанес Байбакову несколько ударов бамбуковым мечом. Такие мечи используются в Японии для фехтования. Удары были сильные, но плотное драповое пальто того фасона, который был тогда распространен среди советских ответственных работников, предохранило гостя от каких-либо увечий. Японцы принесли свои извинения, а премьер-министр даже незапланированно пришел на прием, который был устроен в посольстве в честь Байбакова. Мы могли бы, конечно, раздуть дело вокруг случившегося. Но мне казалось, что в этом инциденте было что-то унизительное для одного из руководящих деятелей нашей страны. Поэтому мы обошлись без слишком громких протестов, которые только дали бы пищу для его широкого обнародования.

Тем временем Суслов и компания вели нелегкие переговоры с руководством КПЯ, в которых я не участвовал. В ходе переговоров делегация КПСС демонстративно отмежевалась от группы Сига, что с этической точки зрения, если не сказать больше, выглядело весьма неприглядно. В конечном итоге, согласие с КПЯ было достигнуто, во всяком случае, так казалось Суслову и Пономареву, которые покинули Токио в хорошем расположении духа.

В совместном заключительном коммюнике о переговорах делегаций двух партий ключевой (во всяком случае для японских коммунистов) была фраза о «строгом соблюдении принципов независимости, равноправия и взаимного невмешательства во внутренние дела друг друга». Прошло всего несколько месяцев, и после вторжения советских войск в Чехословакию все или почти все вернулось на круги своя. В последующем посольство поддерживало кое-какие формальные связи с КПЯ, изредка я встречался с кем-нибудь из руководства, главным образом, чтобы передать информацию из Москвы о тех или иных инициативах Советского Союза на международной арене.

Сейчас, как можно полагать, вопрос о взаимоотношениях с КПЯ вообще мало актуален, и, думаю, это к лучшему.

В заключение я хотел бы остановиться еще на одной области наших отношений с Японией, в которой мы преуспели и которая сильно скрашивала наше пребывание в этой стране. Я имею в виду культурные связи в широком понимании этого слова.

Одно из ярких воспоминаний — Всемирная выставка в Осаке в 1970 году. Точнее сказать, не вся выставка, а, прежде всего, советский павильон, который без всякого преувеличения имел ошеломляющий успех. Известно, что японцы очень любознательный народ, и все же меня поразил их интерес к нашему павильону. С раннего утра к нему выстраивалась очередь протяженностью свыше километра. И так изо дня в день. Секрет успеха, как мне кажется, заключался в том, что павильон не был насыщен техническими новшествами, за исключением космических, и поэтому не напоминал рекламную выставку тех или иных фирм. В нем был представлен широкий диапазон экспонатов: от рояля Чайковского из Клина до огромного экрана с изображением народной артистки Екатерины Максимовой, делающей 32 фуэте в балете «Дон Кихот».