Через мой труп

Тем временем под давлением взбудораженной многочисленными похищениями общественности в дело вступает полиция в лице комиссара Кеннета Вагна, который выполняет свою неблагодарную работу под аккомпанемент нетерпеливых средств массовой информации, требующих немедленного раскрытия преступлений. Буринга забавляет бессилие стражей порядка, и он решает поиздеваться над Кеннетом Вагном. Через искусно сплетенную им сеть посредников и мастерски оборудованные тайники он устанавливает контакт с комиссаром, и между противоборствующими сторонами завязывается переписка. Буринг намекает, что вскоре собирается осуществить свой главный план — совершить похищение Принцессы. По мнению преступника, ему удалось достичь такого совершенства в методике пыток, что теперь он может продлевать жизнь жертвы до тех пор, пока это ему не наскучит. Понимая, что времени у него практически нет, Кеннет Вагн трудится над раскрытием дела дни и ночи, превращаясь чуть ли не в зомби, который поддерживает себя на ногах лишь с помощью кофе и специальных таблеток. Принцесса исчезает, и Буринг начинает присылать комиссару подробные отчеты о том, что он с ней делает, написанные с точностью судебного медика и мастерством автора триллеров, который мастерски разворачивает перед взорами читателей душераздирающие картины различных ужасов. Кеннет Вагн работает на износ, пытаясь анализировать каждый след, каким бы мелким и незначительным он ни казался. Именно его настойчивость и дотошность приносят наконец плоды. Ему удается выйти на некоего обладающего фантазией мастера, которого Буринг эпизодически привлекал для устройства в своем доме пыточной камеры. Мастер обратил тогда внимание на загадочные приспособления и таинственные конструкции, в том числе на необычайно мощную звукоизоляцию, очистители воздуха и сложную систему замков и сигнализации. Поскольку Вагну удается связать последнюю жертву маньяка с Бурингом через работающего на него отца девочки, комиссар переходит в наступление. Он в одиночку отправляется в дом подозреваемого, и все оканчивается их дракой в мрачном подвале возле камеры пыток, где полицейский в конечном итоге убивает маньяка с помощью смертельного разряда его же собственного дефибриллятора.

Принцесса остается в живых, однако она уже никогда не сможет жить прежней нормальной жизнью.

Многочисленные сцены пыток и детальные описания смертей жертв в романе немало способствовали моей дальнейшей карьере, однако теперь все это отнюдь не приближало меня к разгадке.

Фотокарточка была вложена в книгу на двести девятой странице, примерно посередине. Я вернулся на несколько страниц назад и начал читать, старательно вникая в каждое слово с целью отыскать скрытый смысл, на который, по-видимому, намекал убийца.

В данной части текста не было никаких пассажей, посвященных убийствам или пыткам, к описанию которых у убийцы было столько претензий. Прошло некоторое время, прежде чем я понемногу начал кое о чем догадываться, а когда наконец убедился в обоснованности своих предположений, у меня перехватило дыхание. Сделанное открытие было, несомненно, крайне важно, однако я по-прежнему не мог разобраться во всем до конца. Лихорадочно листая страницы, я опять вернулся к началу отрывка и принялся заново изучать текст. Когда я закончил, мое разочарование лишь увеличилось. Я поднялся и в третий раз начал читать все с начала — на этот раз вслух, аккомпанируя самому себе жестами.

Тем не менее я никак не мог постигнуть тайный смысл, заключенный, по мнению убийцы, в прочитанных мной страницах.

На них описывалось, как полиция установила слежку за одним из посредников, который участвовал в обмене корреспонденцией между комиссаром и преступником. Операция завершилась провалом, поскольку оказалось, что курьера использовали вслепую. Доставка посланий осуществлялась через обычный абонентский почтовый ящик — довольно устаревшим на сегодняшний день способом, однако в период написания романа Интернет еще не был так распространен, как сейчас. Кроме того, анонимный адрес электронной почты в меньшей степени способствовал созданию атмосферы таинственности.

Я с досадой отшвырнул книгу.

Неужели я ошибаюсь? Может, карточка была вложена в книгу наугад или след все же существует, а я просто не в состоянии его разглядеть? Я опустился в кресло у журнального столика, запрокинул голову назад и прикрыл глаза.

Почтовое отделение, где находился пресловутый почтовый ящик, располагалось на Эстербро. [50] Это было величественное здание с широкой лестницей, ведущей к внушительной дубовой двери с колоннами по обе стороны. Я попытался воссоздать в памяти всю сцену. Наблюдение за почтой вели полицейские в штатском, и это было, в общем-то, делом нетрудным, поскольку перед входной лестницей находилась довольно большая, посыпанная гравием площадка с многочисленными скамейками, на которых вполне могли разместиться все агенты наружки. Курьер — молодой человек в очках с длинными волосами, собранными на затылке в хвостик, — подкатил на велосипеде со стороны Эстерброгаде и свернул к зданию почты.

50

Эстербро, Эстерброгаде — улица в центре Копенгагена.

Что-то здесь было не так.

Я рывком встал и шагнул к валявшейся на полу у окна книге. При падении она раскрылась, и титульный лист смялся. Листая страницы дрожащими от волнения руками, я отыскал двести девятую. Описание курьера было верным, и он действительно приехал на велосипеде со стороны Эстерброгаде.

Однако на самом деле почта была расположена на пересечении Блайдамсвай и Эстер-аллеи, [51] а не Эстерброгаде, как значилось в романе.

Брови мои сами собой поползли вверх. Это на самом деле была непростительная ошибка. В процессе редактуры привязка к географии всегда становится объектом самых тщательных проверок, и для меня было загадкой, как такой вопиющий промах, повторяясь от тиража к тиражу, раз за разом ускользал от глаз корректоров. Конечно, я сам допустил оплошность — это было досадно. Однако то, что ее никто не обнаружил, выглядело абсолютно непонятным.

51

Блайдамсвай, Эстер-аллея — улицы в центре Копенгагена.

Я подошел к тумбочке, на которой стоял телефон. В одном из ее ящиков я отыскал телефонный справочник, а на первой его странице — карту города, на которой была отмечена Эстербро. Мне понадобилось всего десять секунд, чтобы проверить, где находится почтовое отделение.

Во «Внешних демонах» была допущена ошибка.

36

Моему возвращению на литературное поприще сопутствовал успех, который мог оказаться куда более значительным, если бы я сам участвовал в рекламной кампании «Патрона в обойме». Но мне хотелось оставаться в своем летнем домике, поручив все разговоры с прессой своему издателю. Финн был от этого отнюдь не в восторге. По его мнению, писатель сам был обязан продавать свой товар. Народ должен знать своих героев.

При этом сама книга его очень порадовала.

«Чертовски неплохая работа», — постоянно повторял он. Мое собственное отношение к книге было приблизительно таким же. В общем и целом «Патрон в обойме» вызывал во мне такие же чувства, какие возникают у строителя при виде только что залитого им самим бетонного пола или же у плотника, осматривающего свежесрубленный сарай. Тем не менее издание этого романа обозначило поворотный пункт в моей карьере писателя. Если во времена «Скриптории» я воображал себя избранным, способным на создание шедевров мирового уровня, то «Патрон в обойме» стал для меня своего рода сатори. [52] Теперь я знал, что никогда уже не напишу Великого-Датского-Романа-Своего-Времени, и не испытывал никаких отрицательных эмоций, ощущая себя обычным литературным ремесленником — одним из тех, кого мы в «Скриптории» всегда презирали. В конечном итоге я даже чувствовал облегчение благодаря этому.

52

Сатори — зд.: осознание своей истинной природы, сущности.

Что касается моего соседа, то он был на седьмом небе от счастья. Бент даже умудрился устроить в нашей дачной местности собственную рекламную кампанию и спустя месяцы после выхода книги всегда таскал в своем потрепанном рюкзачке несколько экземпляров. Он не скупился на рассказы о том, какую роль в создании романа сыграл он сам, и у многих, очевидно, складывалось впечатление, что истинным автором «Патрона в обойме» является именно он, а я — в лучшем случае литературный редактор. Мне, откровенно говоря, было на это наплевать. В том, что книга вообще была написана, действительно имелась изрядная доля заслуги Бента, так что в этом смысле он, несомненно, заслуживал поощрения. Сам же я вовсе не стремился привлекать внимание к своей особе.

То ли благодаря энтузиазму Бента, то ли из-за умелых маркетинговых ходов Финна, книга продавалась совсем не плохо, хотя, разумеется, до уровня продаж «Внешних демонов» ей было далеко. Пресса также уделяла ей большое внимание. Некоторые критики усматривали в романе критический взгляд на содействие международной коалиции со стороны Дании в первой иракской войне. Несмотря на то что это абсолютно не входило в мои цели, данное мнение прочно укоренилось в общественном сознании. В связи с этим я получил большое количество писем от солдат, побывавших в командировках в Ираке, в том числе и в процессе непосредственного участия нашей страны во втором раунде противостояния. Во многих посланиях авторы описывали физические и психологические последствия своего пребывания в войсках. Они были удивительно откровенны, повествуя о своих проблемах с алкоголем, разладе с семьей и о мучительных затруднениях в процессе попыток вновь вписаться в нормальную повседневную жизнь после возвращения домой.

В некоторых письмах содержались прямые угрозы расправиться со мной. Либо потому, что, по мнению отправителей, нарисованная мной картина не имела ничего общего с происходившим в Ираке на самом деле, либо поскольку они считали, что непосвященный не имеет права писать о таких вещах, если сам не слышал свиста пуль и не видел, как товарищи подрываются на минах.

Все эти письма были спрятаны в ящик, где хранились вместе со старыми фотографиями, выбросить которые было жаль. Я ощущал некое родство души с этими несчастными, дни которых проходят в одиночестве, наедине с бутылкой, в воспоминаниях о потерянной семье, которая не хочет их знать.