Через тернии к свету

Поднявшись на четвереньки, я вдруг увидел Марсию, стоявшую у тела матери. Она зажала ладонью рот, очевидно, едва сдерживаясь, чтобы не закричать. Молодец, девочка. Выдержала, не сбежала ко всем чертям, наплевав на сына и старушку-мать. Правда, к моим проблемам добавилась еще одна.

Я вскочил, отвлекая на себя внимание робота, но это оказалось не так просто. Пожарный тоже заметил Марсию. Он повернулся и зашагал навстречу новой жертве. Я метнулся следом и прыгнул ему на спину, однако робот стряхнул меня, словно надоедливую блоху. Тогда я ухватился руками за его ступни. Робот остановился, и откуда-то изнутри раздался глухой смех.

— А с тобой весело, урод. Мне даже жаль тебя убивать. Классная игра, не правда ли?

Игра? Сожженные заживо собака и старушка были для него игрой?

Я отпустил ступни робота и вцепился руками в трубку, направленную мне прямо в лицо. Глупо было тягаться с механической куклой. Я бестолку пинал ногами металлическое тело, для робота это не тянуло даже на комариные укусы. Он выпустил в меня порцию пламени, но я изловчился и сумел опустить голову, так что мне опалило лишь пальцы и волосы. Пожарный тряхнул всем корпусом, пытаясь меня сбросить, однако я цеплялся за него, словно утопающий за спасательный круг.

И вдруг он замер. Несколько секунд я висел на роботе, обхватив руками металлический торс, и ожидал подвоха. Но Пожарный и не думал двигаться. Я осторожно стал ногами на землю. Оглянувшись, я увидел, как Марсия убегает прочь, и с облегчением заметил детские ручонки, обнимающие материнские плечи.

Молодец, девочка. Самое лучшее, что она могла сделать в данной ситуации — избавить меня от переживаний за судьбу ее и мальца. Может быть, когда-нибудь мы снова встретимся, и Марсия посмотрит на меня по-другому. Пусть даже это будет просто благодарность. А может, она позволит мне задержаться — в своей постели и даже в своих планах на будущее. Разрешит учить ее пацана драться, играть в бейсбол и говорить пошлости на ухо девчонкам.

Глупые наивные мечты плохого парня о хорошей жизни…

Но кто мог запретить мне мечтать? Эта неподвижная жестянка?

Я обошел вокруг, рассматривая робота, и боковым зрением уловил в стороне какое-то движение. Злобные происки коварной фортуны! К нам направлялся человек. Вполне живой, правда, вооруженный автоматом.

Так вот почему робот стоял, словно истукан. Кукловод замаялся терять свои игрушки и решил лично выйти на тропу войны. Торжественный момент: жертва, оказавшая сопротивление, достойна того, чтобы умереть от собственной руки лицедея, а заодно позволить ему посмотреть в ее глаза и вдоволь насладиться моментом.

Бежать! Бежать! Но некуда. За время короткой передышки я успел расслабиться, и тело вновь сковали острая боль и колючий холод. Любое движение казалось нестерпимой агонией, которую хотелось прекратить, во что бы то ни стало. Но облегчение было роскошью, на которую у меня, как всегда, не хватало средств.

И я шагнул навстречу, сознавая, что мог выбрать лишь одно из двух: позорно рвануться прочь, подставляя под пули спину, или геройски пойти вперед, встречая смерть лицом к лицу.

Первый шаг — и я уже не чувствовал боли. Наоборот, за спиной вдруг выросли крылья, и я побежал, — нет, полетел, словно ветер, разгульно бороздящий просторы бескрайних прерий.

Я почувствовал, как в тело вонзились пули. Рот наполнился кровью и стало нечем дышать. Но силы, казалось, черпались из неиссякаемого ручья. Дух отказывался смириться с тем, что он уйдет отсюда просто так. Это мой город, и я покину его последним. Да будет так…

Я выставил вперед руку и рывком выхватил автомат из ладоней своего убийцы. Легко, словно игрушку. Незнакомец в изумлении пошатнулся назад, а зрачки его расширились от ужаса, отчего душа моя закружилась в долгожданном ликующем вальсе.

Признаюсь, я никогда в жизни не стрелял из оружия, даже в тире, поэтому сомневался, что смогу даже прицелиться, не то, что выпустить автоматную очередь. Но я мог найти ему иное, столь же действенное применение, и с удовольствием размозжил прикладом череп незнакомца. Кости омерзительно хрустнули, но в то же время это был приятный звук.

Я видел, как он упал, и наблюдал, как его тело вздрагивает в предсмертных судорогах. Затем я заглянул в его застывшие глаза — глаза загнанного в тупик шакала, — чтобы вновь увидеть низменный и животный страх. Я вкушал это зрелище, испытывая блаженство. Наверное, это не по-человечески, наслаждаться смертью и чувствовать радость, отнимая чужую жизнь. Но кто сказал, что я хороший?

Хорошие парни сейчас далеко отсюда, обнимают своих перепуганных жен и несмышленых сопливых детишек, ожидая, когда наконец-то объявят, что стражи порядка готовы взять их потревоженное будущее под свое крыло.

Всю свою жизнь я считался плохим парнем, и даже в собственной памяти я навсегда останусь таким.

Я упал, слава Богу, на спину, а не на пока еще теплое тело этого морального урода, и посмотрел вверх.

По небу проплывали облака, словно застывшие серые волны, с тихим шелестом уносившие мою жизнь. Где-то с краю прозрачными фиолетово-красными красками зарождался закат. А чуть ближе, прямо над моей головой, угадывался бледный, почти неясный серп вечерней луны. И мне мерещилось, будто небеса улыбаются мне своей самой ласковой, почти влюбленной, улыбкой.

Оглавление

Букет из еловых веток

Финалист СНП-2009

Я отвинтил крышку расслабляющего и выдавил пузырь в воду. Ванная наполнилась ароматом пихты. Пузырьки, розовые и желтые, забавно лопались на моих узловатых пальцах. Щекотно. И холодно почему-то, хотя вода горячая. Да, восемьдесят пять — это не шутка…

В кармане халата завибрировал телефон. Я дернул за передатчик на мочке уха.

— Дед, а дед? — звонкий и чуть картавый голос внука заставил меня усмехнуться. В уголках глаз легонько защипало — старею…

— Я тут затеял гараж для новой машины. На твоей даче.

— Ну и?

— Ты не про?

— Когда я был «про», — добродушно заметил я.

— Знаю, — самодовольно заявил внук, — Просто ставлю в известность. Пришлось срубить пару трухлявых елей.

— Срубил — так срубил.

— И убрать несколько тех, что за старой оградой. Которая в самом лесу. Ты не про?

— Не про…

Телефон пискнул, сообщая, что сеанс связи окончен. Я мысленно отпинал внука да и всю современную молодежь за бесцеремонные нравы и погрузился в пузырьки. Они продолжали лопаться с еле уловимым треском. Красота!

Неожиданно сердце пронзила боль…

Ели! Те, что в самом лесу.

Я перенес ограду лет сорок тому назад, когда выкупил часть леса. До самой кромки. Но ту, что была важна, мне так и не отдали. Общественная собственность, мать вашу. Жалких четырнадцать метров, а зажали, как будто гектар!