Через триста лет после радуги (Сборник)

Все смеялись на берегу, Муханов бегал кругами, стараясь согреться.

— Ха-ха-ха, — смеялся Толик. — Вот сделал дед лодку. Вот лодка, а, дед?

Даже Славка Бенд разжал мрачные губы, и дед весь смеялся, даже полушубок его и сапожки смеялись.

— Погоди-ка, герои, — сказал дед и вынес из избушки что-то завернутое в тряпочку. Под тряпочкой оказалась чуть начатая бутылка спирта. Муханов и Толя выпили из стакана.

— Чего держать, — сказал дед. — Допивайте, чтоб, значит, судно обмыть.

Спирт быстро развели водой, и все выпили по полстакана в этот великолепный день у открытой воды забереги.

— Плавать на этой лодке непростое дело, непростое, — сказал дед. — У нас на реке с маленьких лет это делают, начинают. Вон Глухой, поди, умеет плавать или забыл?

— А, Глухой, а ну покажи, Глухой, — закричал Толик, но Глухой, вовсе уж засмущавшись, только махнул рукой, а Славка Бенд с задичавшими от водки глазами посмотрел на лодку с мрачновато-веселой решимостью. Не такое, мол, видали. Надо, поплывем и не на этом.

— А льда скоро, ребята, не будет, — сказал дед.

Все еще стояли у воды и обсуждали проблемы плавания на столь несолидном судне, а дед ушел к своей избушке. Он стал выносить из ее недр бесконечное количество мотков сетей, смотанных в куклы, и бережно класть их на разостланный брезент.

— Смотри, ребя, смотри, — сказал Братка. — Дед богатство вынимает.

9

…Они насаживали неводную дель на обрезки водопроводных труб, чтобы потом протянуть сквозь трубы нескончаемую сизалевую веревку, по веревке с припуском расправить сеть, для верха один припуск, для низа другой. Это была работа не для нервных людей.

Древняя земля исходила, дымилась на проталинах, пар поднимался к небу, как дым благодарственных молебнов.

И жухлый серый лед на реке казался в весеннем солнце чужим, отжившим свой век, нездешнего мира веществом.

Сети растягивались на вешалах, лежали на земле, аккуратные мотки веревок висели на кольях, змеились по земле. Был какой-то чарующий ритм в этой древней, древней, как эта земля, человеческой работе.

У лодок остался один Глухой. Он возился у чадящего котла с длинной кистью и был похож в клубах дыма на печального сгорбленного черта, давно уже потерявшего веру во всякое бытие.

Санька насаживал сети, слушал, как в стороне балаболит и смешит всех Муханов, и размышлял о всегдашней правоте брата Семы. Вот оно, денежное место, где руки не дрожат. Было приятно сознавать, что все это не столь уж плохое занятие и времяпрепровождение есть только вступление к туманно сверкающему будущему, которое ждет его там, в Москве, средь гари и грохота настоящей жизни.

Так шел день за днем. Два домика и вытаявшее пространство земли вокруг них были отрезаны от мира, так что казалось — и нет ничего во всей вселенной, только вот это бледное небо и издыхающий лед на реке. В семи километрах на одном из рукавов Китама помещался колхозный поселок, Новый Усть-Китам, в поселке жили люди и председатель Гаврилов, которому они подчинялись.

Однажды спозаранку мимо них протащилась упряжка из шести разномастных захудалых псов. На нартах сидел старик с непокрытой головой и смотрел на них с азиатским спокойствием.

— Это Пыныч. Бездельный старик. Я его знаю, — сказал Братка. — Гусей почуял, старый черт. Хотите верьте, хотите нет, но нюх у него на гусей страшный. Пыныч, хрен чукотский, где гу-у-си? — крикнул Братка.

И Пыныч, не сказав ни слова, махнул рукой на восток.

— Где гуси? Какие гуси? — засуетился Толик.

Обратно Пыныч проехал уже вечером. Подмораживало, и собаки шли устало и неровно, ибо нарта то и дело проламывала снежную корку.

В нарте лежало четыре жемчужных красноносых гуменника.

— Малё гуся, — сказал старик, жмуря хитрые глазки. — Земли пока малё.

Это были первые из гусиных стай, скопившихся на южных вытаявших склонах хребтов в ожидании, пока потеплеет земля родного Китама. Они залетали сюда через безжизненные горные гряды и искали по протаявшим береговым обрывам прошлогоднюю бруснику и черную ягоду шикшу.

Братка, чукотский человек, погладил захолодевшее гусиное перо и сказал раздумчиво: «Однако, гусь начинается, патроны надо снаряжать».

За столом в избушке уже сидел Толик и лихорадочно набивал патроны адской смесью из дымного и бездымного пороха.

— Порвет ружье-то, — несмело сказал Глухой, но тот только глянул на него дикими глазами и продолжал орудовать молотком и пыжами.

— Если вам, ребята, надо, берите мое, я не охотник, — сказал Саньке Федор и кивнул на обшарпанную одностволку на стене.

10

Через два дня лед исчез. Он просто исчез ночью незаметно, без шумного ледохода, треска и грохота. С верховьев по мутной вздувшейся реке плыли, крутясь, отдельные запоздавшие льдины. В этот день они, прежде чем взяться за сети, долго смотрели на непривычную картину чистой воды и на эти льдины. С пасмурного неба сыпался мелкий дождь.

— Сожрет весь снег этот дождик, — радостно сообщил Глухой.

Он весь помолодел в этот пасмурный день. Долго стоял около выброшенного катера, потом вернулся и стал складывать в кучу обрезки досок, раскиданных по берегу.

По темному морщинистому лицу Глухого бродила улыбка, которую он и не пробовал скрывать. К нему присоединился Братка, и они вдвоем с неторопливой сноровкой собрали и сожгли обрывки сетей и веревок, перенесли на сухое место доски и все оглядывались кругом, чего бы еще прибрать, как будто именно так и полагалось: в день ледохода наводить порядок во всех окрестностях.

Чтоб не сидеть без дела, Санька взял лопату и стал отгребать от стен избушки тяжелые валы намокшего снега. Постепенно он вошел в азарт, скинул телогрейку.

— Сам догадался или научил кто? — насмешливо спросил Федор за спиной. Санька оглянулся. Серые Федоровы глаза смотрели на него в упор с безжалостным интересом.

— В чем дело? — спросил Санька, и опять ему почудилось, как со щелканьем выскочил и замкнулся на замке ножик.

— Так, — сказал Федор. — Я на тебя давно смотрю. Руками ты делать ничего не умеешь, это заметно. Курс наук, чтобы жить головой, видно, тоже не кончил. Белая ворона и там и тут. Не обижайся — я сам такой. — Федор усмехнулся, и снова судорога промелькнула по изрытому оспой лицу. — Зачем ты деду понадобился, вот что мне интересно?