Черная башня

Перед тем как повесить трубку, Дэлглиш спросил, звонил ли отец Бэддли куда-нибудь из больницы.

– Да, один раз точно звонил, я это помню. Как раз в день выписки. Он вышел в приемную для амбулаторных больных и спросил, есть ли там лондонский телефонный справочник. Поэтому я и запомнила.

– А когда это было?

– Утром. Перед тем как мне сменяться, – а смена у нас в двенадцать.

Значит, отцу Бэддли надо было позвонить куда-то в Лондон и причем еще найти в книге номер. И звонил он не вечером, а в рабочее время. Следующий возможный шаг Дэлглиша напрашивался сам собой. Хотя нет. Еще нет. Коммандер сказал себе, что пока не узнал ничего, что оправдывало бы даже столь неофициальное вмешательство. А если у него и возникли определенные подозрения – так это лишь подозрения. Где факты? Где улики? Лишь горсточка костей на кладбище в Тойнтоне.

V

Только ближе к вечеру, пообедав в гостинице близ замка Корф, Дэлглиш вернулся в коттедж «Надежда» и взялся за книги отца Бэддли. А перед тем требовалось еще выполнить некоторое количество мелких, но необходимых домашних дел. Коммандер заменил тусклую лампочку в настольной лампе на более яркую, прочистил горелку в газовой колонке над раковиной, разобрал в буфете место для припасов и вина, при свете фонарика отыскал за домом кучу дров для печки и жестяную ванну. В самом коттедже ванной комнаты не было. Отец Бэддли, вероятно, купался в Тойнтон-Грэйнж. Однако Дэлглиш был твердо намерен отмываться на кухне. Небольшое неудобство – невелика цена за то, чтобы забыть о ванных в Тойнтоне, с их больничным запахом хлорки, навязчивыми напоминаниями о болезнях и уродстве. Дэлглиш поднес спичку к пучку сухой травы в камине. Немедленно занялись язычки пламени. Он попробовал подбросить дров и, к своему облегчению, обнаружил, что дымоход не забит. Огонь, свет, книги, вкусная еда и вино – чего еще желать?

По прикидкам Дэлглища, на полках в гостиной размещалось книг двести – триста, а во второй спальне – вдвое больше: там было навалено столько книг, что и до кровати не доберешься. Сюрпризов эти тома практически не представля ли. Большей частью богословских трудов наверняка заинтересуется какая-нибудь лондонская библиотека, часть с радостью приютит у себя тетушка Дэлглиша, а остальные украсят его собственные полки. Были там «Ветхий Завет по-гречески» Г. Б. Свита в трех томах, «О подражании Христу» Фомы Кемпийского, «Зов» Уильяма Лоу, двухтомник «Жизнеописания и труды выдающихся теологов девятнадцатого века» в кожаном переплете, первое издание «Приходских и простых проповедей» Ньюмена. Помимо этого, в библиотеке отца Бэддли была вполне неплохая подборка основных английских поэтов и прозаиков, а поскольку Майкл любил время от времени купить роман-другой, у него собралась маленькая, но весьма интересная коллекция первоизданий.

Без четверти десять Дэлглиш услышал перед домом приближающиеся шаги, скрип колес, потом раздался властный стук в дверь, и в коттедж вошла Миллисента Хэммит, неся с собой приятный запах свежесваренного кофе и толкая столик на колесах. На столике стоял полосатый синий кувшин с кофе, рядом такой же – с горячим молоком, две кружки, плошка с коричневым сахаром и тарелка с аппетитным печеньем.

Миссис Хэммит кинула одобрительный взгляд на огонь в камине, налила в чашки кофе и явственно дала понять, что никуда не торопится. Дэлглиш понял: возражать просто немыслимо.

Вчера перед ужином он успел бегло представиться, но не поговорили они и минуты, как Уилфред начал чтение и воцарилось предписанное уставом молчание. Миллисента только и успела выяснить – посредством самых прямых вопросов без претензий на деликатность, —что он путешествует один, поскольку вдовец, а жена его умерла при родах вместе с ребенком. В ответ она метнула через стол обвиняющий взгляд и тоном, явственно намекающим на то, что всему виной чья-то непростительная небрежность, сказала:

– Какая трагедия. Правда, одновременно и большая редкость в наши дни, не так ли?

Сейчас на ней были теплые домашние туфли и толстая твидовая юбка с совершенно неподходящим к ней джемпером из розовой шерсти, расшитым жемчугом. Дэлглиш сильно подозревал, что ее коттедж представляет собой такой же жалкий компромисс между практичностью и жеманством, но никоим образом не собирался проверять свою догадку. К его облегчению, миссис Хэммит не предложила помочь с книгами, а прочно уселась на краешек стула с чашкой кофе на коленях, широко расставив ноги и демонстрируя два одинаковых тугих баллона молочно-белых чулок и варикозные бедра там, где эти чулки кончались. Дэлглиш поставил чашку на пол рядом с собой и продолжил работу. Перед тем как положить каждый томик в соответствующую стопку, он легонько тряс его страницами вниз. Вдруг выпадет какое-нибудь письмо? Правда, тогда присутствие гостьи окажется куда как некстати. Однако в душе Дэлглиш знал: эта предосторожность порождена лишь профессиональной привычкой ничего не оставлять на волю случая. Прятать письма в книгах было совершенно не в характере отца Бэддли.

Тем временем миссис Хэммит попивала кофе и без умолку болтала, должно быть, оправдывая свою говорливость, а временами и просто нескромность распространенным мнением (Дэлглишу приходилось сталкиваться с ним и раньше), будто увлеченный работой человек слышит не больше половины того, что ему говорят.

– Не стоит и спрашивать, хорошо ли вы провели ночь. Эти кровати Уилфреда настоящая притча во языцех. Конечно, инвалидам полезно спать на жестком, и все же лично я предпочитаю такой матрас, в котором прямо тонешь. Удивительно, что Джулиус не пригласил вас переночевать в своем коттедже… Хотя он никогда никого не принимает. Наверное, не хочет затруднять миссис Рейнольде. Она вдова деревенского констебля из Тойнтона и ведет хозяйство Джулиуса, когда он приезжает сюда. Корт, разумеется, безбожно ей переплачивает. Что ж, он себе может это позволить. А эту ночь, насколько я понимаю, вы проведете здесь. Я видела, как Хелен Рейнер приносила белье. Полагаю, вы не боитесь спать в кровати Майкла? О нет, само собой, вы же полицейский, у вас на этот счет никаких предрассудков. И правильно – смерть для нас лишь сон и забвение. Или я имела в виду жизнь? Во всяком случае, это Уордсворт. Девушкой я очень любила стихи, а вот современных поэтов просто не выношу. Правда, все равно с нетерпением буду ждать вашего выступления.

Ее тон предполагал, что это будет исключительное и оригинальное удовольствие, однако Дэлглиш уже не слушал. Он наткнулся на первое издание «Ничьего дневника» с посвящением, которое мальчишеская рука вывела на титульном листе:

«Отцу Бэддли с любовью от Адама.

Эту книжку я купил у мистера Шеллинга в Норвиче, и он продал ее мне задешево из-за красного пятна на двадцатой странице. Но я проверил, это не кровь».

Дэлглиш улыбнулся. Да, он проверил, маленький наглый негодник. Что за таинственная смесь кислот и кристалликов из памятного ему химического набора привела к этому уверенному научному утверждению? Надпись уменьшала цену книги куда больше, чем пятно, хотя вряд ли отец Бэддли тоже так считал. Дэлглиш отложил книгу в стопку, предназначенную для него самого, и голос миссис Хэммит снова проник сквозь границы его сознания:

– А если поэт не берет на себя труд писать достаточно внятно, чтобы его понимал образованный читатель, то лучше образованному читателю такого поэта и не читать, я всегда так говорю…

– Безусловно, миссис Хэммит.

– Зовите меня Миллисентой, ладно? Нам здесь полагается быть одной большой и дружной семьей. Уж коли приходится мириться с тем, что Деннис Лернер и Мэгги Хьюсон, не говоря уж об этом ужасном Алберте Филби, зовут меня по имени – хотя, уверяю вас, Филби-то я такой возможности не даю, – то почему бы и вам меня так не звать. А я попытаюсь называть вас Адамом. Только не уверена, что у меня это выйдет. Вы не из тех, к кому тянет обращаться попросту.

Дэлглиш аккуратно стряхнул пыль с томиков «Monumenta Ritualica Ecclesiae Anglicanae» note[4] Маскелла и сказал, что, насколько он слышал, Виктор Холройд не слишком одобрял идею одной дружной семьи.

– О, так вы уже слышали о Викторе? Наверняка Мэгги насплетничала. Он и правда был несносным человеком, ни с кем не считался – ни при жизни, ни в смерти. Впрочем, я-то с ним ладила неплохо. Думается, он меня уважал. Он был человеком очень умным, просто кладезем всяческой полезной информации. Но никто в Грэйнж его не выносил. Даже Уилфред под конец сдался и оставил его в покое. Мэгги Хьюсон – вот единственное исключение. Странная женщина. Знаете, по-моему, она верила, будто Виктор завещает ей свое состояние. Ну конечно, мы все знали, что у него водятся деньги. Он усиленно старался всячески дать нам понять, что не из тех бедняг, за которых платят местные власти. Наверное, Мэгги думала, что, если правильно разыграет карты, ей что-нибудь да обломится. Один раз мне чуть ли не впрямую намекнула. Впрочем, она тогда была в сильном подпитии. Бедный Эрик! Я бы дала этому браку еще годик, не больше. Полагаю, иным мужчинам она кажется даже вполне физически привлекательной, ну, тем, кто любит этаких крашеных, пухлых и сверхсексуальных блондинок. А уж ее роман – если это можно назвать романом – с Виктором и впрямь верх непристойности. Секс – для здоровых. Конечно, я знаю, у инвалидов тоже есть чувства и все прочее, как и у нас с вами, да только кажется, что в колясках им уже не до таких вещей. О, а вот эта книга выглядит интересной, Во всяком случае, переплет. Выручите за нее шиллинг, а то и два.

4

«Ритуальные памятники англиканской церкви» (лат.).

Убирая первое издание «Трактатов для нашего времени» подальше от указующей ножищи Миллисенты, в стопку книг, предназначенных для него самого, Дэлглиш с мимолетным отвращением подумал: да, как бы ни претили ему несдержанные излияния миссис Хэммит, чувства, которые она выражает, мало отличаются от его собственных. Каково это, гадал он, испытывать желание, любовь, даже вожделение и томиться в плену неподвижного тела? Или еще хуже – у тела, что откликается лишь на некоторые из своих потребностей, но откликается уродливо, неуклюже, нелепо. Всей душой ценить красоту, а жить в уродстве. Пожалуй, тут и правда поймешь ожесточение Холройда.