Черная башня

– Она взяла два предмета, – отозвался Дэлглиш, – которыми не обзаведешься за короткий визит в ближайшую аптеку. Хотя вы можете возразить, что вполне логично держать паспорт, в сумочке. Ну а контрацептив?

– Кто знает, сколько он там пролежал. И женщины вообще хранят такие вещи в странных местах. Что толку гадать понапрасну? И нет никаких причин полагать, будто они задумали переезд – она и Хьюсон. Если спросите меня, он, бедняга, также привязан к Энсти и Тойнтон-Грэйнж, как и любой из пациентов. Вы, наверное, знаете его историю?

– Не совсем. Я же говорил – я прилагал все усилия, чтобы ни во что не вмешиваться.

– У меня был один сержант вроде него. Женщины к нему так и липли. А все из-за этого уязвимого вида – как у потерявшегося маленького мальчика. Его звали Перкис. Бедняга! Он ни с женщинами управляться не мог, ни обойтись без них. Загубил себе карьеру. Говорят, теперь держит гараж где-то близ Маркет-Харборо. А с Хьюсоном вышло еще хуже. Ему даже работа его не нравится. Сдается мне, учиться на медика его заставила родительница, из этаких волевых матерей – вдова, твердо решившая сделать из своего ягненочка доктора. Хотя, думаю, это занятие ему подходит. Современный эквивалент духовного сана, правда? Он мне сказал, что учиться было не так уж и плохо. У него феноменальная память, он может зазубрить почти любые факты. Ответственность – вот чего Хьюсон не выносит. Ну а здесь, в Тойнтон-Грэйнж, ее почти и нет. Пациенты неизлечимы, и ни сами они, и ни кто другой от врача ничего особого и не ждут. Мистер Энсти, насколько я понимаю, написал Хьюсону после того, как его имя вычеркнули из медицинского реестра. Доктор завел роман с пациенткой, шестнадцатилетней девочкой. Полагали даже, что все это продолжалось уже больше года, но тут ему повезло. Девчонка стояла на своем, и баста. Правда, тут, в Тойнтоне, он не мог выписывать рецепты на сильнодействующие или наркотические лекарства, а также подписывать свидетельства о смерти, пока шесть месяцев назад его не восстановили в реестре. И врачебных навыков у него отобрать не могли, поэтому, не сомневаюсь, мистеру Энсти от него было немало пользы.

– Причем задешево.

– Не без того. И теперь он не хочет уезжать. Полагаю, он вполне мог убить жену, чтобы она не пилила его и не уговаривала уехать. Да лично я в это не верю, и суд никогда не поверит. Он из того сорта мужчин, за которых всю грязную работу выполняют женщины.

– Хелен Рейнер?

– Это было бы уж совсем безумием, не правда ли? И где доказательства?

Дэлглиш на миг задумался: не рассказать ли инспектору о разговоре между Мэгги и ее мужем, который он подслушал после пожара? Однако решил не рассказывать. Хьюсон или будет все отрицать, или придумает какое-нибудь объяснение. В таком месте, как Тойнтон-Грэйнж, полно всяких мелких секретов. Дэниел, конечно, сочтет долгом снова допросить Хьюсона. И воспримет это как весьма неприятную обязанность, навязанную не в меру подозрительным самозванцем из Лондона, который так и норовит собрать простые факты в запутанную головоломку. Да и какая теперь разница? Дэниел прав. Если Хелен будет упорствовать в показаниях относительно того, что видела, как Мэгги брала веревку, если графолог подтвердит, что Мэгги написала предсмертную записку сама, дело закрыто. Он уже заранее знал, каким будет вердикт, – так же как заранее знал, что вскрытие Грейс Уиллисон не выявит ничего подозрительного. Адам снова увидел себя со стороны – точно в ночном кошмаре: вот он бессильно наблюдает, как пестрый шарабан фактов и предположений влачится по заранее предназначенному пути. И Дэлглиш не мог его остановить, потому что забыл, как это делается. Должно быть, болезнь подточила не только волю, но и ум.

Деревяшка в огне, превратившаяся в черное, обугленное копье, замерцала яркими искрами, медленно опрокинулась и погасла. Только теперь Дэлглиш осознал, что в комнате очень холодно и что он хочет есть. Должно быть, из-за тумана, похитившего сумеречный час между днем и ночью, вечер казался бесконечным. Интересно, не следует ли предложить Дэниелу поужинать? Наверное, он съел бы омлет. Но даже усилие встать и что-нибудь приготовить сейчас было коммандеру не по плечу.

Внезапно проблема решилась сама собой. Дэниел медленно поднялся на ноги и потянулся к шинели.

– Спасибо за виски, мистер Дэлглиш. А теперь мне пора в путь-дорогу. Разумеется, мы еще увидимся на дознании. Это значит, вам надо пока задержаться здесь. Правда, мы постараемся покончить с этим делом как можно скорее.

Они пожали друг другу руки, и Дэлглиш чуть не поморщился от боли. У самой двери Дэниел остановился, натягивая шинель.

– Я поговорил с доктором Хьюсоном наедине в той комнатке, где, как мне сказали, обычно беседовал с пациентами отец Бэддли. И если спросите меня, врачу и в самом деле лучше было стать священником. Разговорить его нетрудно. Трудно заставить замолчать. А потом он зарыдал, и все полилось наружу. Как он может жить без нее? Он никогда не перестанет ее любить, тосковать по ней. Смешно – чем искреннее переживают, тем фальшивее все звучит. Но вы, разумеется, и сами замечали. А потом он поднял на меня опухшее от слез лицо и сказал: «Она солгала не потому, что ей было до меня дело. Она никогда не притворялась, что любит меня. Она просто считала комитет сборищем напыщенных старых кретинов, которые ее презирают, и не хотела доставить им удовольствия отправить меня в кутузку. Поэтому она солгала». – Он покачал головой. – Понимаете, мистер Дэлглиш, до меня только тогда дошло, что он говорил не о жене. О ней он даже не думал. Как и о сестре Рейнер, коли на то пошло. Бедняга! Да, странная у нас с вами работа.

Судя по всему, забыв о недавнем сокрушительном пожатии, инспектор снова энергично встряхнул руку Дэлглиша и, напоследок еше раз обведя комнату зорким взглядом, точно проверяя, всели по-прежнему в порядке, скользнул в туман.

III

Дот Моксон стояла вместе с Энсти у окна конторы и всматривалась в туманную пелену.

– «Траст» не захочет иметь дело ни с кем из нас, – горько произнесла она. – Вы отдаете себе в этом отчет? Они могут назвать приют в вашу честь, но не позволят вам остаться смотрителем и обязательно избавятся от меня.

Он положил руку ей на плечо. Теперь Дот не понимала, как она когда-то жаждала этого прикосновения, черпала в нем утешение и бодрость. С демонстративным спокойствием, точно родитель, увещевающий своевольное и тупое дитя, Уилфред сказал:

– Мы с ними достигли взаимопонимания. Никто не потеряет работу. И все получат повышение. Отныне вам будут платить по расценкам государственной службы здравоохранения. И еще у них накопительная система пенсий, что тоже большое преимущество. Такого я бы никогда вам обеспечить не смог.

– А что с Албертом Филби? Только не говорите, что они обещали оставить у себя Алберта – преуспевающее и респектабельное благотворительное общество вроде «Риджуэл траст».

– Да, Филби представляет определенную проблему. Но к нему отнесутся с симпатией.

– Отнесутся с симпатией! Мы знаем, что это означает! Именно так мне и говорили на последней работе перед тем, как выставить на улицу. А здесь его дом! Он верит нам. Мы научилиего доверять нам! Мы за него отвечаем.

– Уже нет, Дот.

– Так мы предаем Алберта и меняемвсе, что вы пытались возвести тут, за госрасценки и пенсионную систему! А мое положение? О, знаю, меня не уволят. Только все равно как прежде уже не будет. Они сделают старшей сестрой Хелен. Она тоже это знает. А иначе почему голосовала за передачу?

Уилфред тихо произнес:

– Потому что знала, что Мэгги мертва. Дот горько рассмеялась:

– Ей это вышло только на пользу, правда? Им обоим.

– Дот, дорогая, – сказал Уилфред, – мы с вами должны смириться с тем, что не всегда вольны выбирать формы своего служения.

Дот гадала: как же она раньше не замечала в его голосе эти противные нотки елейного упрека? Она резко отвернулась. И отвергнутая рука Уилфреда тяжело сползла с ее плеч. Она вдруг поняла, что именно он ей напомнил: сахарного Деда Мороза на первом в ее жизни рождественском дереве – такого заманчивого, такого страстно предвкушаемого. А кусаешь – ничего нет, лишь мимолетная сладость на языке, просто пустая полость, вымощенная белым песком.

IV

Урсула Холлис и Дженни Петрам вместе сидели в комнате Дженни – два инвалидных кресла бок о бок перед туалетным столиком. Наклонившись вперед, Урсула расчесывала волосы Дженни. Она сама не знала, как оказалась здесь, да еще за столь странным занятием. Дженни никогда не просила ее о подобных услугах прежде. Однако сегодня, в ожидании, пока Хелен придет уложить их – она никогда еще так не опаздывала, – Урсуле было как-то спокойнее не оставаться наедине с мыслями, ее утешала даже возможность просто смотреть, как пшенично-золотистые волосы приподнимаются при каждом взмахе расческой и медленно, утонченно-сияющим туманом, опадают на скрюченные плечи. Сами не замечая, как это вышло, Урсула с Дженни начали перешептываться – мило, уютно и чуть заговорщически – ни дать ни взять две школьницы.