Черная башня

— Значит, ничего не попишешь. — Видок разочарованно разводит руками. — Придется ловить другую рыбку.

— Подожди-ка!

Самый старший из возчиков как раз закончил поливать камин дневным запасом мочи и, завязывая штаны, с подозрительной гримасой осведомляется:

— Что ты вынюхиваешь в Сен-Клу? В Париже полно рыбы пожирнее.

Видок, взболтав джин в кружке указательным пальцем, замечает негромко:

— Нас только что уволили.

— Так-так! И на кого же вы работали?

— На Видока.

Реакция более чем удовлетворительная, а именно — собеседники засыпают нас вопросами. Они желают знать все!

— Правда ли, что у Видока глаза на затылке?

— А я так слышал, что он может унюхать вранье за пятнадцать километров.

— А я что знаю! Он заключил договор с дьяволом и по этому договору должен раз в месяц сжигать живьем одного вора — бедолагу труженика.

— Нет, это только потому так говорят, что у него из глаз выходит пламя. Провалиться мне на этом месте, если я своими глазами не видел, как он сжег одному парню шляпу, просто бросив на нее этакий особый взгляд…

Единственный, кто отказывается внести свою лепту в народное мифотворчество, — один из возчиков. Голосом, достаточно громким, чтобы его услышали в самом дальнем уголке Сен-Клу, он объявляет:

— А я не боюсь никакого Видока. Если бы он сидел сейчас здесь — на том самом месте, где сидишь ты, брат, — я бы показал ему, где раки зимуют, уж поверь моему слову. Уж я бы вытряс из него душу! Эй, ты! — Распаленный гневом, он бросает на меня сверкающий взгляд. — Чего лыбишься?

— Я ведь уже говорил, — влезает Видок, награждая меня предупредительным подзатыльником. — Он у нас малость простоват.

— Никто не смеет приходить сюда и смеяться над нами, — гнет свое возчик, воинственно нашаривая на поясе нож. — Это невежливо!

Однако конфликту не суждено разгореться, потому что речь возчика прерывается пронзительным воплем мадам Пруно:

— Я тебе покажу, что такое невежливо!

Как воплощение мести проносится перед глазами грозная тень ее засаленного халата, и вот она уже выхватывает из-за камина плетку из сыромятной кожи:

— Я не намерена тратить дрова на придурков вроде вас! Вон отсюда все!

Сначала кажется, что в сонм изгоняемых она включает и нас с Видоком. Но десять су и медоточивые речи Видока смягчают ее.

— Отправляйтесь на чердак.

Кровати, разумеется, нет, есть матрас, из которого во все стороны торчит солома.

— Вы ложитесь, — говорит Видок. — Я еще не устал.

В двадцатый раз за день я оплакиваю отсутствие рубахи, ибо воздух, охлаждаясь, загустевает, как желе, а пауки, плетя свою паутину и протягивая нити через мои голые руки, оставляют на них ледяные следы. Дрожа от холода, я слежу за неясными очертаниями фигуры Видока, как он ходит взад-вперед в полумраке. Наконец голосом, не лишенным мягкости, он произносит:

— Спокойной ночи, Эктор.

Несколько часов спустя я просыпаюсь, судорожно хватая ртом воздух — в полной уверенности, что тону.

Добрых полминуты я обшариваю руками пространство вокруг, пока ощущение воды не начинает ослабевать. И даже после того, как я прикоснулся к полу, потрогал стены, пощупал матрас и убедился, что все на месте и никуда не плывет, я все равно не могу отделаться от чувства, что над моей головой ревет океан.

Постепенно это ощущение словно бы сужается, конкретизируется и постепенно сводится к одному звуку, который заставляет меня покинуть относительное тепло моего матраса и поползти на четвереньках по чердаку.

Посередине, в бассейне звездного света, распростерся Видок. От холодного пола его отделяет одна-единственная тонкая попона. Он лежит, ничем не прикрытый, совершенно неподвижный, если не считать равномерных, как прилив и отлив, горизонтальных движений нижней челюсти.

Неужели простое скрипение зубами может производить такой звук? Словно вода врывается в расщелину скалы и потом с той же силой стремится обратно.

Видок как среди жандармов, так и среди преступников славится своим презрением ко сну. И на протяжении следующих недель я не раз, вспоминая эти мгновения, буду задаваться вопросом — не потому ли, что во сне он возвращается на галеры и вновь видит себя с железным кольцом на шее и цепью на ноге? Это яростное скрипение зубами выражает стремление к свободе.

Он просыпается еще до рассвета.

Глава 19 ПЕЧАЛЬНАЯ УЧАСТЬ ЧАЙКИ

На завтрак нам подают вареные каштаны. Это уже само по себе наказание, но мадам Пруно, следуя безошибочному инстинкту мучителя, жарит в нашем присутствии гуся и куропатку. Моя голова по собственной воле то и дело поворачивается в сторону плиты, Видок же кротко грызет свою порцию, даже считает нужным похвалить хозяйку за вкусный соус. А когда она решает, что настала пора нас выпроводить, он вежливо ей кланяется, подхватывает свой мешок и делает мне знак следовать за ним.

И только когда гостиница остается далеко позади, Видок с довольным урчанием развязывает мешок и достает из него три куска заветревшегося бекона, черствый рогалик и кусок белого сыра.

— Стащил прямо у нее с тарелки, — хмыкает он.

Мы едим на ходу, вытирая рты рукавами, и впервые в жизни я наслаждаюсь той свободой, которую человек приобретает, изменив внешность. Больше не быть самим собой! Лучи утреннего солнца щекочут мне шею. Легко дышит речной бриз, принося ароматы клевера, тысячелистника, дикого овса. В кустах жасмина подают голос первые пчелы.

Видимо, это утреннее поэтическое настроение передается и Видоку, потому что он начинает хрипло напевать. Мелодию Моцарта, ту самую, которую мы слышали в морге.

— Тепак, — задумчиво говорю я. — Забавное имя.

— Куда уж забавнее! А теперь попробуйте-ка произнести его задом наперед. Ну же, Эктор! Кап…

— …ет.

Капет.

Имя давно умершего землевладельца, ставшего родоначальником великой королевской династии. Имя, которое стражники Тампля швыряли в лицо дофину, словно самое унизительное из оскорблений.

— Знаете, — произносит Видок, — это имя меня чудовищно раздражает. Что за вульгарщина! Тепак, — Он отодвигает низко нависшую ветку ольхи. — А все потому, что серьезными делами занимаются любители. Дайте мне профессионала! С профессионалами всегда знаешь, чего ожидать.

После пяти минут ходьбы мы приближаемся к вершине высокого крутого холма. Его венчает похожая на приземистую сторожевую башню пирамида из дубовых бревен. Видок замедляет шаг — чтобы собраться с мыслями, полагаю я, — но тут я замечаю, что он быстро окидывает взглядом округу и, перегнувшись через пирамиду, смотрит на что-то по ту сторону.