Черная дама

– - Что?

– - Одну папироску выкурить! Я устал, я шел издалека. Я даже не сниму пальто. Ведь вы позволите?
– - добавил я над самым ее ухом замирающим шепотом.

Ее рука дрожала.

– - Да... нет... что же... да, позволю, позволю, -- вдруг сказала она два раза.

Я сжал ее руку.

– - И там я увижу ваше лицо?

Она наклонила голову. Несколько шагов мы прошли молча и остановились у одного из домов Сивкова.

В конце Забалканского проспекта, подле Обводного канала, два квартала заняты огромными каменными домами, образующими собою два переулка и принадлежащими одному владельцу.

Я не знаю, кому они принадлежат теперь. Знаю, что они были Тарасова, потом Сивкова, потом еще и еще кого-то, но имя Сивкова так и осталось за ними.

Эти огромные дома заселены по преимуществу бедным людом. В нем масса рабочих, бедных чиновников, студентов и... прекрасных, но погибших созданий.

Моя история разрешилась просто. Мы вошли в подъезд, прошли по узкому коридору во двор, через него в другой подъезд, в другой коридор и, наконец, на лестницу. Нас охватила египетская тьма, так как в домах Сивкова на лестницу не сделано ни одного окна на высоте всех пяти этажей.

Я хотел зажечь спичку, но она порывисто потушила ее и опять лихорадочно заговорила:

– - Не надо! Ради бога, не надо!

– - Мы же поломаем ноги!

– - Бога ради!
– - она сжала мою руку и повела в темноте по лестнице.

Мне становилось жутко. Вдруг наверху звякнул дверной крючок, хлопнула дверь, послышались мужские голоса и загорелась спичка. Бледным светом она озарила площадку четвертого этажа.

Моя незнакомка прижалась ко мне и замерла, вся дрожа от волнения. Потом она вдруг зашептала совершенно безумным лепетом:

– - Если любите... если дорожите жизнью... Бога ради... идите... прочь скорее... скорей...

Шаги все приближались. Ее вуаль касалась моего лица.

– - Идите, идите, -- прошептала она исступленно и толкнула меня.

Я повернулся и, ничего не понимая, медленно сошел вниз.

Когда я вышел на улицу, я чувствовал себя словно одураченным. Я старался разобраться в происшествии, но не понимал решительно ничего.

Вернувшись домой, я лег спать; на другое утро сел за работу и на время позабыл обо всей этой странной истории.

Несколько дней спустя, идя по Гороховой, я вдруг встретил свою незнакомку.

Она была одета в тот же траурный костюм, и непроницаемая вуаль так же закрывала ее лицо.

Я быстро догнал ее и заговорил с нею.

– - Скажите, пожалуйста, -- не без раздражения сказал я, -- к чему вы меня в тот раз заставили разыграть такую глупую роль?

Она вздрогнула, увидев меня.

– - Вы?
– - воскликнула она с неподдельным горем.

– - Да, -- ответил я, -- признаться сказать, мне было очень досадно, что вы заставили меня изобразить собою какого-то бульварного героя!

Но она не слышала моих слов и снова воскликнула с тоской:

– - Вы! Неужели и вы...

Я раздражительно заметил:

– - Вы и среди белого дня разыгрываете мелодраму! Неужели вы не можете быть естественны?

Она опять не слыхала моих слов. Она схватила меня за руку, повлекла к воротам ближайшего дома и тут, сжимая мне до боли руку, заговорила тем же исступленным шепотом, каким говорила на лестнице:

– - Если вы жалеете себя, если любите себя, уйдите! Оставьте меня одну! Вам не спасти меня! Идите! Не мучайте меня!

Я изумленно посмотрел на нее.

– - Вы хотите делать какую-то тайну! Я ничего не понимаю.

– - Если бы вы знали мою жизнь!
– - сказала она с тоскою.

Я был снова заинтригован.

– - Расскажите!

– - Вы хотите, хотите?

– - Хочу.

– - Слушайте!
– - голос ее стал каким-то торжественным.
– - Если вы правда заинтересовались мною, если вы думаете, что можете полюбить меня, -- я вам расскажу все, все, от рождения! Хотите?

– - Хочу.

– - Вы не трус?
– - вдруг спросила она.

Какой мужчина скажет, что он трус? Я пожал плечами.

– - Дайте мне слово, что исполните мою просьбу.

На этот раз я решился удовлетворить свое любопытство.

– - Я дам вам всякое слово -- покажите мне свое лицо.

– - Вот!

И она вдруг приподняла вуаль. Да, я видел пунцовые губы, правильный носик, черные брови и глаза... Глаз этих я не забуду и узнаю их везде. Они были карие, большие и глядели на меня с такою затаенною грустью, с таким томительным ожиданием, что этого взгляда я не могу забыть, а с ним и глаза, так смотревшие на меня, и весь облик ее грустного прекрасного лица.

– - Даю слово, -- сказал я горячо, -- что исполню всякое ваше желание!

Она опустила вуаль.

– - Придите сегодня ночью, в двенадцать, к железному мосту. Я буду ждать вас; я возьму вас с собою и открою все.

Я невольно отшатнулся и смущенно пробормотал:

– - К железному мосту?

– - Да, на царскосельской дороге, -- сказала она, -- вы боитесь?

Я вспыхнул от обидного подозрения.

– - Я буду. Надеюсь, вы не дурачите меня!

– - Я?!
– - воскликнула она и, схватив меня за руку, прибавила с невыразимой прелестью: -- Милый, милый!

У меня закружилась голова. Если бы не день и не народ, я, вероятно бы, ее обнял.

Она скользнула из-под ворот, быстро подошла к праздно стоявшему извозчику и села на пролетку.

Извозчик встрепенулся и задергал вожжами.

– - Приходи!
– - крикнула она мне радостным голосом.

Я закивал головою и долго смотрел ей вслед. Она оборачивалась, и мне казалось, что я видел ее улыбку сквозь непроницаемую завесу вуали.

Я вернулся домой совершенно отуманенный и только к вечеру осознал все безрассудство своего обещания. Кто она, от чего ее спасать и какое мне дело до истории ее жизни от рождения?

Что за странное время и место для свидания!

Двенадцать часов ночи -- час очень поздний, особенно для такой пустынной местности, как у железного моста.

По полотну царскосельской железной дороги надо пройти мимо мастерских, сторожки, мимо "ям", туда, к крошечной сосновой роще, что стоит у полотна соединительной ветви между Варшавским и Николаевским вокзалами. Это полотно проходит под железным мостом, по которому проложены рельсы царскосельской железной дороги.

Я стал робеть. Это свидание, в такой странный час и в такой удивительной местности, приводило меня в совершенное недоумение; но наступил вечер; любопытство превозмогло мою робость, и я пошел на свидание.