Черная книга

И я ушел с одним из товарищей, который называл себя Калимали. Побег был отменен.

В эти же дни произошло еще одно событие, сильно повлиявшее на решение Печерского. Тот самый пожилой человек, с которым он беседовал в первый день пребывания в Собиборе, еще раз подошел к нему. Старика этого звали Борух, — впоследствии оказалось, что он портной. Борух присутствовал в женском бараке при встрече Печерского с лагерниками. От этого человека Печерский услышал предупреждение о том, что за ним начали следить.

— Вы заметили, вчера в бараке около меня стоял высокий худой человек. Это ”капо” Бжецкий, отъявленный негодяй. Он понял все.

— Постойте, о чем, собственно говоря, вы беспокоитесь? Зачем же ему следить за мной? Я ничего не собираюсь делать. Бежать — это безнадежно.

Борух помолчал.

— Вы боитесь меня и вы правы, — начал он, — прошло всего несколько дней с тех пор, как мы впервые увидели друг друга. Но выхода у нас другого нет. Вы можете уйти неожиданно, и тогда все будет кончено для нас. Поймите меня, — и он схватил меня за руку. — Нас много, таких как я, которые хотели бы уйти. Но нам нужен человек, который поведет нас и укажет, что делать. Доверьтесь нам. Мы многое здесь знаем и можем помочь вам.

Я посмотрел в его открытое, доброе лицо и подумал: предатель или нет, а рискнуть все-таки придется!

— Как заминировано поле за проволокой? Понимаете вопрос?

— Не совсем.

— Обычно мины ставятся в шахматном порядке.

— Ага, теперь понимаю. Так и заминировано. Расстояние между минами полтора-два метра.

— Благодарю вас. А теперь я попрошу вас вот о чем. Познакомьте меня с какой-нибудь девушкой.

Борух удивился:

— С девушкой?

— Да. Вчера справа от вас стояла молоденькая девушка, кажется голландка, стриженая, волосы каштанового цвета. Помните, она курила. Вот хотя бы с ней. Она не говорит по-русски, и это как раз очень удобно. Со мною вам встречаться больше незачем.

Мы с Ляйтманом спим рядом, все, что надо будет вам, передавать будет он. А теперь пойдем в женский барак знакомиться с девушкой.

Прошло несколько дней. Каждый вечер Печерский встречался с Луккой, — так звали его новую знакомую, молоденькую голландку. Оба сидели на досках около барака. То один, то другой заключенный подходил к Печерскому и заговаривал с ним, — на первый взгляд о самых обыкновенных вещах. Подходил и ”капо” Бжецкий, немного понимавший по-русски, — тогда Печерский немедленно принимался любезничать с девушкой. Лукка с самого начала смутно догадывалась, что вовлечена в какую-то серьезную игру. Печерский ей и не заикался. Она молча поддерживала конспирацию. Печерский был ”восточником”, советским человеком, — уже это одно возбудило надежду Лукки, ей хотелось ему верить. Печерский был вдвое старше этой восемнадцатилетней девушки. Но он с ней подружился. Лукка рассказывала ему свою историю. Здесь в лагере ей пришлось скрыть, что она дочь немецкого коммуниста, бежавшего из Германии в Голландию, когда гитлеровцы пришли к власти. Отцу ее удалось скрыться и во второй раз, когда немцы оккупировали Голландию. Немцы арестовали ее вместе с матерью. Братьев ее убили. Мать и дочь привезли в Собибор.

Отношения между Печерским и Луккой оставались на протяжении всех этих трагических дней дружескими. Лукка поняла смысл и цель их дружбы. Привыкшая еще с детства к конспирации, она ни о чем не спрашивала, догадываясь, что у Печерского есть серьезные основания не посвящать ее в свои замыслы.

Таким образом, не возбуждая ничьих подозрений, Печерский осваивался среди массы незнакомых ему лиц и попутно узнавал кое-что о расположении лагеря, о настроениях людей, об охране.

Седьмого ноября он снова встретился с Борухом, на этот раз за шахматной доской.

— Вот первый план, — начал рассказывать Печерский, — он сложен и едва ли выполним, но все-таки выслушайте. Столярная мастерская находится в пяти метрах от проволоки. Между рядами проволоки четыре метра. Минированное поле — еще пятнадцать метров. Прибавьте к этому семь метров внутри столярной мастерской — итого тридцать пять. Нужно сделать подкоп. Я подсчитал, что придется спрятать под полом и на чердаке приблизительно двадцать кубометров земли. Копать придется только ночью. У этого плана две отрицательные стороны: едва ли шестьсот человек смогут проползти друг за другом тридцать пять метров в течение одной ночи. Кроме того, если мы и уйдем, то уйдем, так и не уничтожив немцев. Поговорите с вашими по поводу этого плана. А о втором плане я пока вам ничего не скажу.

— Почему?

— Нужны еще дополнительные сведения. А пока вот что: беретесь вы достать штук семьдесят ножей или бритв? Я раздам их ребятам.

— Будет сделано, — ответил Борух. — А теперь мне надо посоветоваться с вами об очень важном деле. В нашу группу входит Моня, — вы его знаете; из тех молодых ребят, что строят бараки. Вчера к нему подошел ”капо” Бжецкий и заявил, что знает о готовящемся побеге. Конечно, его постарались разуверить. Он выслушал все и сказал, что хотел бы присоединиться к нам и бежать.

— Я задумался, — пишет Печерский, — хотя это и похоже на провокацию, но мысль о том, что каповцы могут помочь, показалась мне необычайно соблазнительной.

— Моня считает, — продолжал Борух, — что каким бы негодяем ни был Бжецкий, тут на него можно положиться. Бжецкий отлично знает, что в последнюю очередь уничтожат и каповцев; они не могут оставить живых свидетелей своих преступлений.

— Что же вы ответили Моне?

— Что один, без вас, ничего решить не могу.

— Подумаем на счет каповцев. А пока пора разойтись.

Кузнец Райман тайно исполнял заказ Печерского — делал ножи. Кузница помещалась рядом со слесарной мастерской. Вечером десятого октября в кузнице собралось несколько человек, среди них был и Бжецкий. Немецкая охрана отдала в слесарную мастерскую для починки патефон. Печерский и Ляйтман были приглашены ”послушать патефонные пластинки”.

Разговор начался издалека. Завели патефон. Кузнец жарил оладьи с сахаром, Бжецкий объяснил, что мука и сахар украдены из второго склада, то есть при сортировке вещей казненных. Печерский рассказывает: ”Я отказался от оладий и заговорил о пластинках. Бжецкий все время пытался перевести разговор на тему о побеге. Под разными предлогами я уклонялся. Наконец, он дал знак кузнецу. Тот взял патефон и вышел в слесарную. Все пошли за ним. Мы остались с Бжецким с глазу на глаз.

— Я хотел говорить с вами, — начал он, — вы догадываетесь о чем?

— Я плохо понимаю по-немецки.

— Хорошо, будем говорить по-русски. Правда, по-русски я говорю неважно, но если хотите, мы договоримся. Прошу вас. выслушайте меня. Я знаю о том, что вы готовите побег.

— Вздор! Из Собибора бежать невозможно.

— Вы делаете это очень осторожно. Вы редко бываете в бараках. Вы никогда ни с кем не разговариваете, за исключением Лукки. Но Лукка — это только ширма. Саша, если бы я хотел вас выдать, я мог бы это сделать давным-давно. Я знаю, вы считаете меня низким человеком. Сейчас у меня нет ни времени, ни охоты разубеждать вас. Пусть так. Но я хочу жить. Я не верю Вагнеру (начальнику лагеря), что каповцев не убьют. Убьют и еще как! Когда немцы будут ликвидировать лагерь, нас уничтожат тоже.

— Хорошо еще, что хоть это поняли. Но почему же вы об этом говорите со мной?

— Я не могу не видеть того, что происходит. Все остальные только исполняют ваши распоряжения. Шлема Ляйтман говорит с людьми от вашего имени. Саша, поймите меня: если каповцы будут вместе с вами, вам будет несравненно легче. Немцы доверяют нам... У каждого из нас есть право передвижения по всему лагерю. Короче говоря, — мы предлагаем вам союз.

— Кто это мы?

— Я и Чепик, ”капо” банной команды.