Черная книгаТаинственные люди и необыкновенные приключения

Он тоже служил в Питере в гвардии, а потом вышел со службы, приехал сюда и по скорости женился вот на этой ангельской душе. Марьей Александровной ее звали, а урожденная она была графиня; только бедная, должно быть, а наш-от был темный богач. Так и шел слух, что не любя вышла за него, — родные-де силком выдали из-за денег.

Когда я в ту пору из солдат пришел раненый, они уж года три были повенчаны и была у них дочка Ольга Николаевна, — это та самая, что в Питере-то теперь.

Жили господа как будто ничего, только больно ревнив был барин-от, измучил он ее своей ревностью.

А уж она была такая кроткая, добрая, что и сказать нельзя; все заступалась за нас, а он хоть и зверь был, а все-таки иногда ее и слушался.

Потом наступила Севастопольская компания; барина вытребовали на войну; там он воевал года с два, отличиев много заслужил.

Вздохнули мы все без него, как будто на своей воле.

Только и случись беда с нашей барыней.

Тут, верст пятнадцать отсель, и сейчас есть имение графа Воронцова, — он уж помер давно.

Вот этот граф приезжает с войны раненый. Когда выздоровел, познакомился с вашими барынями, — тогда и старая была жива еще.

Граф этот был добрый, да уж такой-то пригожий, что и сказать нельзя. Все дворовые, бывало, говорили: вот бы какого мужа-то надо нашей барыне… Да и наговорили, накликали беду…

Полюбили они в ту пору друг друга, да не на радость, а на погибель свою.

Прошло еще около года, как узнали, что наша молодая барыня беременна.

Старая-то любила ее, все утешала, а она все плачет да Богу молится.

Скоро потом и война закончилась, а тут и приехал барин. Мы все ни живы ни мертвы; вышли встречать его, а он ничего не сказал никому, только головой мотнул и наверх.

Говорили потом, что молодая-то наша барыня в ноги пала ему, да молила простить ее… Только на другой день все мы узнали, что барыня умерла.

Так и похоронили без всякого следствия…

Потом, тут же вскоре уехал наш барин в заграницу и знать, года через два, што ли, умер. Скоро и старая барыня тоже умерла и все они схоронены тут в соседнем селе близ церкви: ее вишь они и строили. Так все трое и лежат теперь в одном склепе: барина-то тоже туда положили, из заграницы привезли…

Старик задумался, а потом, немного погодя, сказал, указывая на незаколоченное окно:

— А вот люди говорят, что некоторые видали в этом окне свет ночью поздно и — женщину в белом платье.

— Ну спасибо тебе, старина, за рассказ, — сказал Навроцкий в раздумье и подал ему трехрублевую бумажку. — А это вот тебе за хлопоты и за угощенье.

— Да што вы, помилуйте, ваше благородие, какое же тут угощенье да хлопоты…

— Бери, бери, старинушка, — сказал Навроцкий. — Да вот что, — прибавил он, взглянув на часы, — теперь уже скоро семь, стало быть, скоро и ночь наступит; еще ночью и подводу-то найдешь ли на селе, не знаю: я ночую у тебя, старина.

— С великим удовольствием, мой батюшка, только в хате-то моей не больно чисто.

— Э, полно, я здесь усну, только Ивана приведи ко мне на минуту, а то сам-то, пожалуй, дороги не найдет.

— Вся есть воля ваша, только удобно ли будет здесь вам? — не то заметил, не то предостерег старик и вышел из комнаты.

— Собаку захвати сюда! — крикнул Навроцкий вслед старику.

Через несколько минут вошли Иван и старик. Оба тащили всякой всячины для постели.

Старик принес большой овчинный тулуп, простыню и подушку; у Ивана в руках было одеяло.

Навроцкий не противился: не отсылать же обратно.

— Спасибо, старина, ничего, я бы и так уснул, — говорил он.

— Как можно, батюшка, — вон какой здесь холодище, — говорил старик, устилая постель на широкой кушетке.

— Ты, Иван, завтра часов в шесть утра иди на село и разыщи подводу, — обратился Навроцкий к денщику.

— Слушаю ваше благородие; не прикажете ли еще чего?

— Нет, больше ничего не надо, спокойной ночи вам обоим!

— Счастливо оставаться, ваше благородие! — проговорили оба и вышли из комнаты.

Глава VI. Явление мертвеца

Навроцкий встал и притворил дверь. Потом сдернул с портретов полотно и пристально поглядел на «него» и на «нее».

Придвинув к кушетке стул, он поставил на него лампу и лег в постель, не раздеваясь.

Долго он лежал, куря папиросу за папиросой; вынул часы, поглядел: было около десяти.

Наконец он потушил огонь, завернувшись сначала в овчинный тулуп.

В окно светила полная луна и при свете ее Навроцкий, дополняя воображением устремленный взгляд свой, почти ясно видел портреты…

Так он долго лежал, будучи не в силах оторвать взор свой от той точки, в которую он впился.

Что-то вдруг треснуло, Навроцкий невольно вздрогнул.

— Трезор, иди сюда, — поманил он собаку из-под кушетки и она, вспрыгнув, улеглась в ногах.

Вот, где-то в углу, как будто мышь заскрежетала зубами и опять все тихо…

«Что это как ломит голову, — думает Навроцкий, — или много пил эти два дня, или простудился сегодня».

А сам все смотрит на «ее» портрет; но вот глаза его стали смыкаться от утомления и он погрузился не то в сон, не то в забытье.

Неизвестно, долго ли он был в таком состоянии, только вдруг открыл глаза; ему послышался жалобный стон… И первым долгом взор его скользнул по «ее» портрету…

С ужасом видит он, как ее руки сложились на груди, а взгляд, полный мольбы, устремился на него…

— Господи Иисусе Христе, — шепчет Навроцкий, между тем, как взгляд его падает на «его» портрет…

Что же это, Боже мой!!

Он грозит пальцем ему, сверкая страшными очами.

— Да воскреснет Бог!.. — закричал Навроцкий во все легкие и голос его по всему дому раскатился гулким эхом.

Вскочив с постели, он ищет спички и дрожащими от ужаса руками зажигает лампу.

Потом, не оглядываясь назад, бросается из кабинета, а собака с громким лаем бежит впереди.

Выбежав из дома, он запнулся в сенях, разбил лампу и чуть не кубарем скатился с лестницы вниз.

— Дедушка, дедушка!.. Иван!… отоприте!… — барабанил Навроцкий в окно и кое-как добудился обоих.

Вышел старик со свечкой; Иван стоял рядом с ним перепуганный.

Оба смотрели с изумлением на офицера: он был бледен как смерть, а зубы его выбивали барабанную дробь.