Черная кошка в темной комнате

И тут самообладание изменяет мне. Я делаю глупость — самую страшную из возможных. Широко открываю глаза.

Свет бьет, заставляя зажмуриться, но я успеваю увидеть лицо Никиты. Близкое. Жесткое, словно вырезанное из камня. С темными, совершенно пустыми глазами. В которых разум и не ночевал.

Короткая пощечина заставляет меня снова распахнуть глаза и всмотреться в него. Больше он не позволит мне отстраниться. Он победил!

— Откуда ты знаешь?

— 2012 год. Село под Дебальцево. Восемнадцатилетние парни, которым выпала великая честь участвовать в эксперименте. Бойцы, которым неведом страх!

Колесики в голове завертелись с бешеной скоростью.

— Ты был?..

— Курировал операцию от Минобороны Украины. Я хорошо помню тебя. Восхитительно самоуверенная соплюха, которая для подтверждения своих теорий не постеснялась впутаться в военный конфликт, не разбирая сторон, не различая правых и виноватых, не думая о том, что может искалечить психику мальчишек своими «мантрами»…

Я смотрю на него во все глаза. Мне нечего возразить. Он прав.

— Я помню, как дрались эти парни. Им и в самом деле был сам черт не брат. Ты сделала это! Ты полностью избавила их от страха.

— Ты сам сказал, я искалечила их психику. Они стали неадекватными. Ты хочешь, чтобы я то же самое сделала с твоей женой?

— Я хочу, чтобы она перестала меня бояться, — тихий, обжигающий шепот, губы у самой шеи, — ты это сделаешь.

— Без ее согласия?

— Грех на мне, — он шепчет прямо в приоткрытый рот, и вдруг впивается в мои губы жестким, глубоким поцелуем.

Жаркая волна прокатывается от макушки до пяток. Нет, это не дофамин. Это норадреналин. Гормон ярости.

И я совершаю вторую глупость. Кусаю его! Кусаю прямо за язык.

— Сука! — вторая пощечина отрезвляет.

Мужчина выпрямляется.

— Ты сделаешь это?

— Нет!

Это уже не глупость. Это вполне осознанное безумие… Я смотрю ему в глаза, прямо в глаза. В эти темные форточки в мир бессознательного. В разум, где «хочу!» окончательно и бесповоротно победило и совесть, и великодушие, и страх…

— Это окончательно?

— И бесповоротно.

— Дура, — он вздыхает, — а ведь могла прожить долгую и счастливую жизнь. Великим ученым стать. Войти в историю. А что сейчас напишут на твоем могильном камешке? Две даты: рождения и смерти. И тире между ними. Ничего не добилась. Ничего не смогла. Ушла слишком рано… — Губы кривятся в издевательской усмешке, и это последнее, что я вижу, потому что на мое лицо опускается подушка.

Темнота. Воздуха нет. Руки связаны.

Что можно сделать в такой ситуации?

Только одно… И я прищелкиваю пальцами. Два раза.

— Коньяк, Полина Аркадьевна?

— Да, спасибо, не помешает.

Меня все еще колотил отходняк. Я сидела в кресле, одетая и закутанная в норковую шубу хозяйки. Не думаю, что она обидится…

— Что с ним будет?

— Освидетельствование у психиатра, и, по результатам, либо принудительное лечение, либо тюрьма, — крупный, спокойный мужчина, чем-то напоминающий большого кота, взял из моих рук бокал и поставил на стол. Я взглянула на него благодарно, и он ободряюще улыбнулся.

Никиту уже увели.

— Материала вполне достаточно. Попытка убийства, заснятая на камеру…

— Товарищ капитан… А саундтрек?

— Оказался испорчен. Сбой аппаратуры.

— Я могу быть уверена?

— Полина Аркадьевна, — удивился он, — думаете, мне так сильно хочется на пять лет за проволоку по 283 статье?

— Хорошо, — кивнула я, попробовала встать и покачнулась, — вы поможете мне дойти до машины?

— Да я вас на руках донесу! Мы эту сволочь пять лет поймать не могли! Четырнадцать жертв.

— Рада, что оказалась полезна. И, пожалуй, я приму ваше любезное предложение. Что-то меня ноги совсем не держат.

— Еще бы! — он покосился на огромную, круглую кровать, нож, разрезанное белье и его передернуло, — У вас редкое самообладание. Я раз двадцать был готов плюнуть на договоренности и войти. Думаю, я поседел, пока ждал сигнала.

— На самом деле опасности почти не было, — раздумчиво сказала я, — он до самого конца, практически, держал себя в руках. Балансировал на грани, да… Но держался за разум. А значит, поддавался управлению.

Мужчину еще раз передернуло.

— Вы, психологи, страшные люди.

— Как это верно, капитан, — кивнула я и с облегчением расслабилась.

До дома мы доехали быстро. Даже слишком быстро, на мой взгляд. В машине все же были люди. Я подумала, что сейчас поднимусь домой, в свою темную квартиру, где останусь совсем одна — и мне стало по-настоящему плохо. До рассвета оставалось еще часа четыре, и их надо было как-то прожить. А я совсем не чувствовала себя способной на такой подвиг.

…Но в моем окне горел свет.

Божественный запах хорошего кофе я ощутила еще на лестнице. А когда вошла, просто окунулась в него. Он не просто был, он пропитал стены, висел в воздухе, «хоть топор вешай». Сколько же чашек кофе здесь выпили, пока меня не было?

— Все в порядке, Пол?

Он стоял посреди коридора, в тапочках моего отца, свободных шерстяных брюках на резинке. Старая фланелевая рубашка в клетку. Такой домашний вид. Словно он тут жил всегда.

— Как ты сюда попал? — выпалила я, вероятно, от неожиданности. Настолько не вязался домашний вид Профессора с моим коридором, что я непроизвольно перешла с ним на «ты».

А он совсем не удивился. Кажется, даже обрадовался.

— Ты же не забирала у меня ключи. Помнишь?

И тут я, действительно, вспомнила все. Абсолютно все.

Воспоминания обрушились на меня как цунами. Я, было, трепыхнулась, но волна оказалась настолько сильна, что меня поволокло, как щепку…

«…Полина, Пол… опомнись! Я настолько старше тебя, что это тема для анекдотов, а не для романа…

…Девочка моя, не сходи с ума… Уже сошла? Ну, тогда хоть меня не своди, ведь ты же видишь, что я держусь за разум из последних сил… Ты так красива…

…Пол, ты смотришь на меня так, что я теряюсь… Чем я так запал тебе в душу? Юной, ослепительной, успешной… Толстый лысеющий дядька ну очень средних лет…

… Хорошо, ты победила. Сдаюсь… И — да! Я тебя люблю…»

— Каскад! — сообразил он, — Черт! Как всегда вовремя. Быстро раздевайся, я сделаю ванну. Давай, помогу. Господи, ты хоть что-нибудь соображаешь? Ну-ка посмотри на меня, Пол! Вот сюда! Как меня зовут?

— Се. сергей, — выдохнула я сквозь сжатые зубы, — З. зачем?