Черная моль

– Синьор? – улыбается красными губами девушка в черном платье.

– Синьор Джакомо ди Колонна, – брюзгливо роняет беженец, – у меня забронирован люкс с окном во двор.

– Вы без багажа? – она протягивает ему конверт с пластиковым ключом от номера, но рука замирает в воздухе.

– Он приедет позже, – гость замечает маневр с ключом и снимает очки. В широко расставленных зеленых глазах пляшут огни вечернего Рима, – что-то не так?

– Бенвенуто, синьор ди Колонна! – Она отдает ему конверт.

***

– А я не понимаю, когда люди говорят: «мы – католики!», потому что они молятся, а потом выходят на улицу и тут же забывают об этом. Вы можете молиться, поститься, носить власяницу, но в вас нет веры, если вне всего этого вы не христианин. Если вот здесь вы – верите, а здесь – просто живете. Если вы любите вино, вы любите его всегда. Если вы любите Христа, вы любите его всегда.

Паоло оживленно жестикулирует. Елена любуется его жестами. Любуется им.

– И моя работа, раз уж вы спросили (она закатывает глаза), это и есть молитва, это мое дело, которое я делаю на глазах у Бога, и мне стыдно было бы делать его хуже, чем я могу.

– То есть вы гений, потому что стараетесь больше других?

– Хелен! Представляете, как прекрасна была бы жизнь, если бы каждый старался так, словно Бог наблюдает за ним!

– Вы меня соблазняете!

– Что?

– Ваша вера. Вы хотите соблазнить меня!

– Хелен! – он осекается и вновь садится на оттоманку рядом с ней. – Я не хочу… соблазнить вас. Я хочу вас…

– Да? – оба вдруг начинают говорить почти шепотом.

– Я хочу, чтобы вы были счастливы. Чтобы вам было лучше.

– Почему, Паоло? Мы едва знакомы.

– Потому что вы прекрасны. Обворожительны. Душой и телом, – он дрожит.

Придвигается ближе к ней. Она смотрит на него с изумлением:

– Паоло?

– Да! – его глаза умоляют.

– Люби меня, – вдруг говорит она. – Люби, как перед лицом Иисуса.

Ее рука проскальзывает в ворот его рубашки.

Сердце Паоло почти вырывается из груди.

Он замирает.

Через секунду взрывается, вскакивает, рывком поднимает ее, впивается поцелуем в шею. Графиня ахает. Ее рука касается его члена, явственно проступающего сквозь тонкую белую ткань. Пальцы гладят его член, сжимают его.

Паоло рычит. Разворачивает графиню спиной к себе. Она со стоном опирается руками о книжные полки. Несколько книг раскрываются и падают вниз с глухим стуком.

Он входит в нее сзади. Его тонкие длинные пальцы пробегают по ее телу, по груди, по обнаженным бёдрам, по складкам задранного до пояса платья.

– Люби меня, – тяжело дыша, говорит графиня, – люби меня, Па… Оооо!

Он хватает ее за волосы и кричит вместе с ней.

***

Серое римское утро. Невдалеке промзона, безликие пятиэтажки, идёт холодный февральский дождь.

Фигуристая сеньора в леопардовом комбинезоне с глубоким, несмотря на погоду, декольте выгуливает пса.

Возле разбитого древнего фиата на спущенных колесах собака начинает рваться с поводка и скрести когтями землю.

– Что там, Иисусе, мальчик, что ты опять нашел!

Пёс бьёт тяжёлой лапой по незапертой крышке багажника, она поднимается.

На дне багажника лежит скрюченный труп Паоло с оторванными кистями и полуоторванной головой.

Синьору шокирует выражение полной умиротворённости на лице убитого.

На ее веках дрожат густые синие тени.

Глава 4. И нет рассказчиков для жен

Знакомые высокие стеллажи. Граф Марко де Орсини стоит с бокалом вина, опираясь другой рукой на спинку кресла. Напротив – обходительный человек без возраста в темном костюме, с белой полоской у горла. Человек держит в руках томик стихов и читает вслух с сильным акцентом:

– И нет рассказ-зчико-ов дыля жоон

В порочних дьлинних платия

Щьто правадили дни как сон

Ввв пьленитьельних заньятьия

Трудный язык! – захлопывает книжку.

– Но красивый, – говорит граф.

Гость вежливо пожимает плечами.

– И все же? – граф поднимает одну бровь.

– У меня лишь несколько вопросов, ваше сиятельство. Вы позволите? – иезуит садится в кресло, вынуждая графа сесть напротив: – Вы знали Паоло Виллардо, супернумерария?

– Кого?

– Он работал шеф-поваром в ресторане…

– А! – граф поднимает руку. – Этот парень. Он уволился? Жаль.

– Он не уволился, насколько я понимаю, его убили. Насколько я понимаю, граф, -настойчиво повторяет иезуит, – он был в вашем доме.

– Меа кулпа! Меа максима кулпа!

– Граф, – укоризненно говорит иезуит, – все серьезнее, чем кажется. Мы двадцать лет пытаемся договориться с Opus Dei, и тут в вашем доме, в вашем доме, граф, погибает любимец прелата. Накануне подписания буллы!

– Но зачем вам с ними договариваться, Никколо?! Они же фанатики!

– Как и мы.

Граф тонко улыбается, иезуит делает вид, что не замечает этого.

– Как бы то ни было, я в комиссии.

– То есть, вы здесь официально? Я не смогу вас убить, как бедного Паоло, и вынести ночью за порог? Кстати, куда именно его вынесли за порог?

– Его нашли на окраине Рима с отрубленными или оторванными кистями рук.

Граф хмурится.

– Какой в этом смысл? И, кстати! С чего вы взяли тогда, что его убили в моем доме?!

***

Абу Ахмет Аль Сафер с наслаждением терзает ножом и вилкой огромный шмат жареного мяса на белой тарелке, отправляя в рот кусочек за кусочком и запивая водой из синей бутылки. Столик, за которым он сидит, погружен в тень арки, на освещенной солнцем мостовой мелькают ноги, одна пара ног, в черных сапожках, останавливается, сапожки поворачиваются в сторону Аль Сафера, и за столик садится графиня Хелена де Арсини.

Абу Ахмет жестом подзывает хозяина уличного кафе, вопросительным знаком замершего в желтом пламени двери, и показывает рукой, что нужно еще тарелку, еще мяса, еще воды. Хозяин, безошибочно разгадавший, что именно от него требуется, скрывается за дверью.

– Бисмилляхи рахмани рахим, – говорит Абу Ахмет, – Во имя аллаха милостивого, милосердного. Приветствую вас.

Хелена сидит с каменным лицом.

Хозяин, возникший за ее спиной, ловко расставляет посуду, раскладывает приборы, наливает воду из синей бутылки в сияющий чистотой бокал.