Черная стрела (сборник)

При виде дороги Дик остановился и, лишь только перестал бежать, услышал какой-то неясный шум, постепенно усиливавшийся. Сначала этот шум походил на порыв очень сильного ветра, но вскоре стал более определенным: послышался топот галопирующих лошадей, и в одно мгновение целый отряд воинов обогнул угол, промчался мимо мальчиков и исчез. Всадники ехали в полном беспорядке, очевидно, спасаясь: некоторые из них были ранены, лошади без всадников скакали рядом, с окровавленными седлами. Очевидно, то были беглецы с поля большого сражения.

Топот лошадей только что начал замирать в стороне Шорби, как снова послышался стук копыт и по дороге проскакал еще беглец – на этот раз одинокий всадник и, судя по его великолепным латам, человек высокого положения. Сейчас же за ним следовали фуры обоза; лошади, понукаемые возницами, как будто дело шло о спасении жизни, бежали неуклюжей рысью. Очевидно, эти люди бежали заблаговременно с поля сражения, но трусость не спасла их. Только они поравнялись с местом, где стояли удивленные мальчики, какой-то человек в изрубленных латах, по-видимому, вне себя от бешенства, нагнал фуры и начал избивать погонщиков рукояткой меча. Некоторые из них вскочили с мест и убежали в лес, а он продолжал избивать сидевших, проклиная их все время как трусов.

Все это время шум в отдалении усиливался; ветер доносил скрип телег, топот лошадей, крики людей, какой-то смутный, постепенно усиливавшийся шум. Ясно было, что целая армия хлынула, словно наводнение, на дорогу.

Дик стоял, мрачно задумавшись. Он намеревался идти по большой дороге до поворота к Холивуду, а теперь ему приходилось изменять план. Но главное – он узнал цвета графа Райзингема и понял, что приверженцы Ланкастерской розы потерпели полное поражение. Был ли сэр Дэниел с ними? И если да, бежал ли он, разбит ли он? Или он перешел на сторону Йорка и изменил чести? И то, и другое было плохо.

– Пойдем, – сурово проговорил он и, повернувшись, пошел вперед по роще. Мэтчем заковылял вслед за ним.

Некоторое времени они молча шли по лесу. Становилось поздно, солнце опускалось в долину Кеттли, верхушки деревьев горели золотым светом, но тени уже становились темнее, и начинал чувствоваться ночной холод.

– Если бы было что поесть! – вдруг проговорил, останавливаясь, Дик.

Мэтчем сел и заплакал.

– Ты можешь плакать из-за ужина, а когда нужно было спасать жизнь людям, так сердце у тебя было довольно равнодушное, – презрительно проговорил Дик. – У тебя на совести семь смертей, мастер Джон, – я никогда не прощу тебя за это.

– Совесть! – вскрикнул Мэтчем, смотря на Дика с яростью в глазах. – Моя совесть! А у тебя на кинжале красная человеческая кровь! И за что ты убил его, бедного? Он вытащил стрелу, но не пустил ее, он держал тебя в своих руках и пощадил! Нужно столько же храбрости, чтобы убить котенка, сколько для убийства беззащитного человека.

Дик онемел от изумления.

– Я убил его в честном бою! Я бросился после того, как он поднял лук! – закричал он.

– Это был удар труса, – возразил Мэтчем. – Ты просто грубый хвастун, мастер Дик, ты только пользуешься удобным случаем. Покажись кто-нибудь посильнее – ты будешь валяться у него в ногах! Ты не думаешь и о мести, потому что смерть твоего отца остается неотмщенной и его бедный дух требует справедливого возмездия. Но если в твои руки попадет бедное существо, у которого нет ни искусства, ни силы, она должна погибнуть.

Дик был слишком взбешен, чтобы обратить внимание на слово «она».

– Черт побери, вот так новости! – крикнул он. – Из каждых двоих людей один бывает сильнее другого. Сильный побеждает слабейшего, и поделом ему. Ты заслуживаешь, чтобы я побил тебя, мастер Мэтчем, за твою необузданность и неблагодарность ко мне, и ты получишь то, что заслужил!

И Дик, умевший в самом сильном гневе сохранять наружное спокойствие, стал расстегивать пояс.

Мэтчем удержал слезы. Он был бледен как полотно, но смело смотрел в лицо Дику и не двигался с места. Дик сделал шаг вперед, размахивая поясом, и остановился, смущенный взглядом больших глаз и худым, усталым лицом товарища. Мужество начало изменять ему.

– Скажи, что ты был не прав, – запинаясь проговорил он.

– Нет, я был прав, – сказал Мэтчем. – Ну иди, жестокий! Я хромаю, я устал, я не сопротивляюсь, я не сделал тебе никакого вреда – так побей меня, трус!

При этих последних вызывающих словах Дик поднял пояс, но Мэтчем вздрогнул и скорчился в таком ужасе, что у Дика снова не хватило смелости. Рука с поясом упала, и он стоял в нерешительности, чувствуя себя глупцом.

– Черт тебя побери, проклятый! – сказал он. – Если ты так слаб телом, то тем более должен сдерживать свой язык. Пусть меня повесят, если я побью тебя! – надевая пояс, продолжал он. – Побить я тебя не побью, но простить тебя никогда не прощу. Я не знал тебя, ты был врагом моего господина, я одолжил тебе своего коня, ты съел мой обед, ты назвал меня человеком из дерева, трусом и хвастуном. Ну, клянусь мессой, мера переполнилась. Признаюсь, великая вещь – быть слабым: можно совершить самый дурной поступок, и никто не накажет тебя; можно украсть у человека оружие в минуту нужды, а человек, у которого оно украдено, не может взять его обратно, – ведь ты слаб, черт возьми! Значит, если кто-нибудь направит на тебя копье и крикнет тебе, что у него силы мало, ты дашь ему пронзить тебя! Экая дичь!

– А все же ты не бьешь меня, – возразил Мэтчем.

– Пусть будет так, – сказал Дик, – пусть будет так. Я научу тебя кое-чему. Мне кажется, тебя плохо воспитывали, но в тебе есть хорошие задатки. К тому же ты, несомненно, спас меня… Впрочем, нет, я забыл это, я так же неблагодарен, как ты. Однако идем вперед. Если ты хочешь попасть в Холивуд сегодня вечером или завтра рано утром, то нам лучше поторопиться.

Дик совершенно пришел в себя и говорил с обычным добродушием. Но Мэтчем не простил ему ничего. Жестокость Дика, воспоминание об убитом им человеке, а самое главное, эпизод с поясом – все это было нелегко забыть.

– Благодарю вас, – из вежливости сказал Мэтчем, – но, право, добрый мастер Шелтон, я предпочитаю найти дорогу один. Лес велик, пусть каждый из нас выберет себе путь. Я обязан вам за обед и урок. Прощайте!

– Ну, – крикнул Дик, – если такова твоя песня – пусть так и будет, и чума тебя возьми!

Они разошлись и пошли в разные стороны не думая о направлении, каждый погруженный в мысли о ссоре. Но не сделал Дик и десяти шагов, как услышал свое имя: Мэтчем подбежал к нему.

– Дик, – сказал он, – было бы невежливо расстаться так холодно. Вот моя рука и вместе с ней мое сердце. За все, что ты сделал для меня, за то, что так помог мне, благодарю тебя не из вежливости только, а от всего сердца. Всего хорошего!

– Ну, малый, – сказал Дик, беря протянутую руку, – желаю тебе успеха, но сильно сомневаюсь в нем. Ты слишком любишь спорить.

Они расстались во второй раз, и на этот раз Дик побежал за Мэтчемом.

– Вот, – сказал он, – возьми мой арбалет, нельзя идти невооруженным.

– Арбалет! – сказал Мэтчем. – Нет, мальчик, у меня нет ни силы натянуть его, ни умения прицелиться. Это не помогло бы мне, добрый мальчик. Но все же я благодарю тебя.

Наступила ночь, и под деревьями они не могли разглядеть лиц друг друга.

– Я пройду немного с тобой, – сказал Дик. – Ночь темна, не хотелось оставлять тебя на этой тропинке. Мне кажется, ты можешь заблудиться.

Не разговаривая больше, он пошел вперед, и Мэтчем снова последовал за ним. Тьма становилась все гуще и гуще; только иногда на открытых местах мальчики видели небо, усеянное мелкими звездами. Издали продолжал доноситься слабый шум бегства ланкастерской армии, но с каждым шагом они удалялись от него.

После получаса молчаливой ходьбы они вышли на большое, открытое место, поросшее вереском. Полянка, покрытая папоротниками, с островками из групп тисовых деревьев, слабо освещалась звездами. Тут мальчики остановились и взглянули друг на друга.