Черная свеча

— Донос полковника Оскоцкого?

— Дело не в названии. Привлекательна сама идея: ориентир, зажечь маяк. Райком партии как отнёсся?

— Положительно. Поддержал полностью.

— Да нет. Конечно же, это интересно, братцы! Привыкли работать с оглядкой, а Владимир Ильич не уставал повторять слова о творческой инициативе масс.

На пороге кабинета без стука появился адъютант, держа ладонь у блестящего козырька фуражки, доложил:

— Машина подана!

Инспектор бодро зашагал к вешалке, а оказавшись на крыльце, с наслаждением втянул в себя пахнущий тающими помойками воздух:

— Это же не воздух — колымский бальзам! Завидую вам, ребята!

— Место начальника лагеря вас устроит? — шутливо спросил Дочкин.

— Хи! — полковник изобразил на лице грусть. — Кто меня отпустит? Работы невпроворот, хотя и зовёт Колыма — матушка, но долг есть долг…

— Я вас понимаю, Пётр Мокеевич, — сочувственно кивнул начальник управления. Холодные глаза его говорили совершенно о другом.

В рабочей зоне к остановившемуся «ЗИМу» подскочил капитан Серякин:

— Группа охраны, товарищ полковник!

— Лишнее, капитан, — Дочкин подумал и сказал: — Значит так, вы — с нами. Солдаты — в машине. И побыстрей найдите бригадира.

Упоров появился вскорости. Остановился метрах в пяти, вытер ветошью ладони, ветошь положил в карман.

— Подойдите! — приказал Губарь. — Вот тот самый бригадир, Пётр Мокеевич.

Пётр Мокеевич внимательно посмотрел в успевшее загореть лицо зэка и осторожно, словно тот сидел в клетке, протянул руку:

— Ну, здравствуй, Вадим Сергеевич!

— Здравствуйте, гражданин начальник!

Сквозь розовый атлас кожи Упоров почувствовал лёгкую дрожь в пухлой ладони полковника, нарочно придержал её, чтобы продлить самодеятельную муку гражданина начальника.

Руку инспектор всё-таки освободил, тут же прижав её к сердцу, попросил валидол:

— Мотор пошаливает.

Положил под язык протянутую адъютантом таблетку и сказал:

— Вот она, чекистская доля. Это и ваше будущее, товарищи.

Приём был давнишний, проверенный, действовал безотказно.

— Может, вернёмся, Пётр Мокеевич?

— Боже избави! Мы приехали работать, и пусть этот приятный молодой человек познакомит нас с деятельностью бригады.

— Пойдёмте! — вдруг решительно сказал Упоров. — Видите — полигон? Через три дня начинаем мыть. Вскрыли в прошлом году. Возьмём где-то около двадцати килограммов золота.

— Верхний полигон, мне сказали, богаче?

— Богаче, гражданин начальник, — согласился зэк. — Но куда девать низ? Он кончит нижний блок.

— Надеюсь, вы рассчитываете не на глазок?

— Согласовано с геолого-маркшейдерский службой. Не самовольничаем.

Инспектор не преминул указать:

— Самовольство — дорога к преступлению. Согласованная инициатива — вот что необходимо людям, сознательно вставшим на путь исправления. Когда будет готов второй прибор?

— Завтра к вечеру, гражданин начальник.

Зяма Калаянов отбросил с потного лица защитный щиток и спросил у московского инспектора:

— Чем интересуетесь, гражданин начальник?

Пётр Мокеевич оглядел свиту, весело ответил:

— Вами, дорогой товарищ. Не знаю уж, как вас зовут.

Зэк вытер о брезент штанов руку, но, поймав свирепый взгляд капитана Серякина, открыл в улыбке золотые зубы, а руку спрятал за спину:

— Очень приятно! Член передовой бригады Зяма Калаянов. У вас, случаем, закурить, чего доброго, не найдётся?

Проходящий мимо Гнатюк опустил защитный щиток, и Зяма к своей просьбе больше не возвращался.

Жёлтое пламя резака шаркнуло по намеченному мелом контуру, металл закипел тягучей малиновой пеной с чёрной пустотой посередине.

— Он будет наказан, — коротко ответил бригадир на вопросительный взгляд полковника Губаря.

— Даже так! — инспектор, по-видимому, был доволен решительностью бригадира, но для порядка заступился за Зяму. — Мне кажется — можно обойтись замечанием на первый раз.

— Бугор! — высунулся из кабины бульдозера Гарик Кламбоцкий. — Соляра кончается. Шевели рогом, начальник!

— Знакомое лицо, — произнёс задумчиво инспектор. — Он случайно не работал в аппарате ЦК?

— Нет! — не сдержавшись, прыснул Дочкин. — Он работал в цирке. Знаменитая труппа «Летающие звезды». Отбывает наказание за ограбление банка.

Все было именно так. Начальник управления мог добавить и некоторые подробности суда над неудавшимся «медвежатником», когда в последнем слове старик развёл руками, произнеся одну фразу:

— Номер не удался…

И сел на скамью, показав прокурору язык через щель от потерянных на допросах зубов.

Сейчас язык прикрывал ту же щель, смиряя свист в словах, а бывший артист явно желал быть узнанным.

— Что с солярой? — встревоженно спросил Губарь.

— Все в порядке, гражданин начальник. Просто вольничать не даём. Пусть знают — соляры в обрез.

— И пусть не позволяет себе подобных выкриков, — инспектор был явно смущён своим промахом. — Что это значит — «шевели рогом, начальник»? Вы с ним построже!

У Упорова свело челюсти, но Вадим нашёл в себе силы, чтобы не сдерзить, при этом глаза у бригадира стали какими-то отсутствующими, словно он смотрел в себя.

— Простите, гражданин начальник, но, как я понимаю, заключённый Кламбоцкий не папиросы у вас просил. Заключённый Кламбоцкий болеет за судьбу государственного плана…

— Прекратите, Упоров, — остановил зэка полковник Дочкин.

— Постойте! Постойте! — Пётр Мокеевич обнял Дочкина за плечи. — Пусть продолжает. Вот сейчас я вижу воочию — все происходящее не спектакль, а живое дело. Понимаете, товарищи, — живое! Заключённый болеет за план государства. Он себя не отделяет от общих забот страны.

«Сука скользкая!» — ругнулся в душе Упоров.

— …И ещё я обратил внимание на профессионализм членов бригады. Вы располагаете всеми профессиями…

— Кроме охранников, гражданин начальник.

— Что? Не понял…

— Я сказал — «кроме охранников». Мы же — заключённые.