Чёрная земля (Вий, 20-й век)

— Можем ехать? — вежливо осведомился докторант.

— Секундочку, — я развернул карту. — Шаршки, Шаршки…

— Любопытная у вас карта, — заинтересовался Ахметов.

— Без нее нельзя, — карта была действительно замечательная, трофейная, из тех, что дед с войны принес. Немецкая, подробная, честная. Наклеенная на ткань, кажется, коленкор, она много лет пролежала в сундучке, пока я случайно на нее не наткнулся. Наши, сусанинские, способны человека свести с ума. Деревенские хорошо знают округу на пять верст, сносно на десять, а дальше — чушь и дичь. Накружишься, бензину нажжешь… — Вот они, Шаршки.

Я заглянул в кузов. Ребята сидели на откидных скамейках, груз лежал основательно.

— Жарко?

— Есть немножко, — ответил Петька. Остальные согласно закивали.

— На ходу прохладнее станет, — тент действительно раскалился. Зато случись дождь — сухими будут.

Я закрыл дверцу заднего борта, соскочил с лестничной ступеньки.

— Едем.

От докторанта пахло франко-польским одеколоном, но это пустяки, я опустил стекло и сразу стало лучше.

До Глушиц мы добрались даже быстрее, чем я ожидал.

— Проедем село и направо, — подсказал Ахметов. — Я там несколько раз бывал, дорогу знаю.

Вернее сказать, он знал направление. Дороги, как таковой, не было. Чуне моему все равно, у него оба моста ведущие, но скорость упала.

— На чем добирались? — поинтересовался я.

— Вездеход, УАЗ.

— Хорошая машинка, — похвалил я и замолчал. Пошли ухабы, и скорость стала еще меньше — я же не дрова вез, а стекло.

— Хорошая, — согласился Ахметов и тоже замолчал. Переживал за груз, по лицу видно.

Пошли пустые, нераспаханные поля — при нынешних ценах и налогах число их растет год от года. Дешевле из Америки привезти хлебушек. Я поглядывал на карту, пытаясь сориентироваться. Все-таки времени прошло многонько. Не трудно и сбиться с пути.

— Правильно, — успокоил меня Ахметов. — Еще километров шесть.

Не скажу, что эти километры были самыми трудными в моей жизни, но почему не поехали университетские водители, я понял. Ничего, Чуне полезно иногда размяться.

— Теперь налево, — скомандовал Ахметов, — к колодцу.

Колодец на моей карте был, но на ней много еще чего было — деревня, например. А на деле оказалось — дюжина домишек, большей частью заколоченных, полуразвалившихся. Да не полу, больше.

— Можно немного дальше проехать, вон к тем деревьям? — попросил докторант.

— Как прикажите, — я загнал Чуню в тень берез, уже стареньких, почтенных, доживающих век.

Пока студенты разгружались, я немножко побродил по новому месту. И ноги размять, и спину. Чуня грузовик хороший, но силу любит. А она у меня своя, не казенная.

Местечко — на загляденье. Чистые травы, дикие цветочки, ни мусора, ни битого стекла, просто разбивай бивуак (в таких местах непременно разбивают бивуак, а не лагерь, иначе быстро появится это самое битое стекло) и живи, наслаждайся девственной натурой. Даже захотелось остаться на недельку, отдохнуть. Мне часто хочется отдохнуть последние годы. Но — не время. Вот встану на ноги окончательно, годам к шестидесяти, семидесяти, и сразу же отдохну. Может быть, и здесь. А что, место чудесное: заповедник в десяти верстах, реченька Шаршок, и общество — образованнейшие, милейшие люди.

Милейшие люди тем временем начали ставить палатку, большую, шатровую.

— Военная кафедра одолжила, — пояснил Петька. — В обмен на спирт.

— И хороший спирт?

— Обыкновенный, медицинский, — кузен старательно вбивал в землю колья. Молодец, в жизни пригодится.

Я заглянул в кузов, не забыли ли чего практиканты. Оказалось — не забыли.

— Значит, за вами через месяц приезжать, — для порядка сказал я докторанту. Тот пересчитывал ящики, сверяясь с бумажкой. Раньше надо было считать, раньше. Что теперь-то?

— Да, да. Через месяц. Десятого июля. Надеюсь… — он замолчал, покачал головой и повторил: — Десятого июля.

— В какое время?

— К полудню, если не возражаете.

— Договорились, — я сделал пометочку в своем блокноте. — Счастливо оставаться.

Докторант что-то пробормотал, Петька махнул рукой, прощаясь, остальные тоже поглядели мне вслед. Странно как-то поглядели, словно хотели вернуться со мной назад. Так мне показалось. Наверное, просто усталость сказывается, переутомление.

В город я поспел к сроку, да еще по пути захватил дюжину жителей Глушиц: рейсовый автобус опять не пришел.

Вечером, засыпая, я вспомнил деревеньку Шаршки. Вот где бы оказаться, расслабиться. Оттянуться, как говорят некоторые. Странно, но теперь эта мысль энтузиазма не вызвала, напротив, пришло какое-то облегчение, что я здесь, дома, пусть умотанный, но — дома. А не там, в благодати и покое. Чем-то покой тот был душе не люб.

В последующие две недели деревенька та нет-нет, да и приходила на ум. Засыпая, я видел ее ласковые травы, но мнилось, что под ними топь, трясина, прорва. Надо же, как запала. Наваждение просто. Дурное, вредное наваждение, с которым надо кончать.

Очередной облагодетельствованный горожанин подрядил меня отвезти его скарб на новые земли — двадцать соток. Контейнер, купленный по случаю, всякие там лопаты, раскладушки, доски, все то, с чего начинается дачный участок. Я специально смотрел по словарю: дача — дом для отдыха за городом. Монплезир центрального Черноземья. Ладно, каждый отдыхает, как может. Землю ему выделили (вернее, продали, но недорого) неподалеку от Глушиц. Далековато, зато настоящая природа, бодрился новоявленный помещик.

— Раньше у нас вина делали, как раз в этих местах, — разливался он, — отличные вина, по всем меркам.

— Плодово-ягодные? — с содроганием предположил я.

— Что вы, что вы! — он даже руками замахал. — Натуральные, игристые вина. Северное цимлянское, донское. Слышали про такие?

— Слышал, и пил. Но их вроде южнее… В Ростовской области…

— Это сейчас. А прежде виноградарством занимались вплоть до Воронежа.

— Прежде — это когда? При царе, до революции?

— Начали до, закончили после нэпа. Виноград капризная культура, любовь требует к себе, а не колхоза.