Черная Земля

– Черт, и откуда ты все это знаешь?

– Я уже говорила…

– Да-да, помню. В меру любопытна.

Если мои заклинания не источают света, это значит… что я использую какую-то другую энергию? Разумеется, не ту, что астральники, и, вероятно, даже не ту, что накхи. Так? Ну, допустим, так. Что это дает? Гм…

Нет, зайдем с другой стороны. Мои заклинания не отдают миру энергию, но, тем не менее, содержат. То есть все, что мне нужно – заставить заклятия источать. По возможности, делать это не слишком активно, а то ка-а-ак долбанет по всему сразу… Стоп! Вот тут подробнее.

До этого все мои заклинания атаковали или защищались самой своей структурой. Как только энергия, наполняющая узор, уходила… куда-то – в мир она не возвращалась совершенно точно, – заклятие исчезало. И в этом заключалось главное ограничение: сколько Силы в заклинание ни накачай, мощнее оно не станет, только проработает дольше. Конечно, черный огонь и так обладал необычной силой, но все-таки: тех же муравьев разбрасывало в стороны не мощью заклинания, а его «массой». Энергии узор содержал много, но выплеснуть быстро не мог. В результате шкура оставалась цела. А «носорога» вообще даже с места не сдвинуло.

Мои заклинания крайне крепко запирают энергию внутрь контура, и абсолютно вся она идет на дело. С одной стороны, это хорошо, а уж когда щит ставишь – и вовсе великолепно. С другой – атакующая мощь слабеет: увеличить ее за счет одной лишь плотности не получается. Те же астральники свободную Силу, насколько я понял, не используют. Всегда обряжают ее в заклинания.

Причина простая: чистую Силу они не могут направить. Нет узора достаточной крепости. В чем суть заклинаний астральников? Создается узор, линии накачиваются Силой, и после ослабления контроля над заклятием оно саморазрушается. Разумеется, не хаотично, а как ему велит узор. Главный плюс способа – вся используемая Сила идет впрок и высвобождается почти мгновенно. У меня так пока не получалось.

Гм… а я смогу чистую Силу направить?.. Конечно! Ведь у меня есть ЩИТ! Если сделать его достаточно плотным, он сможет сдерживать освобожденную энергию столько времени, сколько потребуется.

Последняя сложность: как освободить энергию? Разумеется, просто натыкать дырочек в черном шаре невозможно. Я могу изменить только энергетический круг. Шар стал бы от этого «дырчатым», но только по форме. Контур остался бы замкнут по-прежнему.

И решение у этой задачи может быть только одно:

«Против лома нет приема… пока нет другого лома», – любил говорить Ирвин.

Направить один энергетический круг против другого. Только сделать их поверхности не гладкими, а шероховатыми. Ну и, конечно, следить, чтобы они соприкасались друг с другом только самую-самую малость…

Мне потребовалась пара секунд.

– Вот это да! Круто!

– Да, правда. – Мне тоже понравилось.

– А почему огонь не красный?

– Какой есть.

В итоге, чтобы заставить светить не черный шар, а щит у нас над головами, пришлось поменять узор еще немного. Вместо двух шаров, действующих друг против друга, или одного заклятия, направленного на самого себя – хоть и случайно, но так у меня получилось, когда я лечил Мика: теперь это стало понятно, – я вырастил на внутренней поверхности щита несколько лишних петелек с острыми стенками и заставил их осторожно касаться друг друга.

В результате нас всех осветило темно-синим светом. Лица Мика и Кессы заблестели, как под черной луной.

Возник соблазн сразу же испытать новую форму энергетического круга и вторым способом – более агрессивным, но это искушение я сумел побороть. Такие опыты лучше ставить на открытом воздухе. Зато я наконец смог рассмотреть «комара».

– Странная штукенция.

Кое-как ощупав жука сначала правым, а потом и левым коленом, я уступил его Кессе.

– Как он летал вообще? Он же железный! Не меньше килограмма весит.

Еще недавно живой «комар» казался не трупом, а вечномертвой статуэткой – изделием неизвестного мастера. Лично меня не столько удивили стекло и железо, сколько то, что жуков было два. Из стального брюшка уродливой бабочки росла толстая верхняя половинка кузнечика. С матово-черным стеклянным шаром на месте выпученного пуза. Ножек и у бабочки, и у кузнечика было по четыре – каждая пара разная. И по одной голове: верхняя – круглая с сочащимся чем-то глазом, нижняя – слепая, вся в резких наростах и с парой усиков-рожек. Еще было два рта и две крошечных рожицы.

– Наверное, они как пчелы, – сказала Кесса. – Опыляют пирамиды.

– На фига?

– Мало ли…

В золотом ряду появлялось все больше черных проплешин. К сожалению, самочувствие Мика и Кессы от этого не улучшалось. Если излучение и стало менее плотным, то ненамного: я сам это чувствовал.

– Опять эти.

Путь преграждало пять или шесть закутанных в ткань существ. Внешне они ничем не отличались от тех, что мы видели раньше. Разве что те первые, ни на что не отвлекаясь, шли куда-то вперед, эти – напротив, очень сосредоточенно суетились вокруг… чего-то. С сотни метров не разглядишь.

– Пройдем мимо, – сказал я. – Вроде они не агрессивны.

Карлики крутились вокруг небольшой деревянной тележки. Впереди, запряженное парой веревок, стояло… лошадь – ну, или что-то выполнявшее те же функции. Четвероногое туловище, как у собаки, только не обычной, а лысой, костлявой и очень-очень апатичной. Мощный позвоночник по всей длине спины выступал наружу сантиметров на двадцать, вырастая из туловища, он по неподвижной шее опускался к земле. Крохотная голова была обречена вечно смотреть вниз. Даже не себе под ноги, а просто в землю.

– Я же говорил, что они ее жрут.

Пучками карлики укладывали на телегу «пшеницу». Только не золотую, а зеленую – в толстом слое какой-то тошнотворной жижи.

Не сговариваясь, мы обошли телегу по максимальной дуге. И остановились перед самой широкой проплешиной в поле из тех, что успели здесь увидеть. Я понял, что попал на «рынок». Минуту я с этим сумасшедшим чувством боролся, потом стало ясно, что это бесполезно.

Укутанных в ткань малышей было много – не меньше пяти десятков. И каждый чем-то сосредоточенно занимался. Около трети собирали урожай. Колоски откапывали, увязывали в пучки, полоскали в черных бочонках, судя по всему, с зеленой жижей, и складывали на телеги. Еще треть карликов меняла и ремонтировала жуков. Именно эти трудяги казались попавшими на Черную Землю с какого-нибудь Туалонского базара. Вместе с товаром: многочисленными черными бочонками и прилавками – теми же телегами. Ощущение городской площади было бы полным, если б не звуки. Карлики и «собако-лошади» молчали, все остальное густо шуршало.

– Они в них ковыряются, – пожаловалась Кесса.

На ближайшей к нам тележке пара карликов меняла отмершие «детали» на шевелящиеся. Стол был заставлен бочонками: с дергающимися лапками черными кусками кузнечиков, с машущими крыльями половинками стрекоз, со стеклянными шарами, с черным песком, с крупными глазами, явно бывшими прежде чьими-то конкретно. С десяток мертвых «комаров» лежали в центре стола. Из инструментов: кинжал, пара штырей, кривые иголки, моток серых ниток.

Взяв жука в руку, тонким кинжалом карлик уверенно разделывал его. Как-то определив «поломку», испорченную часть он отправлял в отдельный бочонок. Затем кинжалом и с помощью запасных деталей собирал жука заново. После бросал его урну с черным песком. Когда «ломался» глаз, карлик брал новую стрекозу, срезал ей голову – обычную, как у термилионских насекомых, – и ужу другую прилеплял к сочащемуся слизью отверстию и наскоро пришивал. Ткнув острием в стальной стрекозий живот и разрезав кузнечику спину, мастер соединял их. Матово-черный шар меняли так же, но только без ниток. Вскрытое брюхо принимало его с негромким «хлюпом».