Чернее некуда

Приблизившись к Аллейну, он снова застыл и спросил:

— Ну?

Аллейн легко повел рукой в сторону Санскритов. Гомец проследил за ней взглядом, повернул голову — и увидел.

Звук, изданный им, представлял собой нечто среднее между позывом к рвоте и восклицанием. Мгновение он простоял неподвижно, казалось, будто Гомец и мисс Санскрит, замерли лицом к лицу и каждый мерит другого взглядом. Из-за своего рода игривости, с которой безжизненная голова мисс Санскрит склонялась на ее безжизненную руку, создавалось впечатление, будто она изображает Банко, обличающего Гомеца.

Сделав несколько шагов, Гомец вошел в нишу. Стоявший у печи полицейский кашлянул и выпятил челюсть. Гомец оглядел тела, обошел рабочий стол и заглянул в упаковочный ящик. Он вел себя, словно посетитель музея. Единственным, что слышалось в комнате, были звуки его легких шагов по деревянному полу да безучастное жужжание мух.

Наконец, повернувшись к нише спиной, Гомец ткнул в Аллейна пальцем и сказал:

— Вы!Чего вы надеялись этим добиться? Думали, что я забьюсь в нервном припадке? Испугаюсь настолько, что ляпну что-нибудь, из чего вам удастся состряпать признание? О нет, друг мой! Не я раздавил этих червей. Покажите мне человека, сделавшего это, и я расцелую его в обе щеки, как брата, однако я к этому руки не приложил и ничего иного вам доказать не удастся.

Гомец умолк. Казалось, его бьет озноб. Он дернулся к выходу и только тут увидел, что дверь охраняется. И тогда он взвизгнул:

— Прикройте их чем-нибудь! Они непристойны! — и отошел к окну, повернувшись к комнате спиной.

Аллейн взглянул на Фокса и тот ушел наверх. Томпсон еле слышным шепотом сказал:

— Можно вас на секунду, мистер Аллейн?

Они вышли в прихожую. Томпсон извлек из кармана конверт и вытряс себе на ладонь его содержимое — два плоских, круглых, чуть вогнутых предмета размером со старый шестипенсовик. У одного имелся на нижней поверхности круглый пупырышек, у другого — углубление. Оба были покороблены, к обоим прилипли еле заметные кусочки какого-то сгоревшего материала.

— В печке? — спросил Аллейн.

— Совершенно верно, сэр.

— Хорошо. Давайте их сюда.

Он уложил кругляши обратно в конверт, сунул его в карман и перевел взгляд на лестницу, вверху которой стоял в ожидании Фокс.

— Следующий, — сказал он и подумал: «Как в очереди у дантиста».

Следующим был Полковник. Он сошел вниз размеренной поступью, расправив плечи, задрав подбородок и нащупывая каблуками ступени. Перед тем как войти в мастерскую, он подкрутил кверху кончики воображаемых усов.

После театральной выходки Гомеца, Полковника, осматривающий Санскритов, показался почти бесстрастным. Он замер на месте, несколько секунд разглядывал их, сохраняя молчание, и с выражением, почти неотличимым от достоинства, произнес:

— Какой позор!

— Позор? — переспросил Аллейн.

— Их убили.

— Определенно.

— Тела надлежит прикрыть. Отвратительное безобразие.

И словно бы спохватившись, Полковник прибавил:

— Меня от них тошнит.

Действительно, лицо его заметно меняло окраску.

Он повернулся к Санскритам спиной и присоединился к стоящему у окна Гомецу.

— Я категорическим образом протестую, — сказал он, успешно справившись с этой фразой, — против манеры, в которой проводится расследование. Я требую, чтобы меня выпустили отсюда.

— Увы, вам обоим придется немного подождать, — сказал Аллейн, увидев, что Гомец качнулся в сторону двери.

— Какое вы имеете право удерживать меня здесь? Вы не имеете ни малейшего права.

— Что ж, — мирно откликнулся Аллейн, — если вам угодно жаловаться, мы разумеется, зафиксируем ваши протесты, что, как я вижу, мистер Фокс и без того уже делает, и если вы настаиваете на том, чтобы покинуть эту комнату, вы сможете покинуть ее через минуту. Хотя, разумеется, в этом случае нам придется попросить вас поехать с нами в Ярд. А пока, приведите сюда Чабба, мистер Фокс.

Реакция Чабба, при всей ее скудости была, пожалуй, классической. Он вошел, по солдатски печатая шаг, отчего следовавший по пятам за ним Фокс стал вдруг напоминать старшину с полковой гауптвахты, произвел четкий разворот налево, увидел мисс Санскрит, остановился, вытянулся в струнку, неверящим тоном спросил: «Кто это сделал?» и упал в обморок — навзничь, как и положено хорошему солдату.

Полковник, видимо, вознамерившийся посоперничать с Чаббом по части предсказуемости реакций, сердито всхрапнул и сказал:

— Жалкое зрелище!

Чабб пришел в себя почти мгновенно. Один из констеблей подал ему стакан воды. Его подвели к единственному в комнате креслу, стоящему спиной к нише.

— Прошу прощения, сэр, — пробормотал Чабб, обращаясь не к Аллейну, а к Полковнику.

Тут глаза его вспыхнули и впились в Гомеца.

— Это ваших рук дело! — сказал он, покрываясь испариной и дрожа. — Так ведь? Вы сказали, что все устроите, и исполнили обещание. Устроили.

— Вы предъявляете обвинение мистеру Гомецу? — спросил Аллейн.

— Гомецу? Не знаю я никакого Гомеца.

— Мистеру Шеридану?

— Я не понимаю, что значит «предъявляете обвинение» и не знаю, как он это проделал, откуда мне? А только он вчера ночью сказал: если выяснится, что это они нас предали, то он им покажет. И сдержал свое слово. Показал.

Гомец рванулся к нему, словно распрямившаяся пружина — так внезапно и с такой злобой, что Гибсону и двум констеблям пришлось повозится, усмиряя его. Он изрыгал в сторону Аллейна короткие, бессвязные фразы, видимо, португальские, заплевывая свой синеватый подбородок. Замолк он, скорее всего, лишь потому, что исчерпал запас ругательств. Однако глаз с Аллейна он не сводил, отчего казался еще более опасным, чем прежде.

— Я вижу, к вам возвращается ваша прежняя нгомбванская форма. — сказал Аллейн. — Утихомирьтесь, мистер Гомец. Иначе нам придется посадить вас под замок.

— Дерьмо! — просипел Гомец и плюнул, впрочем неточно, в сторону Чабба.

— Жалкое зрелище. Чертовски жалкое зрелище, — повторил Полковник, похоже решивший взять на себя обязанности сценического хора.

Аллейн спросил:

— Никто из вас, случайно, не хватился пары перчаток?

Наступило молчание. Секунду-другую все оставались неподвижными, затем Чабб поднялся на ноги. Гомец, которого все еще держали два констебля, опустил глаза на свои поросшие черными волосками руки; Полковник сунул свои в карманы. И сразу после этого все трое, словно в едином порыве, принялись бессвязно и бессмысленно орать друг на друга, обвиняя каждый каждого в убийстве Санскритов. Конца этой сцене явно не предвиделось, но тут кто-то вновь принялся насиловать кнопку дверного звонка. И вновь, словно некто невидимый затеял повторно прослушивать звуковую запись спектакля, из прихожей донесся истерический женский голос.

— Я хочу видеть моего мужа! Не смейте! Не трогайте меня! Я пришла повидать мужа.

— Нет! — шепотом произнес Полковник. — Ради Христа, не впускайте ее! Не впускайте!

Однако она уже ввалилась в мастерскую, волоча за собой констебля, безуспешно пытающегося ее удержать. Двое других, стоящих у двери, от неожиданности опешили и уставились на Аллейна, ожидая распоряжений.

Аллейн взял миссис Кокбурн-Монфор за руку. Волосы ее торчали в разные стороны, глаза косили. Трудно было сказать, чем от нее пахнет сильнее — джином или духами.