Черное озеро

Правда, я всё равно погибну несмотря на моё повиновение властям.

И я…сдался. Точнее, мне пришлось отложить происки и бурные фантазии о побеге на второй план. На первом у меня был плотный угольно-черный льняной мешок, преградивший взор. Все, что мне оставалось делать – это плестись в тишине.

Солдаты не самые лучшие собеседники, если не худшие.

С каждым шагом приближаясь к смерти я все глубже увязаю в воспоминаниях, озадачивая себя единственным вопросом, имеющим смысл: «когда все пошло наперекосяк?»

Я винил всех и каждого: царя, Богов, мать и свою без пяти минут жену, но не себя. Я – жертва обстоятельств. Меня растили искусным убийцей. Мать привила любовь к стратегии, поощряла холодное отношение к чужим чувствам и с трепетом взращивала во мне лютую ненависть. Холодный расчет – вот что, по её мнению, могло сделать из меня достойного человека. В пример она всегда ставила себя. Достойно, ничего не скажешь.

Селенга Разумовская не раз повторяла, что при дворе, еще задолго до моего рождения, мне было нагрето местечко возле царского трона – его личная гончая в человеческом обличии. Следопыт, наёмник, один из ближайших соратников и просто рубаха-парень, выезжающий в качестве сопровождающего на охоту. Мой господин видел во мне пса и обращался со мной как с собакой: званные ужины во дворце за послушание, розги за неповиновение и объедки с праздничных столов, именуемые жалованием.

Боги не направили меня на путь истинный, когда я пришел к покоям наследника престола. Они не укрыли мою семью от несправедливого приговора и не затушили праведный гнев, что позже разгорелся инквизиторским костром возмездия в мою честь.

И всё равно я забрался выше, чем кто бы то ни было. За это и поплатился. Падать в подземелье было больно, ещё больнее – выкарабкиваться.

Каждую секунду, коих скопилось достаточно за годы заключения, мне без устали представлялось, как я отыграюсь, когда выберусь.

Если выберусь.

Мне удалось прожить слишком долго для того, кому был уготовлен столь короткий век. За года в Лощине дружинники ни раз перемололи в порошок мои кости, но так и не довели дело до конца. Царь Райрисы, Волган Воронцов Пятый, уготовил куда более воодушевляющую участь.

Он всегда любил представления, но лишь те, где не являлся главным шутом. Таких, к его огромному сожалению, было ничтожно мало.

Приговор обязан вынести Совет – приближенные правителя. Они, как и главенствующий узурпатор, восседают в Святом граде Дождя, новой столице.

Крысы более не селятся в сараях и погребах, а греют шкуры в дворцовых палатах на бархатных банкетках.

Старую столицу постигла разруха и мор. Еще одно последствие многовластия, учиненного князьями. С мором не управились вовремя и болезнь выкорчевала жизнь с корнем по всему южному побережью, достигнув и без того пустующих Рваных Берегов.

Мор предшествовал новой болезни, но власть имущие ничему так и не научились. Десять княжеств, объединенных под бравым начало Волгана Пятого, с трудом держат оборону своих жалких клочков земли.

Райриса моего детства, по россказням матери, была великой. Сейчас от величия осталось кострище, да сумасбродство местечковой власти. Удушив Юг, паразиты заселили север, обосновавшись в Святом Граде Дождя.

Добраться до новой столицы к первой дате моей казни помешала воля случая – болезнь, поразившая западную часть царства. Люди начали звереть. Дошло до того, что они, сбиваясь в стаи, как волки, вырезали деревни и города.

Мор сменило всепоглощающее безумие.

Ну не сука ли Судьба, если она есть? У Грехов есть чувство юмора, подарившее мне лишние пару лет жизни.

Поначалу, после моего ареста, было принято решение немного переждать столь неприятную неурядицу, как многочисленные смерти от голода на Юге, а потом всё как-то затянулось с приходом слабоумия с Западных земель.

Я гнил в промозглой тюрьме, пока в родном краю некому было убирать тела, распухшие от скорого разложения под палящим солнцем, с центральных улиц.

И всё же, обо мне не забывали. Царь, с несвойственным ему рвением, писал мне любовные письма.

Когда-то я был не только убийцей его сына, но и другом. Как же давно это было… Жизнь осталась та же, но декорации и актеры сменились на полярно противоположных.

Теперь я – цареубийца, что купается в угасающих лучах любви и уважения, а Волган – убитый горем отец, чьё правление приближается к закату как никогда скоро.

Не знаю чья потеря обозлила его сильнее, но от обилия бранных выражений, нацарапанных на бумаге, я едва ли не надрывал живот от смеха. От чего-то он напоминал мне несправедливо брошенную любовницу, огорченную фактом расставания.

Любовницы – ещё один атрибут прошло, что сейчас кажется совсем несовместимым с нынешним положением.

Женщины, коих глупцы считают вторым сортом, лишенными душ, безмерно коварны, что ни может не восхищать. Но за каменными стенами темниц любовниц и след простыл, а моя милейшая невеста стала последней женщиной, которую я возжелал бы видеть.

Обзавёдшейся столь неслыханной славой я перещеголял всех своих именитых преступных предшественников. Не каждому удавалось сомкнуть свои пальцы на шее единственного наследника престола, оберегаемого как зеница ока. Я видел, как жизнь гасла в его прекрасных зелёных глазах, доставшихся ему от папочки, и одаривал его щедрой, неподдельной улыбкой в ответ на мольбы сохранить ему жизнь.

Люблю вспоминать о ночи своего триумфа, когда мне удалось превзойти самого себя.

Но каждая ночь сменялась утром. Признаться, я не знал, когда солнце восходит, а когда гаснет за горизонтом. Я просто чувствовал тяжесть каждого нового пробуждения. Оно будто бы ещё сильнее отдаляло меня от призрака свободы, маячившего на границах сознания.

Иногда, в смраде испражнений и затхлости я чувствовал вольный ветер, некогда беззаботно трепавший мои волосы и аромат страстно любимых мною мятных конфет. Подсознание играло со мной злую шутку, подталкивая к бездне, именуемой полным безумием. И хоть на протяжении своего существования я, безусловно, то и делал, что балансировал на её грани, перспектива взглянуть в клокочущую пустоту сумасшествия пугала до чертиков. Перед сном и сразу после пробуждения я увязал в своих фантазиях, что очень скоро приобрели черты чётко выверенных планов. Изо дня в день я, со всей свойственной мне педантичностью, продумывал каждую деталь до мельчайших подробностей.

Однажды ко мне подослали послушницу.

Этого предвидеть я не мог.

Монастыри часто отправляли своих подопечных в тюрьмы, чтобы те попытались направить грешников на путь истинный. Они проповедовали учения о Мертвых богах. Но кому нужны они, если наши Новые Боги еще едва ли успели остыть?

Скверные фанатики никогда мне не нравились (за исключением одной, о чём я потом горько пожалел), но встретить кого-то из мира снаружи заставило тело покрыться мурашками.

Подумать только, причастие! Я буду исповедоваться перед послушницей!