Черное озеро

Как же я хочу ему врезать.

Собираю остатки своего достоинства в кучку и выдаю ровным голосом:

– Не думаю, что это заразно. Во всяком случае, не воздушно-капельно. Не как простуда и лихорадка. – рука Амура, крепко сжимающая ткань, замирает, когда до него доходит смысл моих слов. Его глаза расширяются от ужаса, проступившего на изможденном лице. Впервые вижу его таким. С трудом сглатываю ком, вдыхая запах разложения. К глазам поступают слёзы.

– Вероятнее всего, заражение происходит через кровь.

***

Хастах запер меня в небольшом помещении. Не знаю, чем служил этот клоповник, когда храм принимал верующих, но сейчас эта каморка напоминает гроб. Я не сопротивлялась, смело шагая в темноту, сжимая толстую свечу в руках. Моё мужество закончилось, когда дверь захлопнулась за спиной. Через час я уже разбила руки в кровь, колотя стены. Мольбы выпустить очень скоро сменились истерикой. Оставив свечу посередине, забиваюсь в угол. Слёзы стекают по щекам, пока сердце норовит выскочить из груди.

Я не хочу умирать.

Я не хочу…

Не знаю, сколько времени прошло, но кажется, что целая вечность.

Жизнь не пронеслась перед глазами чередой стоп-кадров. Я старалась вспомнить хоть что-то, но обрывки важных воспоминаний ускользали сквозь пальцы, в отличии от ненужного хлама, заполняющего голову.

Вот я сижу в школе и оттираю жвачку с брюк на коленке. Какой-то уникум прилепил её под парту и я, конечно же, в неё вляпалась.

А тут я на семейном застолье, когда родители ещё не развелись. Дед называет меня позорищем за то, что я не понимаю время по часам. Мне восемь и тогда я ещё не знала, что слышу это слово в своей адрес не в последний раз. Не знала, что «позорище» станет нарицательным к моему имени.

Вот я плачу после тренировок и говорю себе, что это было в последний раз. Завтра я всё брошу просто потому, что не могу больше биться головой о стену. Я не вижу никакого результата, хоть выкладываюсь на полную. Моё тело не создано для спорта. Тогда я не знала, что буду клясться себе оставить всё каждый чертов день, но всё равно буду возвращаться. И что всю жизнь я буду обещать себе опустить руки, но никогда не сдержу слова.

Тут я впервые вижу Разумовского. Высокого, надменного, с тенью злорадной улыбки на губах.

Вода, заводь и его холодные губы, прижавшиеся к моим.

Беру блокнот и кусочек угля. На пальцах остается пыль.

Люди же пишут предсмертные записки, так чем я хуже?

Долго думаю над тем, чтобы моя речь не была жалкой, но вывожу лишь короткое: «Я не хочу умирать.»

Уголь крошится от нажима на бумагу. Буквы кривые, завалившиеся на левый бок.

И всё-таки я жалкая.

Дверь со скрипом открывается. На полу расползается полоса теплого желтого света. Разумовский наваливается на косяк, устало потирая щетину на подбородке. Зал за его спиной сияет золотыми отблесками костров.

– Уходи. Я – зомби. – хриплю, шмыгая носом. Откладываю блокнот. В измазанных углём руках тут же появляется кусок черствого хлеба и пресного вяленного мяса. Их мне заботливо принесла Нева.

– Кто ты?

Обессиленно роняю голову и ударяюсь лбом о колени.

– Не важно. Я могу сойти с ума. Уходи.

Дверь захлопывается. Шаги. Совсем близко. Рывком поднимаю голову. Разумовский усаживается в противоположный угол. Отчаяние душит меня слезами. Я действительно не хочу умирать.

– Добро пожаловать в Обитель Зла[1].

Амур смеется. Наверняка он не понял шутки. Хотя, сравнение всё равно к месту.

– Как дела у нашей больной?

– Уныние. Праздность. Чревоугодие. Больница – обитель греха для тех, кто не умирает. Во всяком случае, я пока не знаю, как скоро двину кони.

Дрожащий свет подчеркивает шрамы на бледном лице. Амур вытягивает ноги. Носа кожаных ботинок упираются мне в бедро. Разумовский скользит по мне взглядом. Безэмоционально. Ну хоть не смеется.

– Зачем ты… – голос надламывается. Обнимаю себя за плечи, кусая внутреннюю сторону щек.

– Я, кажется, обещал быть рядом. – серьезно отвечает он. Издаю смешок, более походящий на карканье.

– Пока смерть не разлучит нас? Если я заражена, то это произойдет очень скоро.

Разумовский пожимает плечами, как будто мы обсуждаем что-то настолько бытовое, как налоги и проблемы с рейсовыми автобусами. Он отвечает спокойно, без присущего высокомерия.

– Значит, так тому и быть.

– О, ты романтик?

Мой вопрос остается без ответа. Амур смотрит сквозь меня, задумавшись о чем-то своем.

– Почему ты тут?

– Ответ всё тот же.

Тишина угнетает.

Он хочет посмотреть, как происходит превращение в кровожадную тварь?

– Не надо со мной нянчиться. Слечу с катушек и без твоего чуткого контроля.

Амур кисло улыбается, хлопая по месту рядом с собой, словно подзывает собаку. В любой другой день меня бы это разозлило, но не сейчас. Уже нет сил огрызаться.

– Милая, я привык контролировать всё.

Встаю и сажусь рядом с Разумовским. Он обнимает меня одной рукой, прижимая к себе. Действие от него настолько неожиданное и личное, что щеки вспыхивают в тот же миг, как лицо касается рубашки на груди парня. Амур достаёт сверток с мятными конфетами и предлагает мне. Беру сразу две и закидываю в рот.

– Только не усни с ними. Я умею убивать, но не откачивать.

– Один раз получилось.

Амур берет два леденца и убирает сверток во внутренний карман пальто.

– Мне просто повезло.

Его холодная ладонь скользит по моей спине. Не романтично, а так, будто он гладит свою кобылу или собаку. Но несмотря на это, мне становится легче. Как бы глупо это не было.

– Ты убьешь меня, если я озверею?

Его рука на миг замирает, но потом он продолжает, как ни в чём ни бывало. Мой вопрос сбил его с толку.

– Ты не хочешь слышать ответ на свой вопрос.

– Это значит «да»?

Пауза. Долгая и драматичная. Будто у меня есть время на его лирическое отступление.

– Я не знаю. Если придётся, обещаю сделать это быстро, как ты и просила.

***

Разумовский трясёт меня за плечо. Бью его по рукам и поворачиваюсь на другой бок. С плеча сползает пальто, которого на мне не было, когда я заснула.

Отель – пять звезд. Накроют пальто, заставят вскрыть зараженный труп, зато в каморке нет крыс.