Чтение онлайн

ЖАНРЫ

Черное перо серой вороны
Шрифт:

– Ой, как мне не хочется отсюда уезжа-ать, – жалобно произнесла Светка, оглядывая горницу. – Так бы у вас жила и жила.

Пашка с испугом глянул на отца и, уткнувшись в тарелку, принялся выбирать оладьей остатки сметаны и раздавленных ягод.

– Что ж, оставайся, – спокойно произнес Николай Афанасьевич. Затем спросил: – Твои-то знают, где ты сейчас находишься?

– Ой, ну что вы, дядя Коля! Им это совсем не интересно! Мама только и крутится возле зеркала. Да ходит по поселку от одной подруги к другой. Папа всегда занят. Даже в выходные. К нему все время кто-нибудь приезжает, они запираются в его кабинете и о чем-то все шепчутся, шепчутся…

– Так уж и шепчутся, – усмехнулся Николай Афанасьевич. – Выдумываешь ты все, малыш.

– И совсем даже не выдумываю! – воскликнула Светка, всплеснув обеими руками. – У них всегда какие-нибудь секреты.

А разве могут быть секреты, если гласность и это… и прозрачность? Это же неправильно. Правда?

– Ну почему же? Очень даже могут. Потому что на практике любой вопрос сперва лучше всего обсудить в узком кругу с привлечением специалистов. А уж потом выносить его на люди. Толпа не может принимать правильного решения. Потому что толпа состоит из самых разных людей: умных и дураков, знающих и невежд, и просто бузатеров, которым лишь бы поорать. Так что у руководителей, таких, как твой отец, всегда есть и должны быть секреты, то есть вопросы, на которые не найдены единственно правильные ответы…

Николай Афанасьевич помолчал и, видя, с каким интересом его слушают эти слишком рано посчитавшие себя взрослыми дети, продолжил:

– Другое дело, когда принимаются решения, заведомо идущие не на пользу общества, а ему во вред. Или на пользу небольшой его части. Тогда – да, тогда шептаться будут всегда, а на люди выносить такие решения, в которых непосвященному человеку разобраться невозможно. Или очень и очень трудно. Потому что это даже и не решения, а действия, скрывающие правду.

– Так я о том же и говорю, дядя Коля! – воскликнула Светка. – Паша с ребятами написал на гаражах против Осевкина, а они взяли его и побили. Да еще покрасили. Разве это правильно?

– Конечно, не правильно, – согласился Николай Афанасьевич, с любопытством разглядывая Светку.

Его удивляло, что дочь мэра рассуждает совсем не так, как ей положено по статусу, что она вообще выглядит взрослой девушкой, несмотря на свои пятнадцать лет. В то время как Пашка по сравнению с ней смотрится ребенком и вряд ли их дружба приведет к чему-нибудь хорошему. По крайней мере в ближайшие год-два. А если между ними любовь, то и в этом случае Светка в ней главенствует, а Пашка всего лишь плетется у ней на поводу. А еще Николай Афанасьевич знал, что, несмотря на свое отцовство, не имеет ни малейшего понятия, как вести себя с детьми, надо ли вмешиваться в их отношения или предоставить времени расставить все по своим местам. Он чувствовал неловкость перед ними за свое незнание, за то, что в те далекие годы, когда все было еще более-менее ясным, он почти не уделял внимания своим детям, препоручив заботу о них своей жене, а она, как и мать Светки, больше заботилась о себе. И вот они получили то, что получили: семьи нет, дети – каждый сам по себе, а он опять в стороне. И, чтобы увести разговор от щекотливой темы, посоветовал:

– А все-таки, Светик, позвонить родителям надо. Может, они тебя ищут. Тебе только кажется, что они на тебя не обращают внимания. На самом деле все, что они делают, направлено на то, чтобы устроить твою жизнь наилучшим образом. Вот когда вы вырастите, тогда будете сами принимать решения. Но принимать вы их будете, исходя из того, что дали вам ваши родители. Ты это понимаешь?

– Понимаю, – вздохнула Светка, доставая из кожаного футляра маленький мобильник и вставляя в него батарейку. – Я им только скажу, где я, а больше ничего говорить не буду, – сообщила она, набирая номер. И точно: – Мам! Мам, ты меня слышишь? Мам, со мной все в порядке. Да не кричи ты, пожалуйста! Никто меня не крал. Я в лесничестве. Скоро приеду. И не надо меня искать. Все. – И Светка, вытряхнув батарейку, сунула телефон в футляр. – Как начнет кричать, как начнет кричать, – пожаловалась она, – так ее не остановишь. Сейчас начнет звонить и ругаться. Будто я совсем маленькая. Поэтому я и выключила телефон.

– Так вы что, собираетесь ехать? – спросил Николай Афанасьевич.

– Да, – ответила Светка. – Но чуть попозже. Мы с Пашкой решили приготовить обед… Правда, Паш?

Пашка, прежде чем ответить, опять вопросительно глянул на отца, но тот уже возился с трубкой, набивая ее табаком-самосадом. Тогда Пашка согласно кивнул головой и понес свою тарелку к рукомойнику, где стоял таз для мытья посуды. Светка последовала за ним.

– Паш, ты чего? Не хочешь, чтобы я оставалась? – шепотом спросила она, толкая Пашку в бок. – Если не хочешь, так я поеду. И провожать меня не надо. Вот. Подумаешь… И отойди! Я сама помою: не мужское это дело – посуду мыть.

Пашка стоял рядом,

смотрел, как мелькают в мыльной воде загорелые Светкины руки, принимал от Светки посуду, вытирал ее вафельным полотенцем и ставил на полку. Он никак не мог решить, что для него лучше: чтобы Светка осталась или уехала. Ему сразу хотелось и того и другого. А более всего было жалко Светку, у которой, оказывается, такая жизнь, что и не позавидуешь. Как будто у него была лучше. А еще он боялся, что сюда приедет милиция, или бандиты, и постреляют всех, потому что у отца есть только одно ружье с оптическим прицелом, и он, конечно, будет отстреливаться, а ему, Пашке, отстреливаться нечем. А у бандитов могут быть и автоматы, и снайперки, и пулеметы – как в кино. И даже гранатометы. И тогда и он сам, и отец, и Светка, и Найда с Ратмиром, и Клюква – все погибнут.

И Пашка так отчетливо представил себе, как они все лежат возле крыльца… мертвые, вокруг ходят куры и квохчут, квохчут, потому что уже давно они снесли свои яйца, а их никто не берет. И от этого представления у Пашки на глазах выступили слезы, которые он вытер полотенцем, чтобы Светка их не заметила.

Лишь после обеда они собрались ехать.

Солнце давно перевалило за полдень. Было жарко, душно, зудели слепни и оводы, по двору бегали трясогузки, хватали мух, что-то клевали в траве. Куры и подросшие цыплята рылись в пыли, черно-огненный петух стоял на козлах для пилки дров и следил за своим пестрым семейством. Со стороны пруда доносилось гоготание гусей и кряканье уток. Низко над крышей лесничества то и дело пролетали то ли коршуны, то ли ястребы, и тогда петух начинал хлопать крыльями и квохтать по-петушиному, то есть хрипло и яростно. Стрекотали сороки, прыгая по частоколу, заглядывая во двор. На провода, оставшиеся между избой и столбом, время от времени садились ласточки и принимались щебетать о чем-то своем, затем срывались и стремительно взмывали вверх.

Пашка подкачивал колеса. Светка стояла рядом. Из окна, затянутого сеткой, слышался храп Николая Афанасьевича.

– Ну что, готово? – спросила Светка, вся какая-то грустная и вялая.

– Готово, – ответил Пашка в тон Светки, тоже грустно и как бы через силу.

– Ну что, поехали?

– Поехали, – согласился он.

Они вывели велосипеды за ограду, сели и покатили. Сперва лугом, на котором паслась привязанная к колу длинной веревкой Клюква, затем тропинка свернула в лес на старую просеку, заросшую молодым березняком и осинником, кое-где перегороженная упавшими деревьями, которые приходилось обходить. В лесу пахло грибами, смолой, мятой, было душно, жарко; деревья, защищая от палящих лучей солнца, не защищали от комаров, слепней, оводов и мошкары, которые, оставив свои укрытия под листьями и травинками, кинулись на Светку и Пашку с голодным зудением и жужжанием. Они вились и тянулись длинным хвостом за ребятами, не решаясь наброситься на них, обильно вымазанных настойкой из всяких трав и еще там чего-то, что известно лишь Николаю Афанасьевичу.

Через полчаса Светка и Пашка выехали на разбитую пустынную дорогу, ведущую к старым армейским казармам. Пашка ехал впереди, демонстрируя Светке свое умение ездить без рук, огибая колдобины с еще не высохшей водой, и даже задом наперед, пока не свалился в кювет под хохот своей подружки. И вообще на них ни с того ни с сего напало безудержное веселье, когда любое слово, жест, ловкое или, наоборот, неуклюжее движение вызывали взрыв почти истерического хохота – до слез, до икоты, и хохот этот разносился далеко по лесу, заставляя умолкать дятлов, долбящих мертвые деревья, слетать с дороги трясогузок и вызывать тревожные крики соек и сорок.

Глава 46

Вытерев рот бумажной салфеткой, пыхтя и отдуваясь, Андрей Сергеевич Чебаков выбрался из-за обеденного стола.

– Оставляю вас, Валерий Витальевич, на попечение моей благоверной, – произнес он, обращаясь к Валере, который тоже встал, отодвинув в сторону стул. Чебаков замахал руками: – Сидите, Валерий Витальевич, сидите! Это у меня все дела и дела, а вы пока отдыхайте. – И, повернувшись к жене, состроив умильную физиономию: – Розочка, лапочка, покажи Валерочке усадьбу, познакомь его с папой… Очень, между прочим, интересный для журналиста человек, – добавил он, снова обращаясь к Валере. – Много чего повидал, много чего знает из нашего прошлого. А я через часик-полтора вернусь, и мы продолжим с вами беседу на интересующую нас тему. И с людьми интересными я вас познакомлю. – И снова к жене: – Скажи Куркову, чтобы покатал гостя на катере. Одним словом, займи Валерия Витальевича в мое отсутствие.

Поделиться с друзьями: