Черное сердце

Трейси увидел в лице Туэйта заинтересованность – он наклонился над столом, уставился на собеседника и, может быть, впервые хоть на миг забыл о своем горе. Этого Трейси и добивался.

– Однажды мы отправились в ночное патрулирование. Дружок Бобби, этот психопат, шел первым. Он, словно ищейка, чуял вьетконговцев. – Трейси выпил. – Только на этот раз ему не повезло. Он напоролся на мину, и его разорвало. На шесть кусков.

Бобби был в шоке. А я ведь предупреждал его: не заводи здесь друзей, не привязывайся к людям! Но он был из тех, кто жаждал дружбы. Что он делал на войне? Не пойму. Я знал, что он попал не по призыву, а пошел добровольцем. Но, к сожалению, у военных не хватило ума послать его служить куда-нибудь на базу в Айове, – Трейси допил виски. – Наутро нам снова надо было идти в дозор, но Бобби отказался. Он хотел остаться рядом с телом друга. У нас было важное задание, я и так уже потерял одного человека, так что я рассвирепел, наорал на него, влепил ему пощечину на глазах у всех и заставил его идти, – теперь уже Трейси смотрел куда-то вдаль. На него нахлынули воспоминания о жарком, влажном воздухе джунглей, он вспомнил пение птиц, жужжание насекомых, вспомнил, как саднила кожа, вспомнил пот и безмерную усталость. И вонь. Смерть была повсюду, неподвижный, жаркий воздух пропитался ею.

– Ну и что? – Туэйт вернул его к действительности. – Что случилось?

Теперь Трейси недоумевал, с чего вдруг он затеял этот рассказ. Для того ли, чтобы просто рассказать, что с ним случилось в этой жизни, или была какая-то иная, более эгоистическая причина?

– И поскольку я был зол на него, я приказал ему идти первым, в головном дозоре. Мне не следовало этого делать: – он был неспособен к таким вещам.

– И что случилось? – повторил Туэйт.

– Он не вернулся, – бесцветным голосом ответил Трейси. – Он не хотел идти, и он не соблюдал предосторожностей. Я должен был это предвидеть. Потом я нашел его среди тлеющих останков лагеря красных кхмеров. Они медленно, методично забили его до смерти. Они пытали его: подпалили ему член и яйца, они швыряли в его тело ножи. То, что я обнаружил... Это было месиво. Они забавлялись им медленно, методично. Я видел это по выражению, застывшему у него на лице. Я и по сей день помню его таким. Помню его взгляд, взгляд человека, видевшего ад.

– Вот, значит, как было... – сказал Туэйт.

– Но на этом не кончилось, – Трейси бесцельно двигал по пластиковой поверхности стола свой пустой стакан. – Я отправился по следам ублюдков.

– И нашел их? Господи, да в это поверить невозможно.

– Не их, а его, – медленно произнес Трейси. – Или одного из них. По крайней мере, мне важно было верить, что он – один из них.

– И ты убил его.

– Да. Но не сразу, – Трейси крутил и крутил в руках пустой стакан. – Я сделал из бамбука шест примерно восьми футов длиной, на конце укрепил петлю, которую накинул на шею вьетконговцу. Другой конец я держал в руке. На этот раз мы сделали дозорного из него. В тот день мы избежали ловушек.

Я подталкивал его шестом, но он мог сообщать нам обо всех ловушках, поджидавших нас на тропе. Он обводил нас вокруг них, он до смерти боялся, что в любой момент может сам взлететь на воздух или что его пронзит замаскированное копье, – Трейси так резко толкнул стакан, что он упал и разбился.

Гомон за столом, где сидели китайцы, утих. Они смотрели на двух посетителей так, будто только сейчас их увидели. Затем болтовня их возобновилась, молодая китаянка встала и собрала осколки.

– И в самом конце я позаботился о том, чтобы страхи его были не напрасными. Мы шли обратно по той же тропе, и я запомнил опасные места. Этот тип был мне больше не нужен. И я приговорил его.

Туэйт внимательно разглядывал Трейси. Он видел, что его мучает боль.

– Послушай, – сказал он, – ты говорил, что предупреждал этого парнишку, Бобби, не заводить на войне друзей, не привязываться, – Туэйт допил остатки виски. – Только мне кажется, что ты сам к нему привязался. Что ж ты не следовал своим собственным советам?

* * *

Кэтлин Кристиан толкнула двери отеля «Паркер-Меридиан» и оказалась на Пятьдесят шестой улице. Воздух был жарким, но отнюдь не таким влажным, как в Вашингтоне, и она втянула его в себя не без удовольствия.

На ней были серьезные шелковые брюки и голубой хлопковый свитер, голубые туфельки из ящеричьей кожи, а нитка черного жемчуга дополняла наряд. Она чувствовала себя в отличной форме, совершенно готовой к тому, что ей предстоит сделать. День обещал быть, как она выражалась, «рисковым», но она любила «рисковые» дни – без них жизнь была бы ужасно скучной. Что касается человеческой породы вообще, то она была о ней невысокого мнения, и это невысокое мнение о человечестве, как ни странно, придавало ей сил.

Кэтлин свернула налево, прошла полквартала до Шестой авеню, там подозвала такси и скомандовала:

– На угол Третьей авеню и Двадцатой улицы.

Она опустила оконное стекло, откинулась назад и без всякого интереса глядела на проплывавшие мимо здания. Она родилась в Нью-Йорке, но не чувствовала никакой привязанности к этому городу. Нью-Йорк считался центром коммерческой жизни, а коммерция ее нисколько не волновала. Вот Вашингтон – это совсем другое дело. Там сосредоточена власть, и именно власть волновала и возбуждала ее. Иного такого места на земле не существовало. Париж?.. Что ж, Париж хорош и удобен для отпусков и праздников, но жить следовало в Вашингтоне.

Плевать я на тебя хотела, Нью-Йорк!

Она понимала, насколько глубоко привязан к ней Атертон Готтшалк, но отнюдь не желала еще большей привязанности – и этого вполне достаточно. Но других его привязанностей, зависимости от кого-либо еще она не потерпит. Ему следует четко это понять, а поскольку мужчины есть существа по сути туповатые, с ограниченным воображением, ему следует объяснить все в понятных для него выражениях.

И, определив, кто именно тогда разговаривал с Готтшалком, она определила и курс своих действий, призванных обеспечить единоличную над Готтшалком власть.

Вот потому она и отправилась на эту Третью авеню. Выйдя из такси, она огляделась и увидела неподалеку чугунный забор, окруживший небольшой парк. На воротах висела табличка «Вход только для жителей». Греймерси-парк... Резиденция Дэвиса Макоумера.

Стена второго этажа этого четырехэтажного каменного особняка была целиком стеклянной и нависала над первым этажом и цоколем. Помимо всего прочего, эту стеклянную стену украшала и цветная мозаика.

Забор и ворота казались неприступными, за воротами виднелась широкая каменная лестница, ведущая к входной двери из полированного дуба.

Сбоку от входа стоял старинный фонарный столб с настоящим газовым фонарем.

Макоумер! Неужели это он стоит за спиной Готтшалка? Кэтлин хорошо знала сильных мира сего, знала она и о том, кто такой Макоумер, как быстро набрала мощь его «Метроникс Инкорпорейтед», но, как ей представлялось, ни Макоумер, ни его компания не были связаны ни с кем из политиков. И если Готтшалк «выжаривал сало» именно из него, делалось это в строжайшем секрете. В принципе, в этом не было ничего удивительного: многие бизнесмены старались вести этот дурно пахнущий процесс за закрытыми дверями. Но до Кэтлин также доносились слухи о том, что у Готтшалка были с Макоумером какие-то трения из-за Макоумера. Вот почему эта история и возбудила ее интерес.

Она купила на углу «Нью-Йорк таймс» и медленно пошла по улице, как если бы ее притягивала красота Греймерси-парка, вызывающая роскошь дома за чугунным забором. Возможно, я додумываю то, чего нет, размышляла она, может быть, Готтшалк связан лишь с младшим Макоумером. Но почему? Чем обладал Эллиот, что могло так притягивать к нему Готтшалка?

Она укрылась в тени подъезда напротив Греймерси-парка и приготовилась ждать. Чем больше она ломала голову над загадкой отношений между Эллиотом и Готтшалком, тем бессмысленнее они ей казались. Но союз между Готтшалком и Макоумером-старшим – это очень серьезная штука. При мысли об этом ее даже в жар кинуло. Она глубоко вздохнула.