Черное солнце

На мертвой же стороне вода почти стоячая, непрозрачная, как темное стекло, – только внимательно приглядевшись, можно заметить ее движение. По берегу тянутся кустарники, похожие на выбеленные временем скелеты, они простирают свои иссохшие, покрытые колючками руки почти до середины потока, а дальше начинаются бурелом и сумрачная чаща Сухого леса. Там растут ядовитые желтые грибы и шастает всякая нечисть: бесы, лярвы и упыри, можно наткнуться и на тоскливую тень покойника, умершего не своей смертью. Все они стремятся на живой берег, чтобы припасть к живой жизни. Сандра не раз бывала в этом лесу во снах, иногда с мужем, но они никогда не забредали далеко, потому что даже представить страшно, что там водится в глубине, в Черной чащобе. Все обитатели правого берега рвутся на свет – на левый берег, к живому человеческому теплу, но не всем удается…

Выше по течению берега соединяет ветхий деревянный мост, по которому переходят с левого на правый души усопших, еще не научившиеся воспарять. Некоторые идут сами – совсем как люди. Других, которые не держатся на ногах, пригоняют погонщики душ. Подогнав души к мосту, погонщики разворачиваются и уходят – и души падают как подкошенные. Похожий на деревенского мужичка местный Харон в телогрейке и сбитой на правое ухо ушанке, матерясь, грузит души в свою плоскодонку, к которой приделаны деревянные же колесики, и тащит на веревке через мост, иногда по двое-трое. Попав на мертвую сторону, души неожиданно «оживают» и воспаряют, резво устремляясь в сторону зарослей, всегда в одном и том же направлении. Сандре всегда было интересно, куда они так спешат, но выяснить не хватало духу. Как-то раз на прогалине между деревьев ей встретились мавки, водившие хороводы. Кожа их была бледна до прозрачности, и сквозь нее виднелись небьющиеся сердца. Зеленые волосы волнами струились до колен. Была лунная ночь, и Сандра заметила, что мавки не отбрасывают тени. Движения их замедленные и синхронные, словно мавками движет единая воля. Мавки злые и мстительные: будешь тут мстительной, если тебя в младенчестве задушила родная мать… Сандру мавки словно и не заметили, глядели как сквозь нее, а вот мужа ее попытались схватить и утащить, но, поскольку двигались они медленно, словно во сне, удалось унести ноги.

Сандра помнит, что, если свернуть по тропе направо, попадешь аккурат в деревеньку, где стоит их дача, – но не в ту, что в настоящей жизни, а в ту, что Сандра часто видит во сне: все дома там стоят без окон, без дверей и бревна покрыты зеленым мхом. Через деревню ездит автобус, совсем старый и ржавый, и Сандра знает, что лучше в него не садиться, потому что он привезет ее в Никуда. У автобуса есть начало маршрута, но нет конца. В деревне к ним с мужем часто приходит отец, а вот мама прячется всякий раз, хотя Сандра кожей чувствует ее присутствие. Видимо, продолжает дуться на Сандру. Не успела Сандра с ней помириться и попросить прощения, когда она умирала…

Но вообще-то ни в лес, ни в деревню лучше не заходить, спокойнее оставаться на берегу, раз уж занесло сюда во сне: тут хотя бы можно понять, кто стоит у тебя за спиной.

Иногда Сандру посещает странная мысль. Кто сказал, что нельзя дважды войти в одну и ту же реку? Запросто можно – просто нужно точно знать, в каком месте входить. Если тебе нужно в прошлое, бери вверх по течению. Если в будущее – входи ниже. Можно все рассчитать с точностью до минуты. Вода стекает с верховьев к устью с заданной скоростью, 365 дней в году, в високосном – чуть медленней. До устья лучше не доплывать, даже во снах: там клубится вечный туман и сходятся вместе оба потока. Там край ойкумены. Что тебя ждет, одному Богу известно – или Тому, кого вслух лучше не поминать.

Правда, потоки смешиваются еще в одном месте – под деревянным мостом, где командует бородатый Харон в ушанке. Потому-то он и таскает свою плоскодонку на колесиках по мосту, а не перевозит души усопших, как положено, по воде… Гиблое место, сплошные водовороты, зовется Водой забвения.

Страшно на правом берегу, но, по правде сказать, и левый берег немногим лучше, только кажется мирным и безопасным. Здесь есть свои потайные ловушки: черные затоки и заболоченные участки, где можно запросто провалиться в трясину, или невинные на первый взгляд мелкие торфяные озерца, где растет сфагнум, – в той воде трупы не разлагаются годами, постепенно превращаясь в подобие мумий. Над поверхностью вьются зловещие черные бабочки. Пролетая над одним из таких озер, Сандра видела лица утопленников, белые их глаза с тоской следили за ней, руки тянулись в безмолвной мольбе. Однажды среди одинаковых белых лиц ей почудилось лицо мужа… Все остальные просто безмолвно тянули к ней руки, а этот махал так, будто просил о помощи. Но милосердие не посетило Сандру. Стоит подать мизинец – и окажешься там же, в торфяном озерце. «Сгинь, нечисть!» – перекрестилась она, и труп тотчас же погрузился на дно. Потом ее мучила совесть, но нельзя помогать духам мертвым, тем более вытаскивать их в мир живых…

Все это Сандра видела у Реки. А еще перед рекой лежит Город, где живут неупокоенные тени – тени умерших или просто ушедших в прошлое. Есть там и призраки, привидения, да много кто еще. На первый взгляд город как город: с людьми, домами, магазинами и машинами… в окнах теплятся огоньки, слышатся звуки жизни – но только жизни там нет, это Мертвый город. Туда Сандра пока не ходила, не нарушала незримый запрет… Туда ей путь заказан. Хотя так и тянет посмотреть.

…Солнечный квадратик переместился. Луч, проникавший сквозь прорезь в шторе, лег на лицо Сандры. Она недовольно зажмурилась и открыла глаза. Тьфу, опять двадцать пять. Страна мертвых… Сандра бросила взгляд на часы – пять утра. Надо вставать, самое время, если она действительно хочет осуществить задуманное. Вечером, точней, уже почти ночью, она говорила с мужем по телефону, и было ясно, что он не один. Чересчур ласков, чересчур заботлив. А значит, лжет. Сандра всегда знала: сейчас он будет ей врать – она определяла это уже по звуку звонка телефона. Ну а понять по голосу – вообще пара пустяков. Вчерашний его звонок был явно проверочным: не собирается ли она на выходные домой. Сандра сказала, что нет, она здесь, у родителей, с дочкой, – и он поверил. А это значит, он и сегодня утром будет по-прежнему не один. И Сандра наконец убедится, что не страдает маниакальным психозом и подозрительностью, от которой в голове мутится, а и в самом деле обманутая жена, которая все узнаёт последней. И что муж давно и ловко водит ее за нос. Нет, она не будет закатывать сцен и скандалов, зачем скандалы? Просто нужно увидеть и убедиться, чтобы потом не жалеть ни о чем.

Сандра быстро оделась и написала записку родителям, но будить их не стала. Вчера отец опять устроил безобразную сцену из-за того, что она опоздала на тридцать минут. Так было со времен школы: родители дожидались ее, каждый на своей отдельной кровати, с полной иллюминацией по всей квартире, чтобы обвинить во всех смертных грехах. Это было смешно и глупо еще тогда, в школьные годы, а сейчас – особенно, когда Сандра замужем и у нее ребенок. Да… но замужем ли она, вот в чем вопрос. Ну ничего. Сегодня она это выяснит.

Сандра заглянула в соседнюю комнату, где посапывала в кроватке шестимесячная Лялька. Потом на цыпочках прокралась к двери, схватила сумку, ключи и тихонько прикрыла дверь. Уходя, бросила взгляд на календарь на стене. С картинки ей улыбалась красивая японка в летнем кимоно: нежно-зеленом, с узором из синих ирисов, повязанном желтым парчовым поясом. 5 июля 1989 года. Скоро день рождения, с которым ее опять никто не поздравит, кроме родителей…

Последнее время Сандра ненавидела яркое солнце и пугающе высокое синее небо: чересчур синее и праздничное по сравнению с мраком в душе. То ли дело низкие хмурые тучи, висящие прямо над головой, – мир тогда съеживается в уютное крохотное пространство, сжимается, как шагреневая кожа, и в нем не так одиноко и страшно. Но нынче как раз такой день: яркий и празднично-солнечный. У Сандры даже слезы навернулись на глаза.

Сандра, Сандра, Александра… Нарекли Александрой, но никто к ней и не думает так обращаться. Мама зовет Алей, отец – Сандрой, а муж – вообще Аликс, как последнюю российскую императрицу, когда же подлизывается – то Зая. Сандра называет мужа официально: Георгий. Ну а как еще обращаться к человеку с таким царственным именем? Ну не Жора же или Жоржик, Гера, Гоша, Гога?! Язык просто не повернется. И уж, конечно, не Джорджи, как зовут мужа дружки с легкой руки его маменьки, растившей из сына принца. Это она, матушка, научила его красиво ухаживать за девушками, танцевать танго, вальс-бостон и подавать дамам ручку, выходя из автобуса. Мужским занятиям сына учил отец, боевой командир, только он рано умер. Впрочем, маменька и боевым офицером вертела как хотела. «Муж – голова, жена – шея» – это ее любимая присказка…

Иногда в отместку за «Заю» Сандра зовет мужа Котей. Ну ведь правда же Котя – вылитый котик из мультиков!

Глаза, во всяком случае, точно: такие же чистые, трогательные и преданные.

На эти глаза Сандра, собственно, и повелась в свои восемнадцать. Разве могут они солгать, предать, обмануть? Теперь-то понятно, что могут, да еще как. Тогда Сандра не верила в это. И то был самый большой прокол в ее жизни. Котя оказался не только предателем, но еще и трусом, маменькиным сынком…

Котя, в сущности, никогда и не был мужиком, несмотря на образ крутого парня: конный спорт, охота, рыбалка, спортивное ориентирование… Нож склепать, дрова поколоть, не заблудиться в дремучей тайге – все это он прекрасно умел, а вот жену поддержать, защитить, позаботиться – это не про него. Когда Сандра выходила замуж, думала, что «замужем» – это как за каменной стеной, но стена оказалась из глины с соломой, а то и вовсе из кизяка… Самым мерзким было бесконечное, бессмысленное вранье, от которого просто зубы сводило. Раньше Сандра не подозревала, что ей отвели роль обманутой жертвы, вернее, старалась не замечать, просто не думать об этом, но с рождением дочки не замечать стало уже невозможно. Сандра с Лялькой жили у дедушки с бабушкой у Северного речного порта, а муж – в их квартире у Южного. Если мужчина любит жену и ребенка, будет он жить отдельно? Впрочем, он никого не любит – даже себя по праздникам. За неделю до родов у Сандры случилась истерика. «Ты меня любишь?» – горько всхлипывая, вопрошала она в новогоднюю ночь. Вопрос ответа не требовал. Достаточно по головке погладить. Но – просила хлеба, а подали камень. Это, наверно, сильно повышает самооценку, особенно если знаешь, что тебе не могут ответить. «Я вообще никого не люблю!» – ответствовал Котя, гордо расправив плечи. Сандра стиснула зубы и стерпела: ей нельзя было нервничать. «Я подумаю об этом потом», – сказала она себе. «Потом» растянулось надолго, она стискивала зубы и, как заклинание, повторяла эту же фразу, когда в больницу к ним с Лялькой приходил с цветами не муж, а дедушка и подолгу растерянно топтался под окнами… Сандра опять не могла сорваться, пока Лялька не выздоровела. Глаза у Коти оставались незамутненными, честными и правдивыми, так что Сандре временами казалось, что это она – шизофреничка, параноик и своими придирками и подозрениями разрушает семью, все лучшее, что было создано за годы совместной жизни. Ну пусть себе пьет, пусть живет отдельно – у многих так поначалу. Потом перемелется, и будет всем счастье. И вообще, не пойман – не вор.

Вот именно, что не пойман… и никак его не поймать: увертливый. Сандра припомнила все свои унижения и подозрения, все его улыбочки и ухмылочки, все эти идиотские оправдания и недомолвки, когда концы с концами не сходятся, и собственную глупую доверчивость – и у нее хлынули слезы. Она вытерла их ладонью, поскольку платка, как водится, не оказалось, и зашагала к стоянке такси. Солнце палило уже нещадно, и над раскалившейся от недельного зноя землей начинало дрожать марево. Тонкие струйки горячего воздуха закручивались в спирали, искажая предметы. От них исходил слабый блеск, и казалось, землю накрыла перламутровая пелена, создававшая ощущение нереальности окружающего пространства. И опять все обиды показались Сандре нелепыми и высосанными из пальца.