Чернолесье
Шрифт:
— Прибавить — это дело, — кивнул одноглазый. — Это богоугодно. А вот условия ставить смиренным труженикам веры — это уже не богоугодно. Одним словом, двенадцать крон с повозки — это только за то, что мы с вами просто разговаривать стали. А за то, чтобы целыми добраться до Кирхайма — это уж мы возьмем с повозок, сколько Мученик Иеремия нам дозволит. Хватит болтать — развязывайте тюки.
При этих словах люди одноглазого сделали пару шагов вперед с явным намерением окружить передние повозки.
— Эй-эй, стоять! — воскликнул Нуту, потащив из ножен меч. Поняв, что сейчас начнется, я, стараясь не привлекать внимания,
Одноглазый сделал едва заметный жест рукой, и секунду спустя Нуту дернулся и повалился огромным мешком в грязь — из его затылка торчал наконечник арбалетного болта. Его люди мгновенно повытаскивали мечи и рассредоточились, а на них с гиканьем бросились разбойники. Грянули выстрелы. Дым повалил грязными ватными клубами, послышался лязг мечей и отчаянные крики.
На секунду я растерялся, и это едва не кончилось плохо: один из иеремитов, молодой парень с куцей бороденкой и прыщавым лицом, вырос прямо передо мной, замахнувшись кривым клинком. Целиться было некогда, и я, вскинув крикет, разрядил его прямо в грудь разбойнику. Пуля проделала в кольчуге черную дыру, а парень осел в грязь, выронив саблю из рук.
Стараясь на него не смотреть, я огляделся по сторонам. Вокруг уже кипел беспорядочный, кошмарный бой. Двое наемников из последних сил загораживали бледного, как смерть, безоружного Бажана от наседающего одноглазого иеремита, отчаянно рубившего мечом направо и налево. Чуть поодаль еще один разбойник насмерть сцепился с возницей передней повозки: они катались в грязи, стараясь до тянуться до валяющегося рядом топора. Впереди двое разбойников быстрыми, хорошо натренированными движениями перезаряжали аркебузы. Еще один, чернобородый толстяк в пластинчатой броне, натягивал тетиву арбалета.
Именно арбалетчика, который стоял ближе других, я и наметил следующей целью. Мысль о том, что этот ублюдок только что ради денег убил Нуту, заволокла мой разум кровавой пеленой. Перескочив через поваленное дерево, я настиг его, уже наложившего стрелу для нового выстрела, и рубанул крикетом наотмашь, так что лезвие, вонзившись в плечо, проделало путь до самых ребер. Глухо вскрикнув, он повалился на землю, заливая кровью еще дымящееся дуло крикета и мои руки.
«Это же люди, что ты делаешь!» — промелькнула в моей голове мысль человека, никогда в жизни не убивавшего. Чувство, что я только что лишил жизни двоих людей, едва не скрутило меня узлом, и крикет чуть не выпал из моих рук.
«Никакие это не люди!» — ответила жестко другая часть моего сознания. — «Это все игра! Это враждебные монстры: не убьешь их — и они убьют тебя!».
Мысль о том, что я имею дело не с людьми, придала сил, разом разрешая все моральные дилеммы. Не теряя больше времени, я рванулся к одному из аркебузиров, уже поднимавшему свое оружие, направленное на защитников Бажана. Он мог бы успеть выстрелить, но замешкался на секунду-другую, боясь, похоже, задеть своего командира, рубившегося в самой гуще схватки. Этих-то секунд мне и хватило, чтобы добежать до него и размахнуться крикетом.
Среагировал он вовремя: повернулся в мою сторону и загородился ружьем, так что удар моего топора пришелся в его цевье, от которого брызнули в разные стороны щепки. Пока я заносил руку для нового удара, стрелок толкнул меня прикладом в грудь, отчего я едва не потерял равновесие
и не рухнул в грязь.На ногах я удержался, но от сильной боли перехватило дыхание, а перед глазами поплыли радужные круги. Кровавая пелена, отступившая было, теперь вернулась. Не дожидаясь, пока противник выстрелит в меня в упор, я поднырнул под ствол его ружья и хотел всадить топор ему в бедро, но мощный удар прикладом в руку заставил меня выронить оружие.
Совершенно обезумевший от ярости, я прыгнул на врага и вцепился ему в горло голыми руками. Оба мы упали в дорожную грязь, покатившись по ней, отчаянно вырывая друг у друга аркебузу. Бой все еще кипел вокруг: лязгала сталь, мычали испуганные быки, отчаянно вопили раненые. В очередной раз перекатившись на спину, я почувствовал локтем что-то твердое: это моя рука оказалась прямо на выпавшем из нее крикете. Раздумывать было некогда: сжимая левой рукой вражескую аркебузу, я потянулся право за своим оружием. Разъяренный противник не заметил этого: казалось, его сейчас не интересовало ничто в мире, кроме того, что моя хватка на цевье его ружья ослабла.
Почувствовав слабину, он рванул ружье изо всех сил, победоносно зарычал, вырвав его из моей руки, и тут же получил в висок удар лезвием крикета, свалившись на земли и уставившись в небо бессмысленным взглядом.
Весь с головы до ног в грязи и крови, я уперся руками в землю и с трудом приподнялся. Бой подошел к концу: на окрасившейся темно-красным дороге лежало не меньше двух десятков тел, валялось в беспорядке оружие. Разбойники были убиты все, но из караванщиков выжило меньше половины людей.
Кроме меня и Бажана на ногах могли стоять только трое погонщиков, один мечник, да еще Винс, вылезжий из-за телеги только под конец боя. Еще двое бажановых людей, тяжело раненные, истекали кровью на грязной обочине.
Я закрыл глаза. Кровавая пелена постепенно рассеивалась, освобождая сознание для мыслей. Переполненный адреналином, я не сразу осознал одну вещь. Я только что убил троих разбойников, но ни разу не увидел перед глазами сообщения о полученном опыте.
Убитых похоронили при дороге. Нуту и другим погибшим людям Бажана вырыли неглубокие могилы, а разбойников просто побросали в общую яму. На это ушел весь день, на исходе которого все были подавленными и уставшими, еще сильнее, чем сразу после битвы.
Здесь же у дороги едва не оставили и Джипа — один из разбойников в самом начале драки зачем-то рубанул его саблей, и ни в чем не повинное животное чуть не истекло кровью. Однако бажанов коновал, к счастью, выживший в сражении, сделал ему какую-то примочку и заверил меня, что скотинка будет жить, если не изнурять ее работой. Я решил, что тюки мы с Винсом до Кернадала будем тащить на себе.
Меня мутило при одной мысли о случившемся. Вспоминая, как мой топор крушил человеческие кости, я невольно кривил лицо и зажмуривал глаза, а желудок сжимался, подступая к самому горлу. Заметивший мое состояние Бажан угостил меня яблочным вином и не возражал, когда я опорожнил целую бутылку.
— Благодарю вас, ваше инородие, — проворил он, когда ночью мы сидели у костра возле свежей могилы Нуту. — Пропали бы мы без вас, что и говорить. Как теперь в Кирхайм идти — не знаю.
— Так ведь недалеко уже, кажется? — спросил я, думая о своем.