Шрифт:
Пролог
— Ай, да убери ты уже свой пышный зад с прохода, Стешка. Дай и мне полюбоваться, что там!
— Ничего он не пышный! И вообще, скажи Наталке, пускай в сторону отоидет. Это она у нас высокая, как ель, чай, водицею ножки ей предки поливали *.
— А ну умолкли обе! — привычно одернула крикуний Яринка, с опаской глянув в сиротливое окошко на улицу. — Прознает воевода о наших гаданиях, все получим хворостинкой!
— Да тише вы и вправду! Ну что видишь, ведьма? Замуж скоро выйду?
С нетерпением, подплясывая на
— Выйдешь… — уверенно сказала ведьма, а потом замолкла, слегка качнула чашу с водой, куда велела капнуть крови да слезы девичьей, и хмыкнула. — Голубоглазого мужа вижу. Ношу твою возьмет да унесет. И тебя унесет. Боги вас сыном в первую тяжесть наградят.
Глаза девок изумленно распахнулись, глянув друг на друга с неприкрытым изумлением, они толпой поперли на ведунью, дабы нагадали и им.
Одна только Снежинка лениво подпирала спиной печь, неспешно водя иголкой по порваной рубахе. В свете тусклой свечи тонкой почти паутинкой казалась нитка. Уставшая и разомлевшая после баньки, которую нам затопили местные, наша седоволосая целительница, казалось, и не замечает визга девчат.
Оторвавшись от общей кучи, я подошла к ней и аккуратно присела на краешек. Почувствовав над собою тень, она подняла голубые, как лед, очи на меня.
— Брось эту тряпку, старая же…
— Не могу, матушкино. Сейчас заштопаю, и послужит еще некоторое время.
— А к гадалке чего не идешь? Неужто не любопытно, Снежинка, чего судьба тебе уготовила?
Прищуриваюсь с легкой улыбкой, будто ища оправдание своему детскому ребячеству. Снежинка старше меня будет на две зимы, только мудрее уж на все десять. Одна она у своей матери, да и молва ходит, что без батьки. Вот и пришлось, видно, раньше срока сединой обзавестись да мудрым думам.
— Чего уж там — любопытно. — хмыкает она краем искусанных уст.
Сегодня было до одури много раненых. А еще трупы детей… Вражеская армия, уходя, скосила целое селение. Бабы, старики — оно понятно, а вот дети… У самой комок в груди размером с шишку, и ни пить, ни есть с ним невозможно. Все давит и давит на сердечко.
Никто не осилил себя поить и осмотреть мертвых малышей, только Снежа. Сильная она, я не такая. Другая я. Зачастую трусливая и говорливая.
— Да только раз боги так решили, оно так и будет, и мне тому не препятствовать. Зачем же тогда знать то, чего не в силах изменить?
А я об этом и не думала. Сельская я девка неширокого ума, хотя и Снежка вроде бы такая же. Да только другая, что ли…
Поджимаю губы, глянув еще раз на девчонок вокруг ведьмы. Все взбудораженые, мечтательно улыбаются. Смеются друг над дружкой. А у меня перед глазами трупы баб. Молодые и старые. Снасильничали их, а потом перерезали горло и в кучу бросили. И ведь успей воевода на день раньше, быть может, спасли.
Но мы не успели. А их уже нет, и все их надежды, мечты —
тоже нет. На одно мгновение представлю, что и меня так же убили. Острый клинок распорол шею, и кровь багровыми капельками стекает по потрепанному платью. И не то что ужас охватывает, а тихая печаль.Потому что никто меня оплакивать не будет, потому как некогда им будет. Мои подруженьки — целительницы, их дело — живых лечить. А до мертвых на войне дела никому нет. Бросят на общий костер и сожгут бряное тело, предпоносив богам робкий букетик цветов как откуп за мою душу. Да и его не будет, если не повезет умереть, как сейчас, в лютый мороз зимой.
Словив пронзительный взгляд голубых леденых очей, я попробовала улыбнуться, как и всегда, но вышло, наверное, не очень, раз серебристые брови Снежки нахмурились.
— Ты чего, Наталка?
— Да все в порядке, — отмахнулась я рукой, прикусив губу. У Снежкиного бедра лежала ее кожаная, походная сумка, а оттуда торчал краешек пергамента, такой стертый и потемневший из коры березки. Такие делают в селении на западе, откуда она и родом.
— От матери весточка?
Качнула головой на потертую торбу, глаза целительницы устремились туда же. Робкая улыбка озарила спокойные черты лица Снежинки.
— Да, от матушки. Опять носки мне собирается отправить и гостинцев. Я ей писала, что нас едой не обижают. А она уперлась рогом, невыносимая женщина!
Улыбается в конце, и я улыбаюсь ей. Хотя у самой на душе кошки скребут. Моя мне не пишет. И не написала за целый год ни одной весточки. Думать хочется, что оттого, что не наловчилась она за свой век писать и читать. Да только помнится мне, что и не особо упиралась, когда меня люди воеводы забрали.
— Гостинцы — это хорошо. Передай матушке от нас низкий поклон и благодарности.
Мои слова искренни, как и улыбка. Мне не в тягость радоваться за других, если за себя нет причин.
— Обязательно передам.
Что-то душно здесь, да и думы плохие в голову лезут. Надо руки делом занять, воздухом свежим подышать.
Хватаю теплую шаль и накидываю на голову, концами укрываю горло. Следом берусь за добротную дубленку из шкуры бизона и иду обувать валенки.
— Погодь, Купава! Ты куда это прешь вперед очереди? Сейчас черед Наталки!
— Так нету ее! Прочь с дороги, Стешка, не морочь мне голову.
— А ну кыш отсюда, паршивка. Только глянь на нее? Бессовестная, а? Говорю тебе, Наталка тут занимала местечко! Все видали! А ну, девки, скажите?
— Видали мы, видали!!!
— Наталка, пой сюды!
Стешка, как верная подруга, с боем защищает моё место в очереди на гадание. Только стерлось всё мое желание узнать будущее. Да и брешет, наверное, старуха как дышит. Снежка сразу так сказала, а я ей верю больше, чем какой-то бабе на окраине села.
— Ты куда это собралась?!
Хмурят брови Яринка и Стешка, узрев меня одетую и обутую. Привычно отмахиваюсь с улыбкой, не вынося сора из души.
— Да я быстренько к раненым сбегаю, Матриша там одна. Вдруг ей помощь нужна, а мы все здесь.