Чернушка

Грустный, вернулся я поздно вечером в избушку. Мы уже собрались тушить керосиновую лампу, как вдруг кто-то начал царапать стекло. Я выскочил на улицу, с радостью снял любимую зверюшку с деревянной рамы. Холодная, облезлая белочка забилась мне под бороду и сразу же уснула.

Утром густыми крупными хлопьями повалил снег. Оставить беззащитную Чернушку в суровой тайге я не мог. Ведь она еще не подготовилась к лютым сибирским морозам, не успела отрастить пушистую зимнюю шубку и, конечно, погибла бы.

Конкурент Дурова

И вот мы в рыбацком поселке.

К временной переносной пристани пришвартовался долгожданный старенький пароход "Спартак".

Мы разместились в небольшой каюте вчетвером: Повеликин, Волынов, Рыжов, я, ну и, конечно, Чернушка. Запыхавшись, на палубу поднялся Павел. Он торопливо раскрыл громадную корзину и, вытащив оттуда берестяные туески с затейливыми узорами, смущенно положил перед каждым из нас по штуке.

– Возьмите на добрую память, - сказал он.
– Не обессудьте, сам в прошлом году мастерил. Я ведь сызмальства люблю возиться с лозой да с березовым корьем. Это вам харчи на дорогу, стерлядки копченые, в рыболовной артели заработал, - и подал тяжелый сверток.
– А это Чернушке на пропитание!
– Улыбаясь, он протянул мне ивовое лукошко с кедровыми шишками и орехами.

Мы горячо поблагодарили нашего заботливого друга.

Растроганный Сашка порывисто размотал роскошный красный шарф, протянул Павлу:

– Возьми на память!

Но Павел наотрез отказался принять подарок.

Долго, пока пароход не скрылся за изгибом реки, он стоял на берегу Енисея, размахивая рукой.

Монотонно похлюпывали колеса, за бортами плескались холодные белогривые волны. По нашей каюте резво бегала Чернушка. В последнее время она подурнела: облысела головка, облезла спинка, оголились лапки. Ее таежные подруги уже давно нарядились в теплые шубки, а у нашей воспитанницы линька слишком затянулась.

Но вот на ее затылке появились темно-синие разводы. Такие пятна бывают осенью у всех белок, когда они "цветут". Зверьков с синими головками охотники-промысловики называют "синеголовками", а с синими лапками - "синеручками".

И все же, несмотря на то что Чернушка была некрасивой - и лысой, и неряшливо клокастой, - любопытные пассажиры заполонили нашу каюту. Особенно все восторгались, как белка, словно маленький сказочный человечек, стояла на задних лапках и, обхватив пипетку, пила молоко.

– Вот это номер!
– хохотали зрители.

Капитан парохода шутя предупредил, чтобы я убрал "артистку" с глаз долой, иначе от скопления людей на одном борту судно может перевернуться.

А что творилось с ребятишками! Они шумно наблюдали за Чернушкой.

Однажды в каюту явился мальчуган, с лицом, испачканным брусничным вареньем. Белка в это время сидела на корточках и усердно терла лапками заспанную мордочку.

– Что она делает?
– спросил я детишек.

– Умывается!
– хором ответили они.

– Вот видишь, - обратился я к чумазому.
– Чернушка умывается каждый день, а ты ленишься. Она не любит грязнуль. Она сейчас же тебя прогонит, как Мойдодыр.

Наутро мальчишки наперебой хвастались: "Дяденька! Я чистый! А белочка меня не прогонит?"

И еще такой забавный случай произошел. Любопытная, шустрая девчонка поинтересовалась:

– А почему Чернушка не поет?

– Эти зверьки не умеют петь, - ответил я серьезным тоном.

– Нет, неправда!
– возразила девочка и бойко продекламировала: "Белка песенки поет и орешки все грызет..."

– Наша еще не училась в музыкальной школе, - сказал я.
– Зато она отлично гадает, например, может узнать, как тебя зовут.

– Ой, пусть отгадает!
– загалдели ребята.

Я нарезал несколько чистых бумажных квадратиков и на каждом крупными буквами написал разные имена. Во все бумажки-фантики, словно конфеты, завернул пустые орехи, а в тот, где было указано имя девочки (ее имя я слышал ранее), - полный.

Чернушка послушно, как дрессированная морская свинка, вытаскивала из шляпы "гадальные" пакетики, перекладывала с лапки на лапку и тут же, не разворачивая, откидывала прочь. Так она забраковала несколько штук. Наконец попался орех, который ее заинтересовал. Она проворно развернула бумажку и защелкала скорлупой.

– Читайте, - сказал я, подав девочке последний "фантик".

– На-та-ша!
– воскликнула она и захлопала в ладоши. Белка правильно отгадала ее имя.

Я, конечно, не стал раскрывать секрета "знаменитой гадалки". Чернушка просто "взвешивала", тяжелый орех или нет, то есть пустой или ядреный.

У белок, утверждают бывалые охотники, вдобавок еще такое тонкое чутье, что они способны через мощный покров снега безошибочно найти, где лежит еловая шишка, и определить, зрелые ли семена.

"Кто в тереме живет?"

Наконец-то, наконец-то я в Ленинграде!

– Здравствуй, таежный Берендей! Ишь ты, какую бородищу отпустил! Сбрей, сбрей ее, не идет тебе!
– сказала жена.

Родные и знакомые обступили и принялись обо всем расспрашивать, как путешествовал, что интересного видел, какие месторождения открыл, каких зверей повстречал.

...В моем рюкзаке Чернушка раздраженно скребется и возмущенно ворчит. Все умолкают, прислушиваются.

– Кого ты привез?
– спрашивает жена.

– Угадай!

– Сибирского кота!
– уверенно произнесла теща, которая прямо-таки без ума была от кошек.

– Соболя!
– предположила соседка.

Я вытащил из рюкзака деревянный домик, любовно сделанный в бахтинском поселке Павлом, - из желто-золотистых, чисто выструганных кедровых планок с красной трубой, зеленой крышей, с застекленными окошками в синих резных наличниках, с кружевным крылечком, на котором сидел петушок, выточенный из березовой коры. Шутливо запел: "Терем-терем-теремок! Кто в тереме живет?"

– Бурундук!
– восклицает жена.

Неторопливо открыл за бронзовую цепочку синюю дверку домика.

Перед изумленными зрителями по всей своей величавой красе появилась Чернушка. Серо-дымчатая с голубым отливом спинка; белоснежная кофточка-манишка; черные, лоснящиеся, как лак, сапожки с коричневыми чулочками-налапниками; атласная, песочного цвета шапочка. На ушах высокие смоляные кисточки с плавным серповидным загибом назад. А какой у нее стал шикарный хвост! Снизу он напоминал серый шелковый шлейф, окаймленный темной бахромой с бледно-желтыми полосками, с оранжевым пучком на конце; сверху весь был черный, блестящий, как Енисей осенней ночью, и такой пышный.