Черняховский

В это тревожное время Московское радио сообщило, что юго-западнее Шяуляя второй день идут бои с переменным успехом. Это были ожесточенные бои, в которых с обеих сторон принимали участие тысячи людей и сотни танков. Черняховцы стояли не на жизнь, а на смерть. Стонала земля, от дыма почернело небо, плавился металл… Напряжение боя порой достигало такого предела, за которым человек, казалось, лишался способности рассуждать, подавленный ревом и скрежетом металла, свистом бомб, грохотом снарядов. Бомбардировка и артиллерийский обстрел не прекращались в течение нескольких часов. Все вокруг было окутано пылью и дымом. Горели лес и поля. Солнце не пробивалось сквозь дым пожарищ. Черняховский на своем танке находился в этом кромешном аду и продолжал управлять подчиненными ему частями.

Временами комдиву казалось, что силы дивизии на пределе, еще немного — и может случиться непоправимое…

За четыре часа боя 25 июня дивизия потеряла сорок восемь танков и много людей. А всего за этот день — восемьдесят четыре машины. Потери противника тоже были значительными. И все-таки натиск его не ослабевал. Черняховцы сражались в отрыве от 23-й танковой дивизии. И в таких условиях они не только сдерживали, изматывали врага, но и обеспечили отход на выгодные рубежи стрелковым дивизиям 8-й армии, которые закрыли врагу путь на Ленинград с юго-запада.

К концу пятого дня боев для подведения итогов в штабной машине встретились Черняховский и его заместитель по политической части Валерий Антонович Шалаев.

— Иван Данилович! — обратился Шалаев. — В политдонесении в Военный совет придется сообщить о командире батальона 55-го полка, пытавшемся покинуть поле боя.

— Что ж, служба есть служба, сообщайте. Только я считаю, что вопрос о комбате уже исчерпан. Я его вернул в бой, он искупил вину.

— Надо было его арестовать, а командиром батальона назначить другого.

— Может быть, это было бы и правильно. Но мне каждый танк в те минуты был дорог, не было времени думать о статьях законности.

— А теперь нам с вами придется отвечать.

— Если это моя ошибка, я сам и отвечу!

— Но и с меня спросят. Я ведь в дивизии не посторонний наблюдатель, а представитель партии.

— Оба мы представители… А я отвечаю и как командир.

— Вот я об этом и хочу сказать… В корпусе, конечно, узнают, что вы два раза оставляли КП дивизии и уходили в бой в танке.

— Валерий Антонович! Я должен был вести танкистов в атаку. Должен!

— Но как прикажете мне обо всем этом написать в политдонесении?

— Это дело ваше. Нам с вами доверена танковая дивизия и даже больше — мы должны обеспечить прикрытие и отход на выгодные позиции целой армии! Вот о чем надо думать.

— Согласен. Но прошу вас на будущее…

— Валерий Антонович, завтра предстоят не менее жаркие бои, связь работает плохо, придется нам управление децентрализовать. Я буду на главном направлении у Герко, Маркелов — в пятьдесят пятом. Важная задача возлагается на разведывательный батальон.

— Хорошо, я буду там. Пока вы разрабатываете план боя на завтра, пройду к людям, в подразделения.

— К двадцати трем часам вызываю командиров полков и начальников служб. К этому времени прошу вернуться.

— Буду раньше. Желаю успеха.

Подготовительные мероприятия подходили к концу. 27 июня передовые батальоны дивизии Черняховского заняли оборону на самом берегу реки Мужи, на рубеже населенных пунктов Вайды и Памугла, где враг предпринимал ожесточенные атаки крупными силами мотопехоты и танков. Гитлеровцы стремились во что бы то ни стало отрезать пути отхода соединениям 8-й армии и окружить ее.

Черняховский использовал для прикрытия все, что только можно было противопоставить врагу. Экипажи, оставшиеся без боевых машин, вели бой с противником из пулеметов, снятых с подбитых танков. В ход было пущено и трофейное оружие.

На участке Шалаева было особенно напряженно. К Шалаеву подбежал связной:

— Товарищ батальонный комиссар, тяжело ранен командир разведывательного батальона, в подразделениях большие потери. Наши отступают.

— В машину! — скомандовал Шалаев экипажу своего танка.

Танк рванулся с места к левому флангу разведбата, туда, где строения безымянного хутора и дальняя опушка леса были окутаны черной завесой дыма, образовавшейся от множества разрывов снарядов. Оттуда доносился раскатистый гул, небо словно дрожало, и заходящее солнце, опустившееся почти к вершинам деревьев, закрытое пеленой дыма, светилось тускло-багровым диском. «Продержаться до наступления темноты. Только бы продержаться!» — думал Шалаев. Впереди, в прогалине между деревьями, показались фигуры бегущих людей. Шалаев всмотрелся: да это ведь бойцы разведбатальона!

— Наперерез! — скомандовал он механику-водителю.

Танк комиссара промчался вдоль переднего края и, затормозив на полном ходу, остановился перед бежавшими.

— Стой! — крикнул им Шалаев, выпрыгивая из танка.

— Товарищ батальонный комиссар, у немцев туча танков! — задыхаясь, выкрикнул один из красноармейцев, растрепанный, без поясного ремня и оружия.

— Прекратите распространять панику, товарищ боец!..

Только что бежавшие в страхе бойцы остановились.

Взгляд комиссара отыскал среди них молодого лейтенанта. Спросил:

— Вы кто?

— Командир взвода… — сдавленным голосом ответил лейтенант.

— А где ваш помкомвзвода?

— Там остался! — показал лейтенант в ту сторону, где продолжал греметь бой.

— Он воюет, а вы бежите?

— Товарищ комиссар, виноват!..

— Трус! Отстраняю вас от должности. Вместо вас пусть командует помкомвзвода. — Комиссар окинул взглядом окружавших его людей.

— Всем за мной, занять прежнюю позицию и ни шагу назад!

Новая яростная атака немцев была отбита. Комиссар остался на позиции разведбатальона. В нем насчитывалось всего двадцать четыре человека. Но каждый теперь сражался за двоих.

Приближалась ночь. Все надеялись, что наступит затишье. Но на темнеющем поле снова показались гитлеровские танки. Прозвучал голос комиссара:

— Приготовиться к отражению атаки!

Противник снова пустил в ход танки. Три из них, изрытая огонь из всех пушек и пулеметов, подходили к окопам разведчиков.