Чёрные апостолы

– Почему вы так думаете? – слегка засмеявшись, удивилась она.

– Ну, это, не знаю. Вас же тут много.

– Это еще не все. Тех, кого не посвятили, проходят очищение.

– Чистят картошку? Как в армии?

– Нет, – вмешался поэт-художник. – У нас тут любой труд – радость. Они сейчас на полях, наедине с собой.

– Собирают картошку, – закончила молодая женщина, сидевшая напротив, серая и бесцветная.

– Труд приятен. Смысл в изоляции.

Ого, как бы они и меня не изолировали на полевые работы.

– Только трудясь и созерцая, человек познает себя, а через себя самого, как через призму, высшее начало всего сущего. Это вечный мотив смысла жизни и бытия, и таинства натуры.

– Идемте, – шепнула мне Настя, потому что кашу мы уже доели. – Сладкое я принесу туда. А то он заговорит вас до смерти.

Я согласился.

– Только вдали от шума и чужого влияния можно осознать…

Я быстро вылез из-за стола, перешагнул через скамью и, легонько подталкиваемый Настей, пошел к выходу. Сквозь звон посуды и человеческий гул я уловил глухое ворчание и обернулся. Рембо, грызший кость у ног Андрея, поднял голову и ощерился, вздыбливая шерсть.

– Рембо!

Шерсть тут же опала, уши опустились, и волк согнулся к своей кости.

– Почему-то Рембо невзлюбил вас, – сказала Настя, когда мы шли через поляну.

– Да, друзьями нас не назовешь.

– Ничего, привыкнет. Это я нашла его в лесу, представляете.

– И не побоялись?

– Что вы, он же тогда был маленький.

– Ну, ты бы и взрослого медведя мигом приручила.

– Почему?

– Ты милая.

Настя снова засмеялась, но уже от смущения.

– Это комплимент?

– Вроде.

Мы вошли в мою палату.

– Подождите, я сейчас.

Она взяла алюминиевую чашку из тумбочки и банку из шкафа и быстро пошла обратно, а я, как был, в фуфайке, сел на свою постель и закурил.

Настя, страшно запыхавшись, вбежала в комнату. Чашка ее была полна пирожков, а банка – компота.

– Садитесь, пока все теплое. Слоеное тесто быстрого приготовления. Вкуснятина.

– Ваш повар – блеск.

– Это точно. Ну вы и накурили.

Курил я не долго, но она была беременная – в этом все дело. Я быстренько потушил окурок и открыл форточку.

– Извини.

– Ничего. Я же сама дала спички.

– Сейчас все выйдет. Может окно отпереть.

– Не надо. Будет сквозняк. Я не плотно закрыла дверь.

– Я не хотел.

– Ничего, уже лучше. Я не привыкла к сигаретному дыму, а вам без него плохо, я понимаю.

– Могу и потерпеть. А можно тебя попросить?

– О чем?

– Говори мне «ты». А то непривычно.

–…Ладно. «Ты», – Настя засмеялась. – Я привыкну… Вы… ты спрашивал про коммуну. Я живая ее летопись или свидетель – как больше нравится?

– Ну, свидетель – уж слишком. Рассказывай.

– Мой папа был геолог и попал в завал в шурфе. Стал инвалидом. А мама ушла от нас. Папа нашел себе работу сторожем, познакомился еще с такими же людьми, как он.

– Инвалидами?

– Нет. Просто с теми, кто потерял или не мог найти работу по душе. Например, с поэтом, которого не печатали, с художником, картины которого не покупали.

– А Андрей?

– Он врач-нарколог. Он помог мне поступить в медицинский колледж. У него был смертный случай в больнице из-за передозировки. Его отстранили, и он запил. Потом познакомился с папой, и они решили организовать коммуну. То есть коммуна здесь уже была в конце восьмидесятых, но потом распалась. Когда мы приехали сюда, дома в основном пустовали, тут только жили трое стариков. Вы их видели за столом. Они бывшие артисты, пили, играть уже не могли, а здесь занимались заготовкой ягод и грибов, сдавали, получали деньги, запасались продуктами. А мы, когда появились, стали сажать овощи, даже пшеницу и овес, завели кур, коров. Я вот закончила колледж.

– А отец?

– Папа умер. Сердце. После аварии он принял много обезболивающего, а это разрушает сердце. Я тогда сдавала сессию. Приехала домой и увидела могилу.

– Давно?

– Два года назад.

Я дотронулся до ее вздрогнувшей руки.

– Так мы и живем.

– А новички?

– По-разному. К нам же попадают и алкоголики, и наркоманы. Андрей бог в этой области. Совсем опустившихся он держит в изоляции, пока они не выздоровеют.

– А. Я, лично, не наркоман и выпиваю только по праздникам.

– Ну и хорошо. Вы хотите остаться?

– Не знаю. А могут не принять?

– Теперь я не знаю. Все решает Андрей.

– Апостол?

– Эти журналисты просто трепачи.

– А тот рыжий?

– А. Петр Васильев. Он комбайнер. Жена бросила его, он спился. Случайно нашел нас и остался. Про кого еще рассказать?

Я пожал плечами.

– Не знаю. Там есть еще два Якова, Иван и Варфоломей.

– Кто это? У нас есть только Иван Бережков, Ванечка, ему 7 лет. А остальных я не знаю.

– Я тоже.

– Вы шутите?

– Наверное. А какие у вас есть машины?

– Только старый микроавтобус «Рафик». Мы на нем привозим продукты и возим на продажу излишки картошки. А почему вы спросили про машины?

– Опять «вы»?

– Простите.

Настя смешалась и рассмеялась.

– Ого, молодежь, у вас весело.

Мы подняли головы. Андрей стоял на пороге и прикрывал за собой дверь.

– Вот что, Серега, пойдем со мной, потолкуем за жизнь.

Я с готовностью поднялся. Настя – тоже.

– А у тебя, Настенька, как дела? Как ходишь?

– Хорошо.

– Вот и хорошо. Ты береги себя, скоро наше пополнение рожать будешь. Идем, Серега, тебе повезло с доктором.

Я вышел за Андреем из комнаты. Мы не стали никуда заходить, а сели на завалинку соседнего дома.

– Ты, парень, не курил бы, и так у тебя легкое задето. В первые дни ты кровью кашлял.

Я с готовностью кивал.

Андрей не спешил продолжать. Я тоже молчал. Наконец он кашлянул в раздумье.

– Ты, вообще, как на жизнь смотришь? У нас останешься?

– Я вам много должен?

– Ты о чем?

– Ну, плата за лечение. За место. Еда там…

– Ты что, парень. У нас же коммуна.

– Да как-то непривычно. Не то время.

– Неважно. Мы здесь живем по другим законам, – Андрей встал. – Ты подумай. Если останешься, рады будем принять тебя жильцом нашей общины.

– Я думал, у вас – братья.

– Какие братья? – он обернулся.

– Как в монастыре.

– В сущности: все люди братья, а мы жильцы нашего общего дома. Да, кстати, ты женат?