Черные боги, красные сны
Шрифт:
Должно быть, путешественники по времени тоже сталкивались с подобным испытанием и безропотно подчинялись, повинуясь врожденному чувству любви к зеленому лунному миру. Но он не разделял этой любви. Для него ничто не могло сравниться с жизнью — с его жизнью здесь и сейчас. Нет, он не сдастся. В существе Смита под оболочкой цивилизованного человека таилась дикая, первобытная мощь, и ни в одном из миров еще никому, никакой силе не удавалось сломить его силу. Именно она помогла ему противостоять неистовству божества, именно этой силе был он обязан своей твердой решимостью ни за что не подчиниться этим божествам с их всепожирающим голодом. И вот сила неистового голода стала слабеть. Божества не могли пожрать то, что противостояло их алчности, и даже ее неукротимая ярость не смогла подчинить себе Смита. Так вот, значит, почему Трое так настойчиво требовали безропотного подчинения, добровольной жертвы. Они были не
В последний раз мощный порыв яростного голода обрушился на непоколебимого Смита. Но эти вампиры, эти Трое, которые были Одно, обитавшие некогда, миллионы лет назад, в местах, всеми давно позабытых, не могли сломить неукротимую, первобытную жажду жизни, глубоко сидящую в сознании, во всем существе Смита. И вот наконец последний порыв ярости — она ревела, носясь вокруг него, как алчный вихрь, осознавший свое окончательное поражение. И пустота прекратила существовать.
На миг невыносимый свет ослепил его. Он увидел ночной город силсов, погрузившийся в сон; покрытый зеленой растительностью лунный мир переливался в лучах восходившей Земли. Такой восхитительной, яркой ночи человеку больше нигде не дано увидеть. Огромный шар, плывущий в туманном воздухе, с его континентами, окутанными дымкой, с его перламутровыми морями. Балус Прекрасный спал, утопая в свете Земли, уже высоко поднявшейся над горизонтом. Последние секунды прекрасный лунный мир плыл в чарующем полумраке, мир, с красотой которого не сравнится ни одно другое место во всей Вселенной ни в прошлом, ни в будущем, мир, память о котором останется в сознании этого народа навсегда, где бы он ни жил.
И вдруг — катастрофа. Откуда-то издалека до Смита донесся пронзительный крик, он разрастался, он звучал все громче и громче. Казалось, от этого страшного крика вот-вот лопнут барабанные перепонки, он впивался в мозг, словно острые иголки. И на Балус, на его спящих жителей стал надвигаться кромешный мрак. Высоко поднявшаяся в небе Земля едва мерцала сквозь эту сгущающуюся тьму. С пологих зеленых холмов, пышных лугов и серебристых морей неведомой силой сорвало атмосферу. Длинными, переливающимися в свете Земли потоками покидал воздух планету силсов, которую он только что обволакивал, словно мягким покрывалом. За единый миг уничтожен был этот мир, словно те Трое протянули свои невидимые жадные руки и сорвали атмосферу с лунного шара.
Это было последнее, что видел Смит, потом его сознание погрузилось во тьму. Планета силсов, прекрасная и в своей гибели, этот маленький изумрудный драгоценный камень, ярко сиявший в Солнечной системе, исчез в пустоте — покров жизни был сорван с него, и длинными, развевающимися, сверкающими всеми цветами радуги лентами, постепенно тускнея, он растворился в черной бесконечности космоса.
Тьма накрыла его, и он впал в забытье, а вокруг него была лишь пустота... пустота...
Смит испуганно открыл глаза. Вокруг сверкали стальные башни Нью-Йорка, шум транспорта так и бил в уши. Глаза его сами собой поднялись к небу, где только что перед его взором сияла огромная, яркая, переливающаяся перламутром Земля. Медленно к нему вернулось чувство реальности, и он посмотрел на человека, сидящего напротив. Лицо маленького жреца народа силсов посерело от страха. Смит не мог поверить своим глазам. Казалось, силе постарел лет на десять за время путешествия в прошлое, продолжительность которого определить было невозможно. Невыносимое страдание исказило его и без того изборожденное глубокими морщинами лицо. Он смотрел на Смита глазами человека, только что очнувшегося от ночного кошмара.
— Значит, это сделал я,— прошептал он самому себе.— Из всего нашего народа был выбран именно я... я был причиной гибели нашего мира. О боги...
— Но ведь там был я, это я!..— прервал Смит его бессвязную речь — он нарушил свое обычное молчание, ибо хотел хоть как-то облегчить невыносимые душевные страдания этого человека.
— Нет, ты был лишь инструментом в моих руках. Это я привел тебя в прошлое. Я уничтожил Балус, и Ниал, и молочно-белую Ингалу, всю зелень и красоту нашего исчезнувшего мира. Как я теперь смогу смотреть по ночам на голый белый череп мира, который я уничтожил? И все это сделал я! Я!
— О чем вы, черт возьми, тут толкуете? — спросил Ярол, с удивлением глядя на них,— Я вообще ничего не видел, одну темноту и огни и что-то похожее на Луну...
— Ведь
только мне,— испуганно прошептал жрец,— мне одному довелось увидеть Трех в их храме. Ни один человек из нашего народа не видел их, ибо никто из путешественников во времени не вернулся из этого храма живым. Вернуться мог только тот, кто не подчинился им. Одному лишь мне известна тайна катастрофы. В наших легендах говорится только о том, что увидели в небе перепуганные изгнанники сквозь густой воздух Земли,— и только я знаю, что было на самом деле! Ни один человек не в силах вынести это страшное знание — что он сам совершил ошибку и уничтожил мир, который любил больше всего на свете! О боги силсов, помогите мне!Его бледные, как луна, руки нащупали на столе квадратный сверток, за который ему пришлось заплатить такую дорогую цену. Он неловко поднялся. Смит тоже встал, движимый каким-то необъяснимым чувством. Но лунный человек снова покачал головой.
— Нет,— сказал он, словно отвечая самому себе на вопрос,— ты не виноват в том, что случилось миллионы лет назад и что сейчас видел своими глазами. Это смещение времени и пространства, это бедствие, которое живущий ныне способен принести в мир, погибший зоны и зоны назад,— все это выше человеческого понимания. Именно мне суждено было обрушить на них это несчастье — и вина не только на мне, ибо все события в мире предопределены еще в самом начале времен. Если б даже я знал, чем все это кончится, я бы ничего не Смог изменить. Это не в моей власти... А теперь тебе придется умереть... но не потому, что ты что-то совершил или не совершил, но потому, что знаешь!
Еще не закончив говорить, он поднял свой сверток так, словно в руках у него было смертоносное оружие. Он приблизил сверток к лицу Смита, и в глазах его мелькнула тень смерти, омрачив его и без того измученное бледное лицо. На миг Смиту показалось, что из свертка вырвался невыносимо яркий пучок света, хотя на самом деле ничего такого не было — худые бледные пальцы жреца сжимали обычный сверток, больше ничего.
На мгновение, столь короткое, что оно даже не запечатлелось в сознании, смерть жадно коснулась Смита. Но в тот же миг, когда руки жреца угрожающе поднялись, за его спиной вспыхнуло голубое пламя и раздался знакомый звук выстрела. На миг лицо лунянина перекосилось от боли, но потом резкие черты его смягчились, словно на него нашло умиротворение и необыкновенный покой, и наполненные страданием глаза погасли. Он упал как подкошенный, и квадратная коробка выпала из его рук.
Ярол на секунду склонился над распростершимся на парапете телом, быстрым движением сунул бластер в кобуру и с опаской оглянулся по сторонам.
— Надо сматываться! — беспокойно шепнул он,— Давай-ка двигать отсюда, да поскорее!
Смит слышал, как за его спиной уже раздавались крики и чей-то торопливый топот. Он мельком бросил жадный взгляд на валяющийся рядом с телом квадратный пакет, но времени терять было нельзя; он мощным прыжком перескочил через труп и помчался по наклонному пандусу вслед за мелькающими пятками Ярола. Не прошло и минуты, как они уже были на нижнем ярусе и затерялись в толпе. Так Смит никогда и не узнал, что было в том пакете.
Джулхи
Лучше и не начинать рассказывать про шрамы Смита — получится целая сага. Его смуглая, загорелая кожа с ног до головы была покрыта отметинами — следами минувших схваток. Опытный глаз знатока без труда узнал бы отчетливые следы ударов ножа и звериных когтей, ожогов бластера и глубокие раны от марсианского кринга, тонкие, но заметные шрамы венерианского стилета, крестообразные длинные полосы кнута, применяемого для наказаний на Земле. Но один или два шрама могли бы поставить в тупик даже самого опытного и проницательного наблюдателя. Вот этот, например, очень странный спиралевидный красный венчик, похожий на экзотический кровавый цветок, на левой стороне его груди, как раз в том самом месте, где билось его неукротимое сердце...
В беззвездном мраке беспросветной венерианской ночи взгляд бесцветных стальных глаз Нордуэста был остр и насторожен. Он застыл и не шевелился — двигались только его беспокойные глаза. Он прижался всем телом к стене, к каменной стене, о чем с уверенностью доложили ему его чувствительные пальцы,— каменной и холодной. Но он ничего не видел и понятия не имел, где находится и как попал сюда. Всего пять минут назад он открыл глаза и не увидел ничего, кроме мрака,— о да, он был сильно озадачен. Он с тревогой и беспокойством всматривался в эту непроницаемую мглу, тщетно пытаясь отыскать в ней хоть что-нибудь, за что можно было зацепиться взгляду. Ничего. Полный мрак. Его окружала бесформенная, однородная темнота, и хотя органы чувств говорили ему, что он находится в замкнутом пространстве, в этом чувствовалось какое-то противоречие: воздух был свежим, и откуда-то тянуло ветерком.