Черные люди

В Передней на бревенчатых стенах, проконопаченных цветной шерстью, скудно горели свечи. Бояре обступили Плещеева:

— Что государь? Сказывай, Левонтий!

— Помяни, господи, царя Давыда и всю кротость его! — отшучивался Плещеев. — Бояре, сидеть о делах сеночь не будем! Поезжайте с богом восвояси Государь указал!

Спускаясь с дворцового крыльца, Плещеев догнал, взял за рукав шубы своего дружка Милославского. Тот тревожно обернулся.

— Илья Данилыч! — шептал Плещеев. — Опасно мне, как бы грозы не было. Молод государь, а все норовит с прадеда, с царя Ивана Васильевича, пример взять. Михаил-то Федорович, покойник, был прост да смирен, царство ему небесное, ну а этот хочет, должно, когти свои казать. А они — есть ли они, коготки-то? Хе-хе!

В царской комнате. теперь боярин Морозов запросто сидел на лавке, царь ходил перед ним взад и вперед.

— Земские люди бунтовать хотят, государь! То страшно! — говорил Морозов, и пальцы правой его руки играли в бороде. — Бояре-то не страшны: у бояр есть что взять, — значит, их прижать можно. А черных людей не прижмешь, нищему-то пожар не страшен! И ежели они с дубьем да ослопьем на Кремль пойдут, чево делать будем?

Алексей придержал шаг:

— А стрельцы, Иваныч?

— Государь! Стрельцы от посадских людей недалеко ушли! Тоже на земле пашут да промышляют кто чем. Торгуют. Ведомо мне, что и они смутны. Сторожа Кремлю нужна, государь, надежней, чем стрельцы… Кто на земле сидит, тот и бунтовать может. Надежней тот, кто на жалованье состоит!

— Стрельцов на жалованье? — снова задержался Алексей.

— Ни, государь. Иноземные люди надежнее. Рейтары! Солдаты! Кто их кормит, они тем не изменяют. Им ведь бежать-то от тебя, государь, некуда. Их и брать надо!

— Да их мало, иноземцев-то!

— Государь, иноземные офицеры — как столбы. Наши люди — как заборы на тех столбах. Немцы — они удержат, в них отчаянности нету!

— Своих на чужих менять, а? Лютеров на православных?

— Господи, помилуй! — вдруг завизжал попугай.

Морозов глянул на птицу, качнул головой.

— А что римские государи говаривали? Раздели и властвуй! Нужно крепких подымать да давить ими на шатущих! Тогда и будет крепко.

Алексей остановился, смотрел на Морозова.

— А чем их за службу жаловать? Деньги-то где?

— Найдем, государь, — хитро улыбнулся Морозов. — Еуропа у нас все купит, серебра даст. Надо только, чтобы наши мужики то работали, что Еуропе нужно…

— А им самим хлеб кто даст?

— А, потерпят! Народ терпелив. За границу поболе продадим. Зато рать учредим как надо. Да твое дело, государь, крепче будет. Войска не в стеганных тегиляях, а, как у поляков, у шведов, в латах. Не с саадаками, не с лучным — с огненным боем. А как, государь, войско заведем — садись на белого коня, как святой Егорий! Наши православные пойдут, только кликни клич! Лихолетье помнят.

Морозов достал из-за пазухи книгу в красном бархате:

— Смотри-кось, Алеша, что я тебе достал!

На титульном листе было красиво отпечатано: «Учение и хитрость ратного строения пехотных людей. Государь царь и великий князь Алексей Михайлович своим бодроопасным рассмотрительством повелел напечатать сию книгу к ратному строю пехотным людям».

Морозов улыбался, поглаживая бороду.

Царь листал тугие страницы. Полный порядок воинский в книге указан — как приказанья громким голосом подавать:

«— Направо обворотись!

— Налево стань по-прежнему!

— Направо обворотись!

— Налево стань по-прежнему!

— Раствори шеренги!

— Сомкни ряды налево да направо!»

— Чти здесь, государь, — говорил Морозов, тонко улыбаясь. — Вот тут! — указал место в книге. — Все показано, как гораздо воевать! Прямо перед очами поставлено, «чево много сот годов скрывали было, а против того — было скрыто от всех и погребено». Это первая книжица тебе, а еще будет таких четыре ста. Дюже печатный наш двор работает!

— Добро, Иваныч, добро!

Лицо царя приняло мечтательное выражение.

— Если нашим медведям да настоящее оружье дать, как надо, они, пожалуй, всю Еуропу сомнут, ежели нужно. А? Иваныч? Сомнут?

— Сомнут, государь! Обязательно!

— Тогда меня во всей Еуропе царем признают! А то што? Смотри, пожалуй, как шведы мне до сей поры пишут: «Великому князю Московскому». Поляки — те тоже титулы наши неправо пишут. Им наши послы указывают, а они смеются. Кто-де вас, русских, разберет, какие у вас цари, с чего?

А у меня твоя-то грамота ныне всегда при себе! — Алексей поднял со стола золотописьменную патриаршью харатею. — Знаешь что, Иваныч! Мы всех святых патриархов к себе созовем, в Москву. Пусть меня утвердят всемирно! Поедут патриархи к нам, Иваныч, а?

— Их только помани! — тонко улыбнулся Морозов. — Бедные ведь они, под турками, а у нас сила будет, так ее можно и против турецкого султана повернуть. Придут, государь, патриархи.

В волнении царь Алексей закрыл глаза, истово перекрестился. Боярин Морозов смотрел на него отечески снисходительно.

Алексей открыл глаза, тряхнул головой, чтобы избавиться от сладостных видений, зашелестел в бумагах на столе.

— Иваныч! Вота тут роспись, — говорил он деловым голосом. — Отдай-ка тому аглицкому посланнику, что намедни был. Пусть купцам своим скажет, что бы в Архангельск нам бы привезли весной. «Достать царю кружев на конец штанин, как испанский король, и французский, и цесарь ходют. Да протазанов [42] золоченых, как, сказывают, перед ними носют. Также и рукавиц хороших и нитяных, как королевы носют, и попон королевских, бархатных и тканых. Да труб и литавров королевских же, и тронов королевских разных государей на листах рисованных, да обойку всю для палат, и карет дорожных». Пусть всего привезут.

42

Род бердышей, холодное оружие.

Помолчал и коротко, скромно добавил:

— Карет-то я это для походу, ежели, Иваныч, воевать случится!

Борис Иваныч понимающе кивнул головой.

Царь Алексей медленно перешел комнатку к своему месту, сел, закрыл лицо руками.

— Ин ладно! — сказал он. — Верши дела, боярин. Надумаю! Да поезжай к себе, устал, надо быть, а?

— И то устал, государь! — ответил Морозов. — Дела не оберешься. Да скоро отдохнем! — сказал он с особенной улыбкой, снова вытирая платком бритую голову под тафьей. — Будем вот свадьбу твою играть!

Под его взглядом в упор потупился царь Алексей.

— Это дело другое! — молвил он и выговорил тихо: — Как она? Марья-то?

— Ждет не дождется!

— Иваныч, да ведь это же грех, незамолимый грех. Патриарх-то Иосиф чего говорит? А?

— Патриарх-то стар старичок, государь, а люди говорят другое: в баню сходить — грех смыть. Сводим, государь, тебя в баньку-то! — посмеивался Морозов. — Ну, прости, государь.

И, ударив челом, боярин, пятясь, исчез за дверью.

— Господи, помилуй! — вдруг опять заверещал потревоженный попугай, залопотал что-то, заклекотал.