Черные Мантии
Шрифт:
– Зал бьется в корчах!
– Мать бежит тайком заглянуть в томик Бюффоиа, чтобы получить сведения об обезьянах.
– Все на разные лады повторяют: как он похож на человека!
– Весть разносится по всему дому… Слуги знают, что в гостиной расселся орангутанг.
– Да он же в лакированных сапогах, шимпанзе этакий!
– А редингот по последней моде!
– Зеленые очки!
– Он умеет курить!
– И в домино играет!
– Ах, какая смешная зверюшка!
– Такая бойкая!
– Мадемуазель Селестина находит его чертовски красивым!
– Тетушка опасается обезьян, но одаривает его поцелуем… Можно рискнуть на кое-какие
– Угощайтесь!.. Ах! Ему не хватает только слова!
– И слово приходит в развязке: развязкой станет постскриптум…
– Браво! Пятьсот спектаклей подряд, но премии от академиков не жди. Морис, киска, ты спасаешь нам жизнь!
Морис снова уселся, охватив голову руками. Ликующий Этьен подыскивал трюки, подыскивал словечки, подыскивал название.
В самый разгар его стараний Морис осадил друга словами:
– Как это глупо!
XVII
ТАЙНЫ СОТВОРЧЕСТВА
Этьен обескураженно уставился на Мориса.
– Черт возьми! – Прорычал он.
– Ветерок сменился?
– Лучше стать бандажистом [18] , – отвечал Морис, приложив руку к сердцу, – чем замарать себя подобным кощунством. О, мои мечты! И что скажет Бланш?
– Посмеется вволю…
– Я не хочу, чтобы она смеялась! Знаешь ли ты, о чем я мечтаю? Написать роль для Рашель: мать Маккавеев…
18
Человек, обязанный проверять сохранность металлических ободов на колесах экипажей и менять их в случае износа.
– Погоди, дай врубиться, – попросил Этьен. – Что ж, неплохо и вполне возможно, хотя роль матери…
У Этьена был золотой характер, ничего не скажешь. Морис продолжал:
– Нет, не трагедия! Лучше опера! Ах, Штольц была бы потрясающей!
– Я в стихах не очень силен, сам знаешь, – мягко отозвался Этьен.
– Россини больше не пишет, – вздыхал Морис. – А я хотел бы Россини… Знаешь, мне стыдно за самого себя. Я карлик и завидую великанам.
– Ты не прав, старик, – промолвил Этьен, искренне желая утешить друга. – В сущности, ты не глупее других, но тебе не хватает здравого смысла. Прислеживай за своими поступками и словами…
– Сколько потерянного времени! Бланш! – стонал Морис. – Чтобы прийти к тебе, я должен украсить свой лоб венком…
– Лучше повесь его себе на ухо, будет заметнее, – прорычал выведенный из себя Этьен. – Я сделаю прехорошенькую вещицу сам, вот увидишь, для театра Гетэ, и приглашу Франсиска-старшего, Делэстра и госпожу Аби. От тебя только один вред, все, к чему ты ни прикоснешься, рассыпается в прах. Пора с тобой завязать…
– А знаешь, можно завязать одно хорошее дельце, – оживился Морис, – организовать…
– Я сказал «завязать» в смысле «бросить», – сурово осадил его друг. – Надо провести реформу нашего бедного языка: слишком много экономии на глаголах, что способствует появлению каламбуров… Ну что же ты решил организовать?
– Газету.
– О! Это да!
– Грамматика пустяки… С хорошим словарем можно заработать бешеные деньги!
– Давай лучше сделаем словарь, разве плохо?
– Неплохо, можно выпустить историю Франции в алфавитном прядке!
– Право, если так прикинуть…
– Но сначала мне хочется исполнить свою золотую мечту, издать «Книгу
о прекрасном» с миниатюрами прямо в тексте, сделанными от руки… каждый экземпляр стоимостью в тысячу экю… Представляешь, какая у нас будет клиентура? Штук пятьсот самых модных дам, герцогини и всяческие прочие львицы, подсчитай! Три миллиона выручки!– Согласен! Иду в дело!
– Но, с другой стороны, издание, рассчитанное всего лишь на какую-то тысячу пухлых кошельков, авантюра опасная. Театр чем хорош? Туда идут все, это настоящее золотое дно! Внимание! Начинаем!
Морис откинулся на спинку стула и сунул руки в карманы. Это было сигналом.
– Готов! – подтянулся Этьен, козырнув по-военному. – Антракт окончен, возвращаемся в театр.
– Я вовсе не собираюсь ломать себе голову над нашей драмой, – торжественно объявил Морис. – И знаешь ты, почему?
– Почему?
– Потому что она уже готова.
– Ах, вот как!
– Она тут: пять актов с прологом.
– Где тут? В шкафу?
– Нет, в той брошюрке, что мы получили вчера по почте.
– Знаменитое дело?
– Вот именно… Этот Андре Мэйнотт – колоссальный тип.
– Здорово!
– История боевой рукавицы послужит прологом…
– Прекрасно!
– Бери мел!
– Взял.
– Иди к доске!
– Сделано.
Этьен выпрямился у двери, готовый к исполнению дальнейших распоряжений лидера, но тот задумался.
– Какой дьявол прислал нам эту книжонку, – пробормотал он, выдвигая ящик стола.
Он вынул оттуда одну из тех маленьких брошюрок по два су, какие теперь почти не встречаются на наших улицах, вытесненные газетными листками ин-фолио [19] ; последними образцами такого рода можно считать «Льежский альманах» и «Историю четырех сыновей Эмона». Вынутая из стола брошюрка носила следующее название: «Знаменитый процесс Андре Мэйнотта. Боевая рукавица уличает преступника. Ограбление кассы Банселля – Кан, июнь 1825 года». Морис принялся ее перелистывать, а Этьен заметил:
19
In folio – в лист; формат издания в 1/2 листа, получаемый фальцовкой в один сгиб (лат.).
– Как только становится известно, что двое молодых людей посвятили себя искусству, им тут же начинают присылать такую макулатуру… Впрочем, бандероль пришла на имя Мишеля.
– Это в масть моему замыслу! – вслух подумал Морис.
– Главное, – поддакнул Этьен, поглаживая брошюру, – что тут внутри прячется шикарная драма!
– Внутри! – с презрением отозвался Морис. – Ничего там внутри нет.
– Как?
– А так, ни тени того, что нам нужно.
– Как же так, ты же сам… – заволновался несчастный Этьен.
– Все прячется вот тут, – прервал его изящный блондин, тыча указательным пальцем в свой лоб. – Представь себе, что имеется некий тип… Следи за мной хорошенько!.. Имеется некий тип, который заинтересован в том, чтобы мы сделали из этой паршивой брошюрки драму в пять актов и десять картин…
Сечешь?
– Не секу.
– Возьмем Лесюрка. Предположим, что его не казнили. Он во что бы то ни стало хочет добиться пересмотра своего дела…
– Естественное желание!
– А каким способом? Нужна гласность, нужно обратить на себя всеобщее внимание. Он находит двух молодых способных авторов и предлагает им сто луидоров…