Черные молнии. Повелитель Ижоры

Стартер скрежетал. Вода заливала ноги. В панике я шарил глазами по щитку приборов, где мигали какие-то лампочки. Я ничего не понимал. Эта сука еще и писала что-то непрерывно по-английски на своем дисплее, но от волнения я забыл и то немногое, что знал.

– Фил, – вдруг воскликнул Ники. – Смотри, что он пишет. Сжатый воздух. Пуск при помощи сжатого воздуха!

– Где я тебе возьму… – начал я, но опомнился. Ткнул пальцем в дисплей и тотчас же заметил, что на щитке приборов загорелся еще один символ. Что-то произошло в двигателе: там раздался хлопок, затем еще один, и еще.

– Жми, – кричал Ники. – Жми еще…

Он схватил меня за руку, и я надавил еще раз на кнопку стартера. Вдруг мотор зачихал, застрелял, и я вжал ногу в педаль газа, больше всего боясь, что вода зальет камеру сгорания. Дизель работал. Вода бурлила под кормой, помятый и полузатопленный «конкистадор» трясся и зарывался носом в воду, но упрямо полз против течения. Я оглянулся: радужная стена медленно таяла вдали, как мираж. Этот чертов водопад отпустил нас, едва не угробив, – теперь-то я видел, каким быстрым было течение возле самого переката. Еще немного, и мы ухнули бы вниз, как ведро в колодец, и разбились бы о камни, даже не успев захлебнуться. Или захлебнулись, не успев разбиться.

У меня вдруг потемнело в глазах. И эту темноту на долю секунды сменила картинка – словно кадр из фильма: застрявший на камнях измятый корпус джипа, по крышу погрузившийся в воду, стекло, все в трещинах, и полуоткрытые, полуотломанные дверцы. И неподвижные, незнакомые, бесформенные объекты внутри.

Я тряхнул головой, и все исчезло.

Пороги остались позади. Капот захлестывали волны: идти против течения было нелегко. Вот днище снова ударилось о какие-то вонючие невидимые камни, нас тряхнуло, но сейчас нам было наплевать на такие мелочи. Ник что-то вопил, а может, пел, почему-то по-английски, и даже невозмутимый Власик улыбался, сидя сзади и положив руки нам на плечи. Берег был все ближе. Колеса коснулись грунта, и мы подпрыгнули от удара. Буксуя и воя мотором, джип выбирался на пологий берег, оставляя за собой глубокий след протекторов, наматывая глину на колеса. Выехав на пригорок, я остановил машину и распахнул дверцу (оттуда разом хлынула вода). Спрыгнул прямо в ромашки. Довольно смешно: единственное, что мне сейчас было нужно, так это...

За спиной хлопнула дверца. Малыш Ники откинул ладонью челку, глянул на речку, на бессмысленно бурлящие волны.

– Ну что, отглотнула? – весело спросил он у реки. – Получи!

И добавил очень энергичный жест. Власик за стеклом беззвучно рассмеялся.

Ну, а я поступил еще проще – сделал несколько шагов к реке, остановился и медленно, как мог медленнее расстегнул штаны. И так уже долго терпел.

Часть 27

* * *

Весь оставшийся день мы ехали по холмам, лугам и березовым рощам, играючи перелетали небольшие ручейки, проламывались сквозь заросли орешника, объезжали овраги, распугивали зайцев и сорок, прогоняли гудком лосей и время от времени притормаживали, чтобы осмотреться.

Мир вокруг нас казался совершенно безлюдным, и это успокаивало. Нам надоели люди. От них было слишком много шума. Нам хватало и нас троих. Мы с Ником говорили о чем-то одновременно, лязгая зубами на ухабах и весело переругиваясь, потом подустали и примолкли. Власик сел за руль. Ему доводилось бывать в здешних местах.

Солнце переползло на левую половину небосклона и уже готовилось спрятаться за вершинами деревьев. Тени удлинились, в глазах зарябило. Когда закат заалел на полнеба, стало ясно, что доехать хоть докуда-нибудь засветло уже не получится. Кроме того, страшно хотелось есть. Мы ничего не успели захватить в Изваре. Я проклинал себя за глупость и разгильдяйство.

– Что это там? – спросил вдруг Ники. – Деревня?

И правда, среди темных стволов проглядывали человеческие постройки. Крытая дранкой избушка на высоких сваях, как на курьих ножках, и еще два сруба того же свойства, но поменьше. Ни огорода, ни забора. На деревню это никак не тянуло.

– Не деревня, выселки, – отвечал Влас. – Охочие люди тут живут. Лесовики.

– А на ножках зачем?

– От снега. От зверя.

Он вырубил мотор и погасил фары.

– Тут зверей много? – спросил Ник.

– Волки есть. И сам иной раз выходит.

– Медведь, что ли?

– Ну.

Не оборачиваясь, Власик понизил голос:

– Одного нашего той зимой задрал. У самой избы.

– Шатун, – подсказал умный Ники. – С берлоги подняли.

При слове «берлога» Власик почему-то вздрогнул.

– Кончайте уже, – я вглядывался в сгустившуюся тьму. – Пойдем посмотрим, кто там есть живой. Может, у них пожрать чего найдется?

Никого там не оказалось, ни живого, ни мертвого. Зато в одной из клетей нашлась сушеная рыба: с полдюжины мелких подлещиков. Кто-то подвесил их на веревке под низким потолком. Мы сгрызли эту воблу в один присест, запивая водой из ручейка.

Нихрена не наевшись, мы забились в машину и попробовали уснуть. Спустя полчаса я понял, что это будет непросто; украдкой вытащил две или три таблетки – последние – и отправил в рот.

Лес шумел глухо и тревожно, по-ночному. Над нами с еле слышным писком проносились летучие мыши. Бесшумно летала сова (вероятно, одна и та же). Но почему-то медведи и волки не шли у меня из головы. Кроме них, в эту голову лезла всякая дрянь. Поначалу она не оформлялась в сознании, а затем я понял, что постоянно думаю о смерти.

Я закрывал глаза и видел убитых мною людей.

Вот новгородский воришка корчился в пыли у моих ног. Вот кормчий Роальд кричал мне что-то на своем языке, и я нажимал на спусковой крючок. Вот молодой парень-швед зажимал руками рану в животе и все смотрел на меня неотрывно, иглаза его наполнялись смертью. Вот голова Эйнара разлеталась на куски, как глиняный горшок, и клочья его волос прилипали к моей одежде, и я в ужасе счищал их и счищал, пока не просыпался весь в холодном поту.

Я пробовал вспоминать о хорошем – или о тех минутах, когда мне казалось, что мне хорошо. Но и здесь моя память включалась избирательно. Я видел отца живым, полуголым и бодрым, как тогда в бассейне; девушки растирали нас полотенцами, он что-то говорил мне, а я улыбался в ответ. Но немедленно после этого я оставался один, в темноте башни, и прикасался к его холодному виску, и видел его остекленевшие, безумные глаза – и просыпался снова.

Мои нервы были вконец расстроены.

Так, в полусне-полубреду, я мучился и ворочался не час и не два, то отрубаясь, то снова включаясь в реальность, скрипя зубами от бессилия. А перед рассветом я услышал треск веток и грузные шаги совсем рядом. Шаги приближались, раздавались то слева, то справа, и мне чудилось, что я различаю чье-то тяжелое дыхание прямо тут, в двух дюймах от моего уха, за железной дверцей джипа.

Я лежал, как парализованный, и боялся даже поднять голову. Дикая мысль, одна из тех, что приходят только ночью, заставила меня задрожать мелко-мелко: это за мной, думал я. Это моя смерть там ходит, и вот сейчас она почует мой запах… а затем дверь медленно отворится.

Едва не вскрикнув, я потянулся к ручке двери и вцепился в нее, как утопающий в борт спасательной лодки. Зажмурился и перестал дышать. Потоки крови текли перед моими глазами, и сами глаза наливались кровью, и весь этот мир становился багровым.