Черные Шипы

Наоми медленно садится на корточки рядом со мной, заставляя меня отпустить ее. — Тебе нужно что-нибудь съесть и принять еще одну дозу лекарства, — она хватает с тумбочки контейнер с едой. — Овсянка, которую я приготовила раньше, еще теплая.

Открыв контейнер, она берет ложку и бутылочку с таблетками. — Вот они.

Я не беру их, а сажусь, прислонившись к изголовью кровати, наблюдая за ее быстрыми, точными движениями. Она из тех людей, которые все делают быстро, как будто соревнуются со временем. Раньше я этого за ней не замечал.

— Ты сказала вторую дозу. Я не помню, чтобы брал первую.

Ее уши горят. — Я помогла тебе.

— Помогла мне как?

— Я высыпала содержимое капсулы на ложку овсянки и…

— И что?

— И просто помогла тебе проглотить это.

— Засунув свой язык мне в глотку?

— Мне не нужно было заходить так далеко… И я не пыталась поцеловать тебя. Мне просто нужно было заставить тебя поесть и проглотить лекарство.

— Я тебе не верю, — я дразню ее, но ничего не могу с собой поделать. Она взволнована, ее дрожащие пальцы снова и снова открывают и закрывают контейнер. Я не думаю, что она даже осознает, что делает это.

— Я не знаю, как заставить тебя поверить в это.

— Сделай это снова.

Ее широко раскрытые глаза встречаются с моими. — Ч-что?

— Повтори то, что ты сделала, и я буду судьей.

— Это просто смешно.

— Мы не узнаем, пока ты не согласишься с этим.

Долгое мгновение она остается неподвижной, затем издает обреченный вздох. Наоми открывает капсулу в контейнере, смешивает лекарство с пищей, затем набирает ложку.

Ее глаза встречаются с моими, когда она кладет овсянку на язык, слегка высовывая его, затем наклоняется и хватает меня за подбородок большим и указательным пальцами.

Мои губы приоткрываются, когда мой член оживает.

Она медленно просовывает свой язык мне в рот, на удивление не проливая много овсянки, и осторожно растирает ее о мой язык.

Посреди еды я пробую ее и ее неуверенные поглаживания. Она подносит его к задней части моего языка, и ее губы касаются моих. Я глотаю овсянку, и она замирает, прежде чем пытается отстраниться.

Я хватаю ее сзади за шею и наслаждаюсь ее языком, посасывая его с открытым ртом, прежде чем облизать ее губы и коснуться неба. Я целую ее яростно и бесконтрольно, так что единственными звуками, которые она издает, являются сдавленные, удивленные стоны.

Я целую ее так, как никогда раньше не целовал. Как будто этот поцелуй будет последним, что у меня есть. Мои ногти впиваются в ее затылок, и я прижимаю ее тело к своему.

Наоми визжит, ее рука сжимает мой бицепс для равновесия, но она открывается мне. Ее язык встречается с моим, ударяя за каждым чертовым ударом, пока мы оба впадаем в безумие.

Я отстраняюсь, неохотно отпуская ее.

Наоми тяжело дышит, ее щеки раскраснелись. — Почему ты это сделал?

— Сделал что?

— Поцеловал меня.

— Я только брал овсянку, — я облизываю губы, и ее глаза следят за движением, прежде чем она качает головой и пихает контейнер мне на колени, а ложку — в пальцы.

— Остальное ты можешь сделать сам, — она встает, и платье задирается вверх по ее бледным бедрам.

Я крепче сжимаю контейнер, чтобы удержаться от того, чтобы не схватить ее и не повторить то, что мы только что сделали.

Или, может быть, сделать еще один шаг.

— Уходишь? — я кажусь невозмутимым, когда едва сохраняю спокойствие.

Она хватает одеяло и накрывает им мои ноги. — Прекрати выгонять меня. Я уеду утром.

— Разве твой муж не спросит о тебе?

— Я уже позвонила ему.

— Какое у тебя оправдание на этот раз? Снова всю ночь в офисе?

Она вздергивает подбородок. — Я остановилась у подруги.

— Мы теперь друзья?

— Мы… были.

— Неужели?

— Раньше мы рассказывали друг другу то, о чем не рассказывали остальному миру. Вот что делают друзья.

— Тогда почему бы тебе не рассказать мне все сейчас?

Я ожидаю, что она отмахнется от меня, но она садится на кровать, на дальний край, так что я не могу до нее дотянуться. — Что ты хочешь знать? Помимо всего, что произошло семь лет назад, потому что я не буду говорить об этом.

— Значит, я могу спрашивать о чем угодно, кроме того, что хочу знать больше всего? Когда ты стала такой жестокой?

— С тебя, — шепчет она.

Я издаю насмешливый звук. — Это дорого слышать от тебя.

— Ты собираешься наносить удары всю ночь или есть что-то, что ты хочешь знать?

— Почему ты вышла за него замуж?

— Это был брак по договоренности между нашими семьями.

Я не знаю, почему от этого мне становится немного легче дышать. Она не выбирала его. Это был брак по расчету.

— Акира — влиятельный человек, и мой отец хотел видеть его в качестве союзника.

— Твой отец?

— Я нашла его, — она улыбается, но ее плечи горбятся, а глаза сияют навязчивой грустью. — Или, скорее, он нашел меня.

— Он такой, каким ты его себе представляла?

— Хуже, — она берет ложку у меня из рук, и я думаю, что ей просто нужно к чему-то прикоснуться, но она наполняет ее овсянкой и подносит к моему рту.

Я могу есть сам, но я открываюсь и позволяю ей кормить меня. Это самая одомашненная женщина, которую я когда-либо видел, и она затрагивает ту часть меня, о существовании которой я даже не подозревал.

— Жаль, что я не поверила маме, когда она сказала, что мне следует держаться подальше. Жаль, что я не ценила ее больше, когда она была жива. Она умерла, чувствуя себя неловко из-за того, что я была с папой.

— Пусть она покоится с миром, — мрачная аура окутывает нас. Мысль о том, что суровая, но добрая Рико мертва, оставляет тяжелый груз у основания моей груди.

Она всегда радовалась, когда я проводил время с Наоми или приезжал за ней. Однажды она сказала мне, что очень рада, что у ее дочери наконец-то сложились прекрасные отношения.

Наоми запихивает мне в рот еще одну ложку и кривит губы, когда влага блестит на ее веках.

— Тебе нравится работать в ее доме моды?

— Не совсем. Я просто храню его как наследство.