Чёрный беркут

Условным свистом Карачун подозвал Кайманова к себе.

— Рассчитывал, Афанасич, раньше тебя быть, нога подвела, — признался Яков.

— И так ладно. Если б еще на конях можно было по той тропе подниматься, совсем было бы хорошо.

Указав пограничникам и базовцам пункты для наблюдений, начальник заставы, а вслед за ним и Яков по скрытому со стороны границы склону поднялись на гребень сопки. В первую минуту они не поверили своим глазам: метрах в пятидесяти от них сидел на камне Дзюба, положив ногу на ногу, что означало полное отсутствие какой бы то ни было опасности. В зубах у него торчала самокрутка в палец толщиной. Вид у командира отделения был такой, будто он спокойно отдыхал после трудов праведных. Поначалу у Якова даже мелькнула мысль, что это переодетый бандит, которого посадили, чтобы заманить пограничников на открытое место. Но это был все-таки Степан.

Карачун, приподнявшись, позвал:

— Дзюба!

— Га? — вскочив, откликнулся тот и побежал неуклюжей медвежьей рысцой навстречу командиру: — Товарищ начальник заставы! Наряд был обстрелян группой контрабандистов. Все нарушители задержаны, из них двое убиты, трое ранены. В бою пропал без вести младший наряда красноармеец Скрипченко. Шукав, шукав його, — переходя на украинский язык, добавил Дзюба, — нидэ нема. Може, вы бачилы?

— На заставе твой Скрипченко. С перепугу наговорил, что тебя убили. У лесорубов коня схватил, чуть не запалил.

— Ото бидный хлопэць, — неожиданно посочувствовал Дзюба.

— Он тебя в беде бросил, а ты «бидный хлопэць». Судить его надо. Вернусь, передам дело в трибунал, — жестко сказал Карачун.

— Так за что ж судить? — снова переходя на русский язык, спросил Дзюба. — Человек, может, первый раз в такую страсть попал... Целая война!..

На радостях Яков расцеловался с Дзюбой. Вид у командира отделения был прямо-таки боевой: пулей пробита буденовка, в полах шинели тоже четыре пробоины. Как удалось Дзюбе одному выдержать бой с группой вооруженных бандитов, понять было нелегко. Дружески обнял Дзюбу и Карачун, поблагодарил за службу.

Яков внимательно осмотрелся, оценивая обстановку. Неподалеку лежали два убитых нарушителя. Еще трое, очевидно раненые, сидели за валуном со связанными руками. «Вай! Вай!» — доносилось оттуда.

— Местность обследовать. Трупы захоронить. Раненым оказать первую помощь, — распорядился Карачун. — Теперь рассказывайте подробнее, — обратился он к Дзюбе, — что тут у вас произошло?

— Та з кочахчами поскублысь, товарищ капитан, — равнодушно сообщил Дзюба.

«Ничего себе «поскублысь», — подумал Яков. — Двое убитых, трое раненых».

— Как же это было? — пряча улыбку, спросил Карачун.

— Звычайно...

— Обыкновенно, значит. А все-таки...

— Ну как? — Дзюба почесал затылок. — Младшего я, значит, проинструктировал, чтоб держался на пятьдесят метров. Идем, а по нас залпом. Я — за камень. Чую, стрельбы много, а рикошетов нема. Ну, думаю, младшого моего решетят. Як почав гатыть баньдюков, воны мэнэ побачилы, давай мэнэ гатыть. А шоб вам, думаю, повылазыло. Затаився, шоб думалы, шо вбылы. А як пишли до мэнэ, мабудь, за винтовкою, я их усих и постриляв, кого вбыв, кого раныв...

Дзюба рассказывал обстоятельно и неторопливо, но в глазах его и сейчас жила горячая напряженность боя.

«Ай да увалень, ай да медведь!» — с восхищением подумал Яков.

— Товарищ начальник, развязать не можем. Смотрите, чего тут Дзюба понакрутил, — доложил красноармеец Шаповал.

— Что такое?

Раненые контрабандисты, держа перед собой связанные руки, кричали: «Вай, вай!..» На первый взгляд казалось, что кричат и стонут они от ран. Яков подошел, чтобы спросить, в чем дело. Посмотрел, а у контрабандистов от веревок руки почернели. Шаповал с трудом разрезал ножом узлы, затянутые Дзюбой.

— Кто ж так связывает! — сердито проговорил Карачун.

Дзюба виновато поморгал глазами:

— Та я хотив як найкраще, шоб никто не втик.

Кайманов жадно втягивал в себя острый запах порохового дыма, еще остававшийся в морозном воздухе, с каким-то понятным только одному ему чувством старожила смотрел на знакомые очертания сопок, распадков, на каменный сброс, как накат блиндажа нависший над сопредельной территорией.

Здесь в горах все явственнее чувствовалось приближение зимы. Дул пронизывающий ветер. Серое небо опустилось к самым вершинам скал. На темных, почти черных камнях оранжевыми заплатами горели прихваченные легким морозом багряные листья горного клена, похожие на отпечатки гусиных лап. Паутина, оставшаяся на сухой и жесткой траве, от инея казалась алюминиевой.

Только осиротевшие арчи по-прежнему напоминали о теплых днях, гордо протягивая к небу темно-зеленые щетки колючей хвои. Узловатые и жилистые, не подвластные никаким переменам, они стояли наперекор ветрам, как бессменные часовые гор.

Якову так захотелось пройтись по границе, оторваться хоть на один день от нахлынувших на него за последнее время забот, побыть вместе со своим старым другом Дзюбой среди родных гор, что он не выдержал и попросил Карачуна:

— Давай, Афанасьич, мы проработаем обратный след этих бандитов, может, еще на какую группу наткнемся. Ночку на скрестке троп посидим. Утром на попутную машину — и домой.

— По границе соскучился?

— Есть такой грех.

— А нога как? Не подведет? В горах-то давно не был.

— Пора опять привыкать.

— Я хотел Шаповала с Дзюбой на обратную проработку следа послать. Но раз уж есть добровольцы...

— Пойдешь со мной, Степан? — спросил Яков.

— А то... — лаконично ответил Дзюба.

— Дзюба, вы старший наряда. Будете смотреть, нет ли по пути тайников, — сказал Карачун. — Дойдете до барака, решите сами. Если не будет необходимости прорабатывать след до самого города, утром возвращайтесь на заставу.

Широко раздувая ноздри, втягивая в себя морозный воздух, Яков шел по карнизу вслед за пробиравшимся впереди него между камнями Дзюбой. Кайманов старался не замечать боли в бедре, но это ему плохо удавалось.

Боль чувствовалась все сильнее, то ли потому, что отвык ходить по горам, то ли натрудил бедро, когда штурмовал трудный подъем.

Припадая на ноющую тупой болью ногу, он несколько раз задевал и сбрасывал с карниза камни. Сразу же то в одном, то в другом месте начинал с шорохом «гуркотеть», как говорил Дзюба, ручеек щебенки.

Степан озабоченно оглядывался: не вздумал ли его друг еще раз падать с карниза, а Яков клял себя на чем свет стоит за неловкость.

Вышли к перевалу, оглядели развернувшееся перед ними пространство. До самого горизонта — горы с черными трещинами ущелий, утесы, оскалившие каменные зубы, да еще едва заметные ленты троп, змеями извивающиеся по темно-бурым склонам. Пусто и безлюдно.

Вечерело. Стало хуже видно. Дзюба, держа винтовку наготове, ушел вперед. Яков двинулся за ним, стараясь не показывать товарищу, что идти ему становится все труднее. Но вот наконец и скресток троп. Яков с облегчением вздохнул.