Черный цветок

План выстроился в голове сразу. Откуда мальчику знать, что ни один тюремщик не рискнет пронести с передачей записку? В архиве Урда клерк подтвердил, что парень торчал там почти месяц, просматривал метрические книги. Значит, читать умеет хорошо. Если он знает почерк Полоза, идея провалится. Найти образец будет трудно. Но почему бы не рискнуть?

Огнезар сам написал записку, и, осмотрев передачу, обернул тонкую полоску бумаги вокруг гусиной ножки. Найдет. Найдет и прочитает. Он не сильно верил в успех, но попытка — не пытка. Довольный пришедшим в голову каламбуром, Огнезар отправил тюремщика, ухаживающего за мальчиком, в камеру, а сам устроился у глазка — если мальчишка не поверит, надо понять — почему. Тюремщик относился к Жмуренку по-доброму, и у того должно было появиться доверие к нему. У арестанта обязательно должен быть человек, которому он доверяет, это всегда окупается.

Парень лежал на матрасике — лекарь не велел класть его на солому, и посоветовал топить холодную. Одна из стен представляла собой щит, по которому шло тепло из соседнего помещения, и матрасик постелили к ней вплотную. Не прошло и часа, как Жмуренка вернули в камеру, и он не двигался, лежа на боку и притянув к животу ноги. Посмотрев в его пустые немигающие глаза, Огнезар подумал, что тот сойдет с ума раньше, чем его начнут калечить.

Тюремщик открыл дверь, но мальчик не шевельнулся, он вообще никак не отреагировал, даже не моргнул глазами.

— Тебе передачу принесли, — тюремщик сел на пол, подкрутил фитиль лампы, чтобы горела ярче, и стал развязывать узелок.

— Кто? — хрипло спросил парень.

— Отец, кто же еще.

— А это что, разве можно? — он перешел на шепот. Лицо его оставалось безучастным, он вовсе не обрадовался передаче, чему Огнезар не удивился.

— Ну, за деньги все можно.

— А тебе за это ничего не будет?

— Никто же не узнает. Смотри-ка, фляжка, — стражник отвинтил крышку, — молоко. Хочешь молока?

— Хочу, — парень вздрогнул, губы его поползли в стороны и на глазах показались слезы.

— А что плачешь-то?

— Просто. Обидно. Я здесь, а батя там за меня волнуется. Молока прислал.

— Давай-ка я тебя поверну. Я потихоньку, — вздохнул тюремщик. Интересно, он такой хороший актер, или на самом деле сочувствует Жмуренку? Огнезар не возражал против сочувствия арестантам, главное, чтобы оно не выходило за границы дозволенного.

— Не надо. Я сяду лучше. Сам.

А заплакал он неспроста. Огнезар решил запомнить эту деталь. Мысли о доме, об отце его растрогали, заставили пожалеть себя… Это тоже можно использовать.

Парень неловко поднялся — руки у него действовали плохо — и, поскуливая, сел, опираясь плечом на стену.

— Давай я одеялом тебя накрою, — предложил тюремщик, но тот покачал головой.

— Не, не надо, жжет.

Тюремщик поил его молоком, и каждый глоток причинял мальчишке боль. Он выпил не больше стакана и помотал головой — устал.

— А тут еще гусиные ножки, — улыбнулся ему тюремщик.

— Правда? — лицо Жмуренка тронула живая, озорная улыбка, которая быстро сползла с губ, — давай.

Огнезар ждал, и тюремщик не подвел.

— Я этого не видел, — сказал он и отвернулся, когда Жмуренок заметил полоску бумаги и перестал жевать. Листочек исчез под матрасом. Теперь оставалось дождаться результата.

Тюремщик ушел, оставив лампу ярко гореть, и Жмуренок долго рассматривал записку, шевелил губами, подносил к лампе, а потом успокоился, лег, и уставился в одну точку на потолке. Огнезар выдержал паузу, и отправил к нему тюремщика только через пару часов — отнести воды.

— Слушай… — смущенно и тихо начал Жмуренок — Огнезар напрягся и прижался ухом к смотровому окошку, — ты только не выдавай меня, ладно?

Тот покачал головой.

— Прочитай мне, что тут написано, а?

Провал! Полный провал! Огнезар сжал кулаки. Как же так? Что же он делал в архиве? В метрических книгах картинок нет!

Тюремщик взял записку в руки и прочитал, внятно, по слогам:

— «Расскажи тюремщику, который принесет молоко, где медальон. Мы его заберем оттуда. Полоз».

— Как ты говоришь? ПОЛОЗ? — Жмуренок сделал ударение на последнем «о» и отчетливо произнес звук «з», — так и написано?

— Да, — удивился тюремщик.

— А я-то дурак… — Жмуренок усмехнулся и повернул голову к стене, — уходи.

— Ты что?

— Уходи. Можешь ничего больше не приносить. Ничего мне не надо.

— Да что ты? Чего обиделся? Не веришь?

— Полоз знает, что я такими буквами не умею читать. Я только печатными умею. Он бы мне такой записки не послал, — Жмуренок со злостью оттолкнул флягу, и остатки молока потекли на пол.

Полный провал. Огнезару оставалось лишь ругать самого себя. Напиши он записку печатными буквами, и о почерке можно было не беспокоиться! А если бы вышло наоборот? Если бы мальчишка читал письменные буквы, он бы заподозрил подвох в печатных. Не угадал. Просто не угадал.

Полоз. Малый сход

Малый сход собирался в последний раз пять лет назад. Большой сход, на который приходили все верховоды, случался чаще, и проходил в лесу, там обсуждали бытовые проблемы, делились новостями, ничего серьезного в нем не было. О малом же сходе знали далеко не все разбойники.

Их было пять человек, включая Жидяту. Они хранили традиции и тайны, они одни помнили, для чего несколько поколений назад вольные люди ушли в леса. Полоз попал в их число благодаря образованности — каждый член малого схода готовил себе преемника. Жидята, заговоренный от ареста еще в младенчестве, стал продолжателем дела своего отца — он не только унаследовал оружейную лавку, он вошел и в совет, как бессменный связник. Удивительное свойство их семьи, передающееся по женской линии — заговор против ареста — не раз выручало вольных людей. Жидята один мог жить в городе и ничего не опасаться. Впрочем, каждый член схода имел необычные свойства, и это было скорей следствием, а не причиной вхождения в их тесный круг.

Все они считали себя равными друг другу, всех их отличало честолюбие и умение вести за собой людей. Всех, кроме, пожалуй, Жидяты, который служил им кем-то вроде третейского судьи, сглаживая конфликты и формулируя решения так, что они ни у кого не вызывали возражений.

Елага, не желающий брить бороду даже приходя в город на несколько дней, появился первым. Он недолюбливал Полоза, и Полоз платил ему той же монетой. Елага был моложе Полоза лет на десять, но вел себя чересчур заносчиво. Его непомерное тщеславие напоминало кичливость «вольных людей» Кобруча, и казалось Полозу наивным и ребяческим. Впрочем, разбойники его любили — он был отважен, справедлив и умен.

— Добегались по Урдиям, — проворчал он, усаживаясь за стол, — надо было собирать сход осенью, а не сейчас.

Полоз не стал отвечать. Никакого толку в сходе осенью он не видел.

Следующим пришел самый старый из них — Заруба, и тоже глянул на Полоза как-то странно. Пожалуй, только Неуступ обрадовался встрече.

Сначала Полоз рассказывал о решении урдийских мудрецов, потом Жидята — об аресте Жмуренка и движениях в рядах стражников.

— Интересно, почему они так уверены, что мы можем открыть медальон? — спросил Неуступ — с виду простой мужик, и одетый по-крестьянски, на самом деле он не уступал Полозу в образованности, он никому ни в чем не уступал, — мы можем искать Харалуга несколько месяцев, и не найти.